Шимпанзе горы Ассерик, стр. 7
Чарли был еще совсем маленьким и, как все котята, любил проказничать. По утрам он бесшумно прокрадывался в нашу спальню, на мгновение замирал возле двери, приводя в готовность подергивающиеся мышцы, прежде чем одним прыжком перемахнуть через всю комнату и очутиться у меня на кровати. Здесь он начинал грызть и царапать те части моего тела, которые высовывались из-под одеяла. Это был далеко не лучший способ пробуждения, но во много раз более эффективный, чем звонок будильника. По крайней мере, у меня никогда не возникало желания поваляться в постели лишних пять минут. Если я, пытаясь спастись от него, залезала под одеяло, Чарли садился и ждал, готовый при малейшем движении снова наброситься на меня. В конце концов он уставал возиться и ложился на подушку, свернувшись клубком возле моей головы. Вскоре раздавался громкий ритмичный звук удовлетворенного мурлыканья. Тогда я вставала, а Чарли целиком завладевал постелью.
Тесс тоже была еще очень молода и любила пошалить. Вечерами они с Чарли затевали бесконечные игры на лужайке перед домом. Они гонялись друг за другом на предельной скорости, потом вдруг без всякого предупреждения преследуемый разворачивался и становился преследователем. Иногда они сталкивались и затевали энергичную борьбу, которая кончалась так же внезапно, как и начиналась: один из них или оба одновременно подпрыгивали и бросались прочь, приглашая партнера пуститься вдогонку.
Чарли быстро подрастал, превращаясь из неряшливого котенка в красивую кошку. Его пятнистая шерсть была безупречной. В походке, посадке головы, царственном пронзительном взгляде было нечто завораживающее. Вечером все обитатели дома, в том числе и две недавно появившиеся у нас молодые гиены — Буки и Бастер, — устраивали на лужайке настоящий цирк, выплескивая бьющую через край энергию. Тим обычно держался в стороне от этих шумных сборищ: подросшие товарищи, сделавшиеся слишком большими и тяжелыми, в азарте игры подчас не видели его, пока не оказывались у него на спине. Чарли тоже был мельче других, но его выручала быстрота реакции: если забавы становились слишком необузданными, он спасался бегством на одно из деревьев, растущих в углу сада.
Подрастая, Чарли стал все дольше пропадать по вечерам в кустарниковых зарослях. В конце концов у него выработался четкий распорядок: днем, выбрав тихий уголок, он спал, свернувшись клубком на удобной подушке или на куче белья. Вечером просыпался и шел в кухню, где его ждали мясо и молоко. После ужина приходил в гостиную, где все мы в это время собирались, и проводил с нами около часа. Постепенно Чарли становился все более беспокойным и наконец решительно устремлялся к двери. Полуобернувшись и в последний раз посмотрев на нас, он исчезал в ночном мраке. Возвращался он, когда все уже были на ногах, и с нетерпением ждал положенной ему миски с молоком. Потом отыскивал тихое место и проводил там остаток дня.
Однажды вечером я наблюдала, как Чарли вылизал и вычистил развалившуюся на спине Тесс, затем встал, сладко потянулся и, по обыкновению, начал метаться из угла в угол. Наконец, решив, что пора уходить, на секунду остановился у двери и бросил нам прощальный взгляд. «До свидания, Чарли, дружище, — ответила я. — Счастливой охоты!»
Среди ночи позади нашего дома раздались два выстрела; стреляли, несомненно, из самодельного, заряжающегося с дула ружья, которым обычно пользуются местные охотники. На следующее утро миска с молоком осталась нетронутой. Чарли не вернулся домой.
Целый день мы с Хетер обшаривали кустарник в поисках Чарли, но не обнаружили ничего, что подсказало бы нам, где он может находиться. Было уже четыре часа дня, и мы решили повернуть назад. Метрах в ста от дома, возле изгороди, окружавшей Юндумскую станцию, мы услышали назойливое жужжание мух. Там мы и нашли его: он лежал в зарослях кустарника, на боку, убитый выстрелом в круп. На его красивой мордочке застыла непривычная, злая гримаса; выражение боли и ужаса навеки запечатлелось в остекленевшем взгляде. Слезы застилали мне глаза, а сердце разрывалось на части, когда я взяла на руки неподвижное тело. Мы отнесли Чарли домой и в тот же вечер похоронили под его любимым деревом. Еще вчера он спасался на нем от шумливых гиен, выжидая удобного момента, чтобы, спрыгнув, вновь вступить в игру. Так это дерево и называется до сих пор Деревом Чарли.
