Ну точно — это любовь, стр. 24

— Заскучал, Диллон? — спросил он, в то время как официант забрал у него наполовину съеденное шоколадно-ванильно-клубничное мороженое.

— Я слышу это не в первый раз, знаешь ли, — Холмс отодвинул свое тающее мороженое, к которому почти не притронулся. — Ему надо больше говорить о гражданской позиции, а не только о своем любимом Нью-Джерси.

— Честно говоря, не знаю никого, кто любил бы Нью-Джерси. Ручаюсь, ты никогда не услышишь песни вроде «Я оставил сердце в Ньюарке». Оставил хандру — это да, но не сердце.

— Наш штат стал предметом злых шуток, признаю. Но мы известны не только пляжами, казино и Фрэнком Синатрой.

— Да, — произнесла Джейн. Джон поднял глаза и увидел, что она поднялась из-за стола и стоит за его спиной. — В путеводителе написано, что Нью-Джерси также родина первого концентрированного супа. Но кто об этом помнит?

— Мы. В каждом штате любят перечислять изобретения, выдающихся граждан и тому подобное, — ответил Диллон, поднимаясь. Джон понял, что ему тоже придется встать. Так поступил и Генри Брюстер. Ох уж эта вежливость, которую в молодых людей вдалбливают всяческие тетушки Мэрион. Одна из причин, по которой Джон проводил много времени в одиночестве — не надо быть вежливым, пока стынет кофе.

— Ты прав, Диллон, — Джейн пожала плечами. — Но, честно говоря, я услышала достаточно о Нью-Джерси для одного вечера. Я бы лучше прогулялась по пляжу и посмотрела на Нью-Джерси.

— Сейчас, только допью… — начал Джон, но Диллон прервал его, предложив сопровождать Джейн на прогулку.

— О, это так мило с твоей стороны, Диллон, — защебетала Джейн, и в следующий момент Джон осознал, что стоит у столика один, не считая Генри. Сенатор с Брэнди направились к другим столам, Брэнди просто из любезности, а Харрисон открыто старался произвести хорошее впечатление, как любой политик.

— Ну что, Джон, как дела?

Он повернулся и посмотрел на оставшегося сотрапезника.

— Генри, ты стоишь передо мной. Я с тобой разговаривал. Я передавал тебе соль и булочки. Но я все еще не верю, что ты здесь. Почему ты приехал?

— Ты поверишь, что несколько недель назад я решил воспользоваться приглашением, чтобы просто повидаться с хорошим другом, старым университетским приятелем и лучшим из моих авторов?

— Нет, — ответил Джон, знаком приглашая своего издателя следовать за ним на веранду. — Но я поверю, что ты здесь по той причине, что кое-кто нашептал тебе на ухо, и ты приехал проследить, чтобы я хорошо себя вел, не загремел в тюрьму за то, что расквасил физиономию Харрисону, и все в таком духе. Что еще рассказала тебе тетушка Мэрион?

— Ну, что-то о прилизанных волосах и очках в черной оправе.

— Я отказался от этой неудачной затеи. Не смог ее провернуть. Джейн сразу меня раскусила.

— И она все еще здесь?

— Да, — Джон сунул руки в карманы. — Я сказал ей, что преподаю в университете и хочу написать книгу с разоблачением Харрисона и что она мне нужна для прикрытия. Мы решили быть товарищами.

— Кем? Товарищами?

— Да, — Джон всматривался в пляж, выискивая Джейн.

— Джонни, я ведь хорошо тебя знаю. Ты никогда в жизни не дружил ни с одной женщиной.

— Все когда-то бывает в первый раз.

— Конечно. Первая лампочка, первый концентрированный суп. Но Дж.П. Роман — друг красивой женщины? Который врет ей? Так, куда мне идти делать ставку, что вы никогда не станете закадычными друзьями?

Глава 7

Джейн вставила ключ-карту в электронный замок и вошла в темный гостиничный номер. Туфли она держала в руке, а другой пошарила по стене в поисках выключателя. Интересно, который час? И гораздо интереснее, где Джон?

Она зажгла свет.

— Так-так, леди. Пора бы вам уже быть дома, — донесся голос Джона из кресла у окна.

Джейн зажмурилась, потом нахмурилась.

— Ты напугал меня. Почему сидишь в темноте?

— Я думал, — он поднялся. Он все еще был в новых брюках, ворот белой рубашки расстегнут, а рукава закатаны, обнажая внушительные предплечья. — В темноте лучше думается.

