Наша светлость, стр. 100

— Все замечательно сошлось. У него есть мотив. У него есть возможность. Так будут думать. И после всего, сомневаюсь, что ему позволят дожить до суда…

Наниматель смеется и плачет. Странные все-таки существа — люди. Рвут себя эмоциями, а разорвав, ищут виноватых. И мстят всем без разбора.

— Кое-что изменилось. — Голос надломленный. Слезы текут. И веко левое дергается. Выгорел человек. Бывает. Его не жаль, жаль, что договор заключен и отмене не подлежит. — Ты не должен позволить Кайя покинуть город.

— А Белый камень?

Юго там почти освоился. Хорошее место. Спокойное.

— Не думаю, что он будет настолько рисковать.

— Ты… — Юго заставил себя спрятать руки за спину, до того сильным было желание вцепиться в горло. Ну кто меняет условия на ходу?

Юго выбрал позицию.

Юго привык к морю и ветру.

Юго договорился с миром.

А теперь слышит, что дислокация меняется?

Не понимает, что не оставила времени? И чем чревата такая спешка?! А если Юго промахнется?

Если нечаянно не ранит, а убьет?

— Ты же лучший. — Наниматель облизал губы. — Так мне сказали. Справишься.

Глава 34

НОВЫЕ ДОРОГИ

Пятый день пути.

Долэг решила стать моряком, выйти замуж за Гавина, добраться до Ашшара и еще дальше, быть может, до самых Туманных островов, за которыми — все знают — ничего нет, кроме моря.

Но все потом, когда Тисса совсем выздоровеет. Со стороны Тиссы крайне непорядочно заболевать как раз тогда, когда предстоит свадебное путешествие. И свадьбу устраивать без сестры!

Долэг подобным образом никогда не поступит.

Но она уже простила Тиссу, потому что понимает — той самой неохота в каюте сидеть, когда вокруг море и вообще все иначе! И поэтому надо вставать! Ходить! Делом заняться, правда, каким именно, Долэг не уточняла. Она знала о предстоящей разлуке, но нисколько не печалилась, видя во всем удивительнейшее приключение. Да и о чем волноваться, когда на корабле люди Урфина, а в порту будут ждать рыцари Деграса, и нет защиты более надежной.

Конечно, плохо, что Тиссе нельзя со всеми…

Тиссы вообще как будто бы и нет.

Игра в прятки. А от кого она прячется?

От злых людей, которые Тиссу хотели убить и думают, что убили. Долэг никому не расскажет, она поклялась молчать. Наверное, Урфин поверил клятве, если позволил увидеться…

А краснота почти прошла, и на голове появился мягкий пушок, который Тисса то и дело трогала, пытаясь смириться, что длинных волос у нее больше не будет.

Зато мыть не надо.

Расчесывать.

Заплетать.

И вообще, если купить парик…

Но стоило про парик заикнуться, как Урфин помрачнел и потребовал выбросить глупости из головы. Только какие это глупости, если Тисса выглядит ужасно?

Нет, она всецело осознает, что так было надо, и ее почти не мучает совесть за ту, другую, женщину, которую казнили. И наверное, Тисса растеряла остатки порядочности, если ее не пугает признание, сделанное мужем. Более того, почему-то признание это вызвало не ужас, как должно бы, а почти восхищение. Ей бы заставить Урфина поклясться, что он никогда не сделает ничего подобного — нельзя же убивать невинных людей ради виновной, а она промолчала…

Впрочем, Тисса подозревала, что даже если клятва будет дана, то исполнять ее Урфин не станет.

Он такой, какой есть.

Чудесный.

И немного бестолковый.

Только мужчина способен забрать в дорогу украшения, меха и даже замечательного тряпичного барашка, но позабыть о нижнем белье. А из платьев захватил, похоже, те, которые под руку подвернулись. И конечно, подвернулись совершенно очаровательные наряды из шелка, ситца и тончайшей шерсти, которые никак не годились для путешествия.

Нет, в каюте было тепло и даже жарко — огонь разводили в квадратной каменной печи, от которой по стенам расползались медные трубки с водой. Но ведь придется сходить на берег…

Тисса старалась не думать об этом, как и о том, что ждет ее на берегу.

И вообще ждет.

