Искусство острова Пасхи, стр. 25

Логично заключить, что среди ценного имущества только разного рода каменные фигурки, о которых первым упоминает Гейзелер, называя их моаи маэа, могли выдерживать долгое хранение в тайниках. И после приезда миссионеров было бы только естественно для островитян остановиться на изготовлении моаи маэа для собственных некоммерческих целей. Мобильные произведения искусства, которые пасхальцы в период войн Хури-моаи, очевидно, хранили в тайниках и которые они вновь спрятали, когда миссионеры распорядились уничтожить все вещи такого рода, ныне представлены и внесены в каталоги примерно пятидесяти музейных коллекций по всему земному шару. Образцы, зарегистрированные до нашего прибытия на остров в 1955 году, иллюстрированы на фото 16—182. Фотографии 185–299 показывают часть скульптур, неожиданно явившихся на свет во время нашего посещения Пасхи в 1955–1956 годах, когда приподнялась завеса секретности, исстари охранявшая пещеры.

Ознакомление с пещерами Норвежской археологической экспедиции в 1955–1956 годах

Этот раздел основан на десяти тетрадях экспедиционного журнала, в который вошли личные наблюдения автора на острове Пасхи. Более популярный рассказ об основных моментах работы экспедиции опубликован ранее (Heyerdahl, 1958); двухтомное собрание научных сообщений автора и его сотрудников-археологов (Hеyerdahl and Ferdon, 1961,1965) дополняет отчет о наших исследованиях на Пасхе.

Завязка

Двадцать седьмого октября 1955 года наше экспедиционное судно «Хр. Бьелланд» подошло к острову Пасхи. Главной якорной стоянкой на все время пребывания, до 6 апреля 1956 года, была выбрана песчаная бухта Анакена у северо-восточного побережья. Базовый лагерь разбили на восточном краю приморской равнины над морем, так что хранившиеся на судне припасы были у нас под рукой. Лагерь был штабом для двадцати трех европейских и американских участников экспедиции. Рабочих нанимали среди местных жителей. Некоторые из них приезжали верхом из своей деревни Хангароа в другом конце острова, другие временно жили в открытых пещерах вблизи раскопов. Экспедиционным судном служил норвежский траулер длиной 49,5 метра, зафрахтованный на весь срок работ и оборудованный с учетом наших задач. Помимо меня, возглавлявшего экспедицию, и членов моей семьи — жены Ивон, сына Тура и трехлетней дочери Анетты — в основной отряд входили четыре ведущих археолога: Эдвин Н. Фердон младший, заместитель директора музея Аризоны (тогда он занимал должность археолога музея Нью-Мексико); доктор Уильям Меллой, профессор и руководитель кафедры антропологии Вайомингского университета; Арне Шёльсволд, старший куратор Норвежского департамента древностей (тогда он занимал должность заведующего отделом археологии в музее Ставангера); доктор Карлайл С. Смит, профессор, заведующий кафедрой антропологии в Канзасском университете. Им помогали официальный чилийский представитель в экспедиции Гонсало Фигероа и Эдуардо Санчес — оба сотрудники Центра антропологических исследовании Чилийского университета. В состав экспедиции входили также наш врач, доктор Эмиль Ессинг, которому было поручено брать образцы крови у островитян; фотограф Эрлинг Шервен; капитан судна Арне Хартмарк и подчиненные ему офицеры и команда.

Поскольку мы на целый год были оторваны от баз снабжения, на весь этот срок были взяты провизия и питьевая вода, запасные части, лагерное снаряжение, археологическое снаряжение, «джип» и припасы для местных рабочих. Зная вкусы и потребности полинезийцев по годичному пребыванию на Маркизских островах и по двум визитам на Туамоту и острова Общества, я к шоколаду, сигаретам и прочим припасам, рассчитанным также на команду и научный отряд, добавил изрядное количество одежды, ярких тканей, рыболовные крючки, ножницы, ножи и разный инструмент. По собственному опыту, подтвержденному ценными советами чилийских коллег, мне было ясно, что жителям острова, начисто лишенного магазинов, от денег мало проку. Как и следовало ожидать, привезенные вещи пришлись весьма по вкусу пасхальцам, которые жили очень бедно, без доступа к материальным благам, если не считать редкие визиты кораблей, главным образом военного судна, которое раз в год приходило с припасами из Чили. И когда мы предложили на выбор — плата наличными по чилийским ставкам или товарами из корабельных запасов, — почти все островитяне с радостью предпочли второе.

Сообщение между стоящим на якоре экспедиционным судном и палаточным лагерем на берегу осуществляла большая плоскодонная баржа. Чтобы растянуть запасы питьевой воды на судне, «джип» возил воду в лагерь с овцеводческого ранчо Ваитеа и из кратерного озера Рано Рараку.

