Умный дикобраз, стр. 12
Раньше, очень давно, на месте пустыни было море. Если поискать, зубы акул найдёшь. Каждый зуб величиной с ладонь. Коричневый, острый и по краям зазубренный, как пила.
Вечером над пустыней, на том месте, где солнце потухло, зажёгся зелёный луч. Чёрный песчаный смерч закрутило столбом. Всё ближе, ближе несётся… Верблюды как увидели этот столб, сразу легли. А то налетит, закружит, поднимет и бросит на землю.
Всякое бывает в пустыне.
Умный дикобраз
В Туркмении на дикобразов охотятся с веником.
У входа в нору валяются дикобразьи иглы. Длинные, мягкие, как волосы, — из спины. Твёрдые, острые — из хвоста, и на песке следы.
Подошёл охотник и всё веником замёл: клочки шерсти, иглы, следы, чтобы всё было чисто, как пол в избе.
«Ну, теперь попадётся», — обрадовался охотник.
На другой день вернулся охотник к норе и видит: свежие следы пяточками назад, в нору, а рядом пяточками вперёд. Был дикобраз, да недолго, чуть свет ушёл из норы.
Подмёл охотник веником все следы, опять ровный песок.
«Ну хитёр! Всё равно от меня не уйдёт», — подумал охотник.
Пришёл охотник к норе на третий день к вечеру. Видит по следам — нет дикобраза.
Совсем недавно ушёл, песок ещё не успел подсохнуть и осыпаться на следах.
Постелил охотник свой ватный халат недалеко от норы за большим камнем, положил рядом ружьё.
Притаился охотник — дикобраз чуткий зверь. Пошевельнёшься, звякнешь ружьём — издалека услышит и не скоро вернётся в нору.
Всю ночь прождал охотник дикобраза. Под утро ветер поднялся, небо осветилось над горами, жалобно завыли шакалы. А дикобраз не пришёл.
«Не быть мне охотником, если я его не убью!» — разозлился охотник, надел халат, взял ружьё и пошёл домой.
Пока шёл по дороге, думал: «Куда он ушёл? Может быть, на бахчу за дынями? Небось на бахче все дыни обнюхал, самую сладкую выбирает. Может, в фисташковую рощу пошёл за орешками?»
Так и вернулся охотник в аул ни с чем.
А дикобраз не за дынями на бахчу ходил, не в фисташковую рощу за орешками, а в ущелье, где из скалы родник бьёт. Тонкой струйкой вода холодная из-под камня струится и пропадает в песках.
Днём от жары над горами, над песками дрожит воздух. Как стемнеет, звери бегут на водопой.
Пришёл дикобраз к водопою, а там стадо куланов пьёт воду. Напились, а за ними — антилопы-джейраны. Потом — гиена. Пьёт, пьёт — никак напиться не может.
Дикобраз в сторонке стоит, да только иглами гремит, злится: не любит дикобраз с другими зверями на водопое воду пить, брезгает.
Только дикобраз к воде подступил, вдруг куропатки-кеклики закричали: «Ке-ке-ке, ке-ке-ке!» — и улетели. Леопард пришёл.
Небо посветлело. Так и не успел напиться дикобраз. Затрещал дикобраз иглами, загремел, как погремушкой, колючим хвостом и пошёл в свою нору.
По дороге росу с листиков слизывает, сочные корешки выкапывает и ест. В фисташковой роще в траве орешки собрал, поел, а скорлупки в кучку аккуратно сложил и пошёл к норе.
Смотрит: у норы веник из сухих трав валяется. Насторожился дикобраз, стал принюхиваться, носом ветерок ловить: нет ли человека близко?
Осмотрелся дикобраз и отправился в другую нору за дальние холмы. Залез туда и задремал до вечера.
Охотник дома на ковре сидит, из пиалки чай пьёт, на ружьё поглядывает и думает: «Всё равно не уйдёт от меня этот хитрющий дикобраз!»
Да только забыл он, что дикобраз не хитрый, а умный зверь и что настоящий охотник у дикобразьей норы веник не оставит.
В Хиве
В Хиве, в этом древнем городе, на базаре есть рыбожарка.
В большом котле кипит хлопковое масло. Повар бросает в масло рыбу и вынимает её с поджаристой золотистой корочкой.
Сначала я поел рыбы, походил по базару. Чего только тут не продают: и петухов, и виноград, и глиняные кувшины, и блюда, расписанные гончарами.
Все блюда разные. Одни светятся, как небо в полдень, синие, лазурные. У других красноватый узор, третьи — с зелёными листиками, такими, как весной распускаются на деревьях тутовника.