Кто она теперь?

Тисса Дохерти умерла и… и кто тогда жив?

Как ее имя? И как ей дальше быть? Прятаться? Урфин рассказывал про Ласточкино гнездо, которое в представлении Тиссы вовсе не было замком, скорее той самой драконьей пещерой, откуда нет выхода. И до конца дней Тиссе предстоит сидеть взаперти?

Бояться, что однажды появится кто-то, кто узнает ее? И обман вскроется?

Урфин пострадает.

И когда Тисса все-таки высказалась, осторожно — ей очень не хотелось показать себя неблагодарной, но и молчать, не зная, что ждет дальше, она не могла, — Урфин ответил:

— Ребенок, в твоей голове слишком много мрачных мыслей. Ее пора хорошенько проветрить.

И выяснилось, что платья ей не нужны: до Ласточкиного гнезда Тисса будет носить мужскую одежду, потому как если и будут искать — на этом месте сердце оборвалось, неужели все еще не закончилось? — то мужчину и женщину.

— Уверен, из тебя выйдет очаровательный оруженосец, — сказал Урфин, с трудом сдерживая смех.

Ей нравилось, когда он смеялся. Тисса сама начинала улыбаться, забывая о том, что леди не улыбаются без повода… впрочем, ей давно следовало выбросить все эти глупости из головы.

Леди скорее умрет, чем примерит мужскую одежду. А Тиссе даже понравилось. Удобней, чем в юбке. Только шерстяные чулки неприятно колются. И короткие штаны как-то очень уж ноги облегают…

Но под шубой и незаметно…

На голову опускается пуховой платок, а на платок — высокая шапка.

— Там холодно, — поясняет Урфин. — А ты еще очень слаба.

И ребенок. Она помнит, потому что теперь иначе, чем на ребенка, на Тиссу не смотрят. Возможно, это правильно, но все равно обидно. Немного.

Но стоило взглянуть в зеркало, как обида проходила: Тисса и вправду на женщину не похожа.

Снаружи было ветрено и снежно. Сизо-черное, какое-то одичавшее море норовило опрокинуть корабль. Стонало дерево. Натянутые снасти гудели. И белые паруса, поймавши ветер, трещали от натуги.

Держались.

— Не бойся. — Урфин обнял, хотя Тисса и не подумала падать. — Тебя не мутит?

— Нет.

Ей хорошо. Свободно. Пожалуй, впервые за все время Тисса вновь ощущает себя свободной. Она способна дышать и дышит, глотая обжигающе холодный воздух, ловит губами снежинки и плачет, но от счастья. Море не причинит ей вреда.

Оно позволит кораблю пройти. И берег встретит бескрайностью суши.

Дальше? Какая разница, что будет дальше, если здесь и сейчас она счастлива. Почти.

— Ты вернешь себе свое имя. — Голос Урфина тонул в грохоте волн. — Нет такого дела, которое нельзя пересмотреть. И нет такого закона, который нельзя изменить.

Но как это сделать?

Урфин знает. И если спросить, расскажет, сколь бы ни отвратительна была правда. Однако желает ли Тисса знать? Дедушка говорил, что нельзя работать на бойне и сохранить руки в чистоте. И Тиссе кажется, что эта его поговорка подходит.

— Иногда войны не избежать. — Урфин если не читает ее мысли, то весьма к тому близок.

— Но ты будешь осторожен?

— Конечно.

Настолько, насколько получится. И ведь оба это понимают. Отговаривать? Умолять? И возможно, он поддастся на уговоры, но… это неправильно.

— Ты ведь будешь меня ждать?

Урфин знает ответ, но ему надо услышать. И Тисса сжимает пальцы:

— Буду. Если ты обещаешь вернуться.

— За тобой — обязательно. Состоится новый суд. И тебя оправдают, потому что не найдется никого, кто осмелится выступить против. Я сознаюсь в обмане. Буду наказан…

— Как?

— Сурово. Отлучением от двора. Или ссылкой… хотя не с моим счастьем, чтобы она продлилась долго. А потом мы вернемся и купим наконец дом. Я ведь должен сдержать свое обещание.

Протяжный звук разносится над морем, и серая равнина замирает на мгновение. Разломы туч вспыхивают золотом и пурпуром.