Семь месяцев бесконечности, стр. 27

Утром на небе я насчитал на одну звезду больше, чем накануне, то есть целых пять. Высота есть высота: температура минус 28 градусов, ветерок от северо-востока, почти попутный. День сулил быть удачным, и мы надеялись найти сегодня склад с продовольствием. Еще одним добрым предзнаменованием стала радуга, перекинувшая свой разноцветный арочный мост через ледник, едва только солнце показалось над гребнями гор. Предчувствуя скорый отъезд (самолет должен был забрать киногруппу в районе четвертого склада), Лоран использовал каждую возможность, чтобы снимать. Вот и сейчас не прошло и получаса с момента старта, как начались съемки. Но собаки — наверное, одни из самых строптивых киноактеров — никак не желали следовать колонной в заданном Лораном направлении. Очевидно, по тайному сговору с Лораном идущий впереди Этьенн предпринял маневр типа «противолодочный зигзаг» с тем, чтобы упряжки могли пройти перед камерой в наиболее выигрышном ракурсе. При таком движении собаки моей сборной упряжки получили отличную возможность на каждом повороте видеть свой родной коллектив и слышать голоса родных погонщиков. Естественно, при этом движение моей упряжки окончательно расстроилось, и мне пришлось снова и снова трогаться с места и срывать до хрипоты голос, чтобы хоть как-то урезонить моих спутников и сохранить заданный темп движения. Во время съемок периодически налетал шквалистый ветер, четкая линия горизонта размазывалась, а затем эта размазанность приобретала более ясные очертания стелющейся вдоль поверхности ледника белесоватой пелены. Через мгновение следовал резкий порыв ветра, и видимость тут же ухудшалась до 100 метров и менее. В течение 5–10 минут ветер дул ровно и мощно, затем так же внезапно прекращался, горизонт прояснялся, шквал пролетал мимо, поднятая им снежная пыль постепенно оседала, превращаясь в многочисленные, змеящиеся между застругами ручейки поземки. Но к полудню, когда мы уже собирались остановиться на обед, один из таких «случайных» шквалов задержался дольше обычного, и нам пришлось разворачивать нарты, чтобы как-то укрыться от проникающего повсюду снега и пронизывающего ветра. Температура понизилась до минус 28 градусов.

Обеды в такую погоду оставили одно из самых холодных воспоминаний о путешествии через Гренландию. На протяжении практически всего пути ветер, не очень в общем-то докучавший нам на маршруте, особенно во второй половине путешествия, всегда усиливался во время обеденной остановки, превращая эти короткие минуты отдыха в мучительную пытку холодом. Нарты, конечно, немного защищали нас от ветра, но с их подветренной стороны создавалось разрежение, которое буквально засасывало клубы снежной пыли, моментально покрывающей одежду, лицо, залепляющей глаза и отгоняющей прочь даже мысль о том, чтобы вытащить руку из рукавицы и голыми пальцами выловить в полиэтиленовом мешочке присыпанный снегом крохотный, холодный, твердый камешек ореха или изюма. Здесь, в Антарктиде, этот ветер, названный нами «ленчвинд», до сих пор еще не слишком настойчиво искал встречи с нами, но вот сегодня он явился, и не один, а, естественно, со всеми сопутствующими неприятностями. Подкрепившись наскоро, без десерта, ибо по сегодняшней погоде вместо традиционной фразы: «На десерт подали мороженое», более уместной была бы фраза: «На десерт мы стали морожеными», мы продолжили путешествие. До предполагаемого места со складом продовольствия оставалось около четырех миль, однако видимость еще более ухудшилась, сильный ветер от востоко-юго-востока, то есть в левую щеку, низкая температура и сильная поземка определенно снижали наши шансы на успех в поисках склада. Несколько раз мы останавливались и совещались по поводу направления дальнейшего движения и нашего настоящего местонахождения, но, увы, все окрестные вершины, хранившие ответ на эти вопросы, были надежно укрыты непогодой. Приняли решение пройти 4,5 мили по направлению, определенному накануне по карте на основе данных о координатах склада и координатах нашего последнего лагеря. Придя в вычисленную точку, мы, естественно, обнаружили полное отсутствии даже следов склада. Решили разбить лагерь и подождать улучшения погоды (ха! ха!). День 1 сентября был объявлен первым официальным днем отдыха экспедиции «Трансантарктика». Это значило, что завтра вне зависимости от погоды (даже если бы она и выдалась хорошей — эта возможность как раз и учитывалась словом «официальный», так как до этого мы имели несколько неофициальных дней вынужденного отдыха из-за непогоды) мы отдыхаем, то есть подъем будет не в 5.45, а по желанию и далее все соответственно тоже по желанию. Засыпать с такими мыслями было на редкость приятно, особенно под убаюкивающее невнятное бормотание спотыкающегося об оттяжки палатки и усиливавшегося к ночи ветра. Лагерь в координатах: 69,2° ю. ш., 65,1° з. д.