— Где такие блюда делают? — спросил я у гончара.
— Слушай! — говорит гончар. — Вот выйдешь с базара, пойдёшь прямо, а там спросишь, где гончары живут.
Я так и сделал. Сначала шёл прямо. По бокам улицы росли карагачи — деревья. Ствол толстый, прямой, а наверху — будто шар подстриженный. Но их никто не стриг. Это они так растут.
Дошёл до мостика через быстрый арык — ручей. Спрашиваю узбека:
— Где здесь у вас гончары живут?
— Вот, — говорит, — вдоль арыка иди по переулку, вот здесь они и живут.
Дошёл я вдоль арыка до старой мечети. Смотрю: внизу окошечко в стене. А там сидит узбек. Рукава рубашки по локоть засучены, и крутит гончарный круг, из куска глины делает большое блюдо.
Поздоровались мы с ним, я его спрашиваю:
— Можно посмотреть, как вы из глины блюдо делаете?
— Можно, заходи.
Спустился я по крутым ступенькам.
В мастерской печь стоит, разные горшочки для красок. На полке камни разноцветные. Я потом узнал, что их перетирают и краску делают для росписи посуды.
Гончар ногой гончарный круг вертит, и из большого куска глины у него то большое блюдо получается, то кувшин.
В углу большая печка жаром пышет. В печке много прогоревших углей, только чуть-чуть вспыхивает пламя.
Гончар в ведро совком всё-всё выгреб, до последнего уголька.
— Ну, — говорит, — помогай мне, подавай посуду!
Стал я ему посуду из сырой глины подавать. А он быстро стал всю посуду в печку укладывать. Много туда поместилось. Потом печку закрыл, руки вымыл в ведре с водой и говорит:
— Ну вот и всё!
— А когда раскрашивать будете? — спросил я гончара.
— Раскрашивать буду, когда вся глина затвердеет. А что ты в Хиве-то делаешь?
— Как что? Смотрю, как люди хивинские живут.
— А-а! — говорит. — Тогда пойдём ко мне.
Закрыл он свою мастерскую на большой замок, и пошли мы по переулку, где посреди журчит арык.
— Заходи, — говорит он мне, — гостем будешь.
Зашли мы за глинобитный забор. Сели на пол на толстую кошму из овечьей шерсти.
Он в ладоши хлопнул, пришла жена его. Он ей что-то по-узбекски сказал.
Принесла она на большом блюде большущую жёлтую кисть винограда, крупного и сладкого, только каждая виноградина немножко сморщена.
Потом жена узбека горячие лепёшки принесла, конфеты-подушечки и чайник с зелёным чаем.
Мы пили чай, а узбек рассказывал, что и дед его, и прадед — все были гончары. И он — гончар. Зовут его Ахмет Усто. Усто — значит мастер.
— Да здесь только мастера и живут!
Спрашиваю:
— Весна же! Откуда виноград?
— О-о! Пойдём, — сказал Ахмет.
Привёл он меня в тёмный сарай. На земляном полу большая лохань стоит с водой.
— Ну и что? — я его спрашиваю.
— Да ты не туда смотришь. Посмотри наверх!
Посмотрел я наверх, а там с потолка большие виноградные кисти свисают.
— Мы виноград с осени в сарае подвешиваем, — говорит Ахмет. — А корчагу с водой на пол ставим. Вот виноград у нас всю зиму и висит. Сколько ему нужно воды, столько он и берёт. А теперь, — говорит, — посмотри-ка на моих бойцовых баранов-качкаров.
Вышли мы во внутренний дворик, а там толстый карагач растёт. К карагачу прикованы на двух цепях два огромных барана. Лохматые, с тяжёлыми изогнутыми рогами. Никогда не видел я таких огромных баранов. Спина — как диван. Огромные они и свирепые, как львы.
Как меня увидели, загремели цепями и бросились, да только их цепи не пустили.
— Кыч-кыч! — закричал на них Ахмет…
— Ну, — говорит, — посмотрел, пойдём чай допивать.
Стали мы чай пить. Ахмет мне про баранов рассказал. Узнал я, что осенью, как урожай соберут, из Хивы, из Ургенча, со всего Хорезмского оазиса идут люди смотреть на бои качкаров. Когда бойцового качкара на цепи ведут, все во домам прячутся. А то сорвётся и насмерть может убить. Там, в поле, как увидят качкары друг друга, спускают их с цепи. Разбегаются качкары и стукаются рогами изо всех сил.