Зельда Марш, стр. 20
На следующий день ни строчки от него. Но она все-таки снова пошла в читальню в обычный час их встречи и сидела там, надеясь, что он вот-вот войдет. То же повторилось и на второй, и на третий день. Майкл не приходил и не присылал вестей.
Это было тяжелым ударом для Зельды. Серая тень заволокла ее жизнь. Бойльстон с беспокойством замечал, как дрожат ее руки и губы, как туп и неподвижен ее взгляд. Она не слушала, не замечала его, он для нее как будто не существовал, и только, когда он осмеливался дотронуться до нее, она с яростью дикой кошки обращала к нему сверкающие глаза и, стиснув зубы, судорожно сжимала кулаки.
Дни шли за днями. Дождь прекратился и солнечное сияние заливало золотом город. Холмы над бухтой зазеленели, улицы оживились и в корзинах продавцов ярко запестрели цветы. Парки наполнились нарядными гуляющими и няньками с детьми, по мостовой засновали переполненные автомобили.
В воскресенье днем ясная, солнечная тишина царила на пустых улицах. Обыватели уезжали отдыхать за город. Только стук одинокого экипажа раздавался порою на мостовой. Зельда, нарядно одетая, не торопясь шла по тротуару. Дойдя до угла Сакраменто-стрит, она остановилась со сжавшимся сердцем. Потом медленно перешла улицу, направляясь к маленькому домику. Вот уже и овощная на углу, потом забор, садик и, наконец, дверь, у которой она так часто звонила, приходя на урок музыки. Шторы опущены, все заперто. На окне записка: «Сдается с мебелью».
Она довольно долго стояла неподвижно, потом вдруг толкнула калитку… Среди темной зелени нашла несколько запоздалых фиалок, последним взглядом окинула все вокруг и медленно пошла обратно на Маркет-стрит…
Прошла неделя, тянувшаяся бесконечно. Доктор первый сообщил ей новость, обронил ее небрежно, мельком, как стряхивают пепел с сигары. Он читал газету, а Зельда накрывала на стол.
— А эта твоя старая учительница музыки, миссис Кирк, оказывается, уехала с сыном в Европу! Он будет там учиться живописи три года. Кстати, отчего ты забросила музыку? Я бы мог взять напрокат пианино, и было бы очень мило, если бы ты вечерком играла разные веселые вещицы для твоего старика. Ну, так как же? Улыбается тебе это, а?
Майкл знал все время, что он уедет, и боялся сказать ей! Он знал… и не сказал!
Теперь он напишет ей и объяснит все. Он будет просить у нее прощения и в нежных словах говорить о своей верности и вечной любви…
Но Зельда ошиблась. Он так никогда и не написал ей.
Часть вторая
Глава первая
Зельда подняла из мыльной воды свою единственную шелковую блузку посмотреть, отмылась ли грязь с воротника. Потом снова опустила блузку в воду и принялась тереть мягкую ткань. За спиной Зельды, обжигая затылок, пылал огонь в спиртовой печке, на которой грелся утюг. Капли пота покрывали лоб и шею и по временам струйками стекали между грудей. Сегодня был душный день, один из самых душных дней, какие бывают в Нью-Йорке.
Но все же Зельда находила, что жара таит в себе что-то приятно возбуждающее. Кроме того, она создает некоторую интимность между людьми: все окна открыты настежь, соседи переговариваются между собой, жалуясь на жару, или кричат из окон на своих отпрысков, играющих на улице; все ходят полуодетые. К вечеру на ступеньках лестниц собираются группы — женщины в тонких белых платьях, мужчины без пиджаков и жилетов; слышен смех, добродушные пререкания; бас мужчин и тоненькие голоса девушек звучат как-то особенно легко и весело; откуда-то доносятся звуки рояля, слышны песни; крики детей иголками вонзаются в тишину сумерек. Зельде нравились эти мирные картины. Она любила кипевшую вокруг нее жизнь, любила Нью-Йорк, радовалась, что живет в этом городе.
Вот уже два месяца она здесь. Нью-Йорк сразу стал ей родным. Сан-Франциско? Странное место, где она жила тысячу лет тому назад, где она была в плену, где страдала и была унижена. Неужели только год прошел с тех пор, как она покинула его?..