Глава 3

Сентябрь

Вот так всегда! Как отдых, так дрянная погода! Но это, конечно же, как вы понимаете, вопль души не профессионального путешественника, а простого, нормального человека. Любой профессионал, высунув голову из палатки в такую непогоду, удовлетворенно хмыкнет, что будет означать: «Так и быть, отдохнем, все равно идти невозможно!» — и заберется в спальный мешок, а обыкновенный человек в этом случае непременно скажет или хотя бы подумает: «Черт бы побрал этот ветер! Единственный день за целый месяц и тот по-человечески не отдохнуть!» — и, забравшись в палатку, будет вертеться в спальном мешке, пытаясь отыскать какое-либо приятное занятие, которое непременно должно выделить этот день отдыха из череды всех предшествующих так называемых рабочих дней. Первое шевеление в лежащем рядом со мной спальном мешке я почувствовал примерно в 9 часов. Вскоре вслед за морозным дымком над мешком показалась всклокоченная голова Уилла. За стенами палатки по-прежнему свистел ветер. Я вылез наружу, причем весь мой наряд состоял лишь из влагонепроницаемых часов фирмы «Йема». Минус 27, ветер 10–12 с юга, видимость не более 200 метров. Вот и все, что я успел отметить снаружи до того момента, пока вдруг не вспомнил, что оставил в палатке работающий примус. Это заставило меня немедленно ретироваться. Вода для кофе была почти готова. Испив кофе, я продолжал вести себя абсолютно непрофессионально. Мне, видите ли, приснилось, что если я как следует теплоизолирую свой теплолюбивый озонометр, то он, несомненно, еще послужит мне и отечественной науке. Мысль была простая: укутать прибор одним из запасных собачьих жилетов и разместить его в ящике таким образом, чтобы можно было снимать показания, не вытаскивая весь прибор наружу. Реализация этой идеи, к которой я и приступил сразу же по окончании завтрака, выйдя на поиски жилета, затормозилась по причине отсутствия запасных комплектов на наших нартах. Последний жилет вчера был варварски располосован Тимом, свободолюбивая натура которого не могла, конечно, смириться с этим стесняющим движения одеянием вызывающего ярко-оранжевого цвета. Произведенный через стенки палаток опрос профессионалов — Джефа и Кейзо — тоже не дал положительных результатов. Тем не менее я втащил весь ящик вместе с прибором в палатку для прогрева и просушки. Надо отметить, что я предварительно согласовал свои планы с Уиллом, и поэтому сейчас он весьма хладнокровно наблюдал из мешка за моими действиями, в результате которых в нашей палатке отнюдь не стало свободнее. Мне пришлось «сломать» пополам свой спальный мешок, с тем чтобы освободить часть пола для возни с довольно громоздким ящиком, после этого я извлек прибор из кожуха и подвесил его под потолком. Все это время, пока я возился с прибором, Уилл, лежа в мешке, прослушивал свои старые магнитофонные записи. В одну из пауз он объявил мне, что хотел бы сегодня с моей помощью постричься и помыть голову. «Нет ничего проще! — воскликнул я. — Какую прическу желаете-с?» Уилл, поколебавшись, попросил меня сделать свою любимую экспедиционную стрижку со звучным названием «Челлендж». Это название чрезвычайно редко встречалось в моей практике, но Уилл пришел мне на помощь, объяснив так: «Это то, что обычно получается из моих волос, когда их стригут маникюрными ножницами, входящими в комплект моего большого швейцарского