— Ладно, — Джейн пожала плечами.

Если ему хочется терять время попусту, пусть теряет. Она же провела чудесный вечер, гуляла по берегу с Диллоном, наслаждалась напитками и интересной беседой в гостиничном баре «Таверна „Синий кабан“.

— Ну? Где ты была?

Джейн сосчитала до десяти, пока открывала шкаф и складывала туфли.

— В «Синем кабане».

— Неправда. В «Синем кабане» был я.

— В каком зале?

— Что значит — в каком зале? В том самом зале.

— Джон, — Джейн провела обеими руками по волосам и посмотрела на него: — В «Таверне» два зала. Как там в брошюре? Два зала, у каждого свое настроение. Первый — просторный сад на открытом воздухе, второй напоминает уютную таверну. Темные стены, огромный камин, приглушенный свет…

— То есть вы с Холмсом сидели в темноте, пили…

— Да. Пока ты, очевидно, был в другом зале. Один?

— Нет, не один. С Генри Брюстером.

— Вам было бы уютнее в обеденном зале, — не сдержалась Джейн.

Джон прошел мимо нее к своей кровати.

— Ты мне больше нравилась симпатичной и славной.

— А я никогда не говорила, что ты мне вообще нравишься, дружище, — отстрелялась уязвленная Джейн. Потом села на кровать и покачала головой: — Мы опять ссоримся. Почему? Это нелепо. Мы знаем друг друга слишком плохо.

— Это правда, и мы не ссоримся. Я просто напомнил тебе, что ты моя… служащая, и я хочу, чтобы ты отчитывалась за свое время.

Джейн уставилась на него. Он уставился в ответ.

— Ладно, я козел, — произнес Джон в конце концов. — Прости. Ты хорошо провела время?

— Я чудесно провела время, — она вздернула подбородок. — На пляже было прекрасно, а потом мы пошли в «Синего кабана», и я выпила два коктейля с зонтиками, — она улыбнулась и потерла кончик носа ладонью.

— Неужели? А что за коктейли?

— Понятия не имею. Но я попросила чего-нибудь с зонтиком, и бармен принес мне большой фигурный стакан с розовым напитком и зонтиком. Сладкий, почти как клубничное молоко, — она улыбнулась и вздохнула. — Последний раз я пила клубничное молоко в детстве.

Джон сорвал с себя рубашку, и Джейн отвела глаза, потому что при тусклом свете единственной верхней лампочки его мышцы рельефно оттенялись, и у нее появилось почти непреодолимое стремление провести по ним руками и…

— Ты ведь не пьешь, Джейн?

— А? — Она тряхнула головой, чтобы прогнать эти мысли. — Нет… хотя, конечно, пью. Иногда за ужином я выпиваю бокал вина и… все. Но я пью. Я не чаехлеб.

— Чаехлеб? Блин, я тысячу лет не слышал этого слова.

— Моя бабушка так говорила. Чаехлеб. Не знаю, почему так назвали. Потому что чай безалкогольный? Или от «души не чаю»?

— Ну ты даешь. — Джон взял открытый чемодан и швырнул на пол. — Я бы не сказал, что ты упилась, но ты слегка под мухой. Чувствуешь, да?

Она выпрямилась:

— Не смеши меня. Я не под мухой. Я… я навеселе. Именно. Навеселе. А чего ты ждал? Запер меня в своем желтом капкане, залил дождем, упустил наш люкс, стоишь тут полуголый, развел у себя свинарник — а ведь нам спать в одной комнате. Нужно было выпить три зонтика.

— Еще не совсем свинарник. Вот пройдет дня два… — Сумка и чехол с костюмом присоединились к большому чемодану на полу. — Я не сказал, что у тебя был легкий день, Джейн. И у меня тоже. Но если ты хочешь хоть как-то помочь, не нужно надираться каждый раз, когда что-то не по-твоему.

— Значит, теперь я надралась? Чудесно. Просто… чертовски мило с твоей стороны, Джон Романовски. После всего, что я для тебя сделала.

Она прошлепала к комоду и открыла третий ящик, в котором лежали пижамы. Слава богу, Молли не купила ей ночную одежду — кузина спала голой, так что, скорее всего, это не пришло ей в голову. Джейн вытащила небесно-голубую пижаму с облачками и направилась в ванную.

— К моему возвращению надень пижаму, Джон, или я сегодня же уеду.

— Я не ношу… Хотя я купил шорты. Их и надену.