Осторожно отжав блузку, она разостлала ее на окне на чистой бумаге. Там уже сушились ее чулки и перчатки. Сняв их, она взялась за утюг. Боже, как жарко! Капли пота падали с шипением на раскаленное железо. Мадам Буланже, боясь пожара, не разрешала зажигать в комнатах ни керосинок, ни спиртовых печек. Но жильцы не слушали доброй женщины, а иные даже готовили у себя на этих печках три раза в день. Какие запахи тогда распространялись по всему дому!
Несмотря на ужасающую жару и духоту в комнате, Зельда весело напевала за работой. У нее были все основания чувствовать уныние и усталость, но она не ощущала ни того, ни другого. Более двух месяцев она без работы и без надежды найти ее, и, однако, на душе легко. Это Нью-Йорк так влиял на нее — с первого дня, с той самой первой минуты, когда она вышла на палубу парохода и, стоя между Джорджем и Ниной, увидела берег и насколько хватало глаз серую громаду домов, тянувшуюся вдоль реки.
После бегства Майкла была полоса черного отчаяния. Она никогда не сможет думать об этом без раздирающей боли в сердце. Недели, месяцы… она не помнит, сколько времени, ей казалось невозможным жить дальше. Для чего жить? Она пыталась одурманить себя разными способами, доходила иногда до эксцессов. Но они только утомляли ее, делали больной. Ей нужен был Майкл, только Майкл! Ей не было никакого дела до Бойльстона — только бы он не трогал ее! Она не переносила даже его приближения, готова была ударить его!
Они ссорились. Бойльстон после ссор долго дулся, а Зельда, стараясь забыться, глотала дешевые романы, объедалась шоколадом, карамелью. В конце концов, Бойльстон закрыл для нее свой кошелек и перестал приходить. Нужда заставила Зельду встряхнуться: теперь она скорее дала бы разрезать себя на куски, чем снова примирилась бы с Бойльстоном.
Ее страстная любовь к театру и советы окружающих придали ей смелость. И она отправилась в контору Макса Мееровича в «Альказаре», чтобы попросить хоть самого ничтожного местечка. Меерович принял ее лучше, чем она ожидала, но объяснил, что ей нужна тренировка, нужно развить голос и поучиться сценическому искусству. Она должна пройти шестимесячный курс у мисс Больтэ. Это стоит двести долларов. Зельда отнесла в ломбард все мало-мальски ценные подарки Бойльстона: кольца, броши, часы, даже свои красивые платья… Вырученной суммы хватило на то, чтобы уплатить мисс Больтэ и просуществовать некоторое время. Затем судьба помогла ей: ее пригласили выступать в Рождественских пантомимах в «Тиволи». До конца февраля она зарабатывала двенадцать долларов в неделю. А потом наступил тот головокружительный день, когда Меерович по телефону заявил, что ему нужна «сверхштатная» — и мисс Больтэ послала к нему Зельду. Ей дали роль горничной с репликой в две строчки, но Меерович скоро нашел ее способной и выпустил в двух своих пьесах.
Бойльстон стал искать примирения. Предлагал ей деньги, соглашался на какие угодно условия, уговаривал выйти за него замуж. Но сцены, упреки, мольбы ни к чему не привели. Он смешно плакал, ползал перед ней на коленях, умолял не покидать его — напрасно. Он возбуждал в ней только отвращение. Она не хотела его унижать или сделать ему больно, она жалела его — но жить с ним больше не могла, самая мысль об этом оскорбляла ее. В ее жизни появились новые интересы.
Грязноватая, мрачная квартира в доме Фуллера стала ей невыносима. Она постоянно напоминала о том, что утрачено: о Майкле, о юности. И наступил день, когда она решила больше не входить туда. К этому времени у нее уже имелись небольшие сбережения. Она сняла темную комнатку в старом доме на Эллис-стрит у старой Кэссиди, служившей горничной при театре. Произошла ужасная сцена с Бойльстоном и — окончательный разрыв.
А спустя три месяца приехала чета Мизерв, Генри и Оливия, и Зельда получила ангажемент в театре «Калифорния». Волшебный сон! Недостижимая мечта стала явью!
Генри Мизерв в молодости был кумиром Бродвея. Зельда видела его портреты во всех журналах и газетах. Теперь, когда он был женат на Оливии, а годы посеребрили виски и мужа и жены, они набрали труппу и разъезжали с нею по городам. Генри был уже стар для романтических ролей, и больше не выступал. Но он был прекрасным организатором и дельным режиссером.