перочинного ножа». (Как вы, конечно, помните, этот нож уже использовался нами, когда мы пилили разбившиеся на спуске нарты.) Ровно в 15.30, когда наш большой пятилитровый чайник с кипящей водой был отставлен в сторону и обе горелки примуса наполнили палатку теплом и гудением, перебивая шум ветра, мы с Уиллом в два голоса позвали Лорана и Бернара из их палатки, находящейся метрах в восьми от нашей — момент пострижения Уилла должен был быть обязательно запечатлен на пленку. По желанию клиента и постриг, и помыв должны были осуществляться на улице, чтобы не сорить (!) и не напускать лишней влаги в палатку. Возможно, что на принятие Биллом такого благородного решения оказало влияние то обстоятельство, что при выполнении этих процедур внутри палатки они бы так и остались «за кадром» истории экспедиции. Не знаю, но во всяком случае выбор был сделан! Напомню, что в парикмахерском салоне минус 28 градусов, ветер и снег. Уилл обнажился по пояс и подполз на коленях к закрытой пока двери палатки, за которой томились в ожидании Лоран с Бернаром. Я взял нож с ножницами. Пауза. Уилл сосредоточенно настраивался. Наверное, перед его мысленным взором сейчас вставала вся его беспечная экспедиционная жизнь с длинными волосами, отвыкшими не только от ножниц, но и от расчески, не говоря уже о шампуне, но, как вы помните, день отдыха непременно должен был отличаться от других. Примерившись головой к выходу и не поворачивая ее в мою сторону, Уилл выдавил из себя: «Рэди!», что означало: «Готов!» Я расстегнул молнию, и в палатку ворвались клубы морозного воздуха. Уилл высунул голову наружу и скомандовал: «Начинай!» Я, захватив в кулак длинные пряди его густой шевелюры, пытался подсечь их маленькими, путающимися в волосах и постоянно выскальзывающими из рук ножницами. Жесткие волосы Уилла не поддавались. Очень быстро скорость выстывания моего клиента начала заметно превосходить скорость стрижки. Уилл нетерпеливо поводил худыми лопатками, и я наметил, что волосы, буйно кустящиеся на его спине, понемногу начали вставать дыбом. Пришлось взять свои ножницы, которые немного больше Уилловых. Да, скорость решает все, тут уж не до качества — под угрозой сама жизнь отважного путешественника. Наконец процедура была закончена. Я втащил продрогшего Уилла в палатку и застегнул молнию. Лоран и не думал снимать эту сцену, заявив, что ему вполне достаточно близкой по содержанию сцены со стрижкой моей бороды, но своего поста не оставлял — ждал, когда я буду мыть несчастному голову. Выждали три минуты, чтобы согреться, и вот второй выход в открытый космос. У Уилла в правой руке баночка с шампунем, у меня — термос с горячей водой. Сразу же, как только Уилл высунул голову, я начал поливать его из термоса. При этом Уилл делал какие-то судорожные движения правой рукой, полагая, очевидно, что он намыливает голову. Вода, стекая по склоненной голове Уилла, моментально охлаждалась, кончики волос замерзали и становились негнущимися, снежная пыль перемешивалась с паром от выливаемой из термоса воды. Когда мы забрались обратно в палатку, на лице Уилла было выражение усталого блаженства, в основном от того, что мучительные процедуры закончены. Полумрак и отсутствие в нашей палатке большого зеркала не позволили Уиллу полюбоваться своей новой прической, но мне почему-то показалось, что наши отношения от этого только выиграли.