Наш лагерь находился как раз там, где, но преданию, остановился Хоту Матуа, первый легендарный король острова Пасхи. Во-первых, мы собирались провести раскопки среди развалин, которые легенда связывала с ним; во-вторых, рядом простирался единственный на острове песчаный пляж, здесь можно было подходить к берегу сквозь прибой. Чилийский губернатор Пасхи — Арнальдо Курти и патер Себастиан Энглерт предоставили нам самим выбирать место для лагеря, но оба предпочитали, чтобы мы остановились подальше от деревни Хангароа, не вводили в соблазн местных жителей, которые не избавились до конца от взгляда своих предков на кражу как на доблесть.

Успех полевых работ во многом зависит от знакомства с отчетами предшествующих исследователей. В нашем случае это проявилось особенно наглядно. Мы высадились на берег, вооруженные знанием событий, многие из которых хранятся в памяти пасхальцев, но островитяне никак не ожидали, что эти страницы их истории известны иноземцам. Первый раз мы заметно удивили местных жителей, когда, высадившись на берег, тотчас, не обращаясь к помощи проводников, направились к легендарной обители Хоту Матуа, Пасхальцы привыкли быть информаторами во всем, что касалось их родного острова. Раньше остров посещали преимущественно любопытные туристы или же этнологи, которые получали нужные им сведения от островитян. Единственным профессиональным археологом был доктор Лавашери, а он, подобно Раутледж и другим, интересовавшимся археологическими памятниками, ограничился в полевых исследованиях тем, что изучил видимые следы и кое-где заложил шурфы.

Первые на острове Пасхи стратиграфические раскопки начались совместной операцией, с участием всех экспедиционных археологов. Рядом с нашим лагерем на поверхность выходили следы пятиугольной конструкции, которую предание называло земляной печью Хоту Матуа. В фольклоре эта печь занимает видное место, вот мы и решили ее раскопать. Только приступили к работе, как обнаружили в земле вторую печь такого же рода. Углубились еще на метр, и, к великому удивлению островитян, появилась третья печь, относящаяся к более раннему периоду. Теперь уже гости выступили в роли информаторов. Печь, которую пасхальцы связывали с именем Хоту Матуа, никак не могла принадлежать первому королю острова, ведь под ней лежали другие, более древние печи. Островитяне были ошеломлены.

После совместных раскопок в резиденции Хоту Матуа каждый археолог облюбовал себе объект для дальнейших работ. Фердон избрал культовый центр Оронго, на краю вулкана Рано Као, на высоте 410 метров. Здесь расположены хорошо известные руины сугубо неполинезийского селения, состоявшего из напоминающих лодку смежных домов со ступенчатым сводом. До прибытия на остров миссионеров пасхальцы ежегодно собирались здесь на празднества, включающие важное состязание, победитель которого получал титул птицечеловека. Из селения на горе зрители следили, как участники состязания, лежа на подобных бивню плотах пора из камыша тотора, плыли наперегонки к скалистым островкам Моту-Нуи, Моту-Ити и Моту-Каокао за первым в году яйцом крачки, прилетающей с востока. Победителю брили голову, потом красили ее в красный цвет, и до следующих состязаний все островитяне кормили его и чтили как священного птицечеловека. Скальные обнажения Оронго были покрыты рельефными изображениями скорченных фигур с человеческими конечностями и птичьей головой, оснащенной длинным крючковатым клювом. Множество преданий донесло до наших дней память о своеобразном культе птицечеловека, который играл столь важную роль в религиозной жизни на Пасхе. Полагали, что он возник одновременно с селением Оронго, хотя культ этот не мог быть принесен с других островов Полинезии, так как на них ничего подобного не обнаружено. Раскопки Фердона в Оронго обнажили, к удивлению его рабочих и других островитян, рядом с культовыми постройками более древнюю мощеную культовую платформу. Здесь была солнечная обсерватория с метками, указывающими, где всходило солнце во время равноденствия, а также летнего и зимнего солнцестояния; найдены многочисленные петроглифы и каменная скульптура — голова, отличная по стилю от других пасхальских скульптур (фото 2 а). Стратиграфия и последующая радиокарбонная датировка образцов из ритуального очага на платформе показали, что она относится к Раннему периоду, а культ птицечеловека был введен позже строителями каменных домов Среднего периода. Во многих местах птицечеловек высечен поверх более ранних изображений солнечного божества с большими глазами. Птичий культ Среднего периода сменил солнечный культ Раннего периода. Тщательно исследуя крытые плитами дома Оронго, Фердон обнаружил также незамеченные прежде росписи на кровлях — птицы с крючковатым клювом, маски с перьевыми повязками и плачущими глазами, серповидные камышовые лодки с мачтами и парусами (Ferdon, 1961, р. 221–255, pis. 26–31; наст, том, фото 183 а, b, рис. 21–25).