За годы, прошедшие после смерти Чарли, насильственной смертью погибли многие сервалы. Некогда многочисленные представители этого вида теперь очень редки, так как их мех высоко ценится и от местных охотников попадает к торговцам вроде Момаду, которые прогуливаются по улицам Банжула, поджидают в аэропорту или гавани, предлагая туристам дамские сумочки, пояса и другие изделия из шкур этого красивого зверя.
Я обвиняю не охотников и даже не торговцев, а тех кто покупает шкуры, создавая спрос. Изделия из них пользуются огромной популярностью среди туристов, которые посещают Гамбию на протяжении семи месяцев в году. Каждый турист покупает десятки предметов, чтобы, вернувшись домой, подарить их друзьям и родственникам. В спешке и стремлении совершить выгодную сделку они не успевают разобраться, что шкуры, по существу, не выделаны, а лишь высушены на солнце и через несколько месяцев облезут и потеряют свою привлекательность. Это бессмысленное уничтожение живого вызывает глубокое беспокойство. Сегодня рынок завален таким количеством красивых искусственных тканей и материалов, что нет необходимости истреблять животных ради их меха.
Всем нам не хватало Чарли, но особенно Тиму и Тесс — каждый вечер Тим вылезал из гардероба и начинал обшаривать весь дом. Он был таким юрким и гибким, что без труда залезал под шкафы и холодильник. Казалось, будто у него вообще нет костей. В первые после смерти Чарли дни Тим по нескольку раз обегал наши владения, заглядывая во все углы и закоулки, а вернувшись, сворачивался на спинке отцовского кресла и затихал, наблюдая через плечо за тем, что делает отец.
Собаки и гиены продолжали каждый вечер резвиться на лужайке, но отсутствие мелькающих между ними светлых пятен сразу бросалось в глаза и наводило на печальные размышления.
4
Абуко
Именно в этом месте своего повествования я должна вернуться к Уильяму, так как он появился у нас в доме вскоре после смерти Чарли. Я уже рассказала о том, как мы его приобрели, и о дружбе между ним и Тесс. Пока шимпанзенок был болен и напуган, мы не подпускали к нему других животных. С того дня, как он решил покинуть свою корзину, забота о нем стала нашим основным занятием. Мы все с радостью несли круглосуточную вахту, а иногда и спорили между собой о том, чья очередь заступать на дежурство.
Тим и Уильям встречались не часто: днем Тим благополучно спал, свернувшись клубком на платяном шкафу в комнате родителей; вечером, когда он покидал свое убежище, Уильям обычно уже отправлялся спать. И это было к лучшему: в те редкие часы, когда их бодрствование совпадало, не обходилось без инцидентов. Дело в том, что Уильям не слишком деликатно обращался с Тимом, хотя, я думаю, без всякого злого умысла. Просто, как и человеческие дети, Уильям хотел взять зверька на руки, но делал это крайне неумело и потому причинял ему боль. Обычно, завидев Уильяма, Тим пятился, но шимпанзенок хватал его за ногу или хвост и пытался приподнять. Понадобилось несколько молниеносных укусов, прежде чем Уильям отучился трогать генету.
Выздоравливая, Уильям, должно быть, не раз видел Даффи и гиеновых щенков, но не сразу привык к ним. Как я уже говорила, это была весьма шумная троица. В конце концов Уильям поборол страх и стал одним из самых энергичных участников игр.
Мама, хотя и несколько преждевременно, стала идеальной бабушкой для Уильяма. Она с радостью выполняла нелегкие обязанности по уходу за ним. Как только Уильям перешел к активной жизни, мама уехала и вернулась нагруженная яркими разноцветными пластиковыми кубиками, резиновыми надувными утками, огромным количеством погремушек и другими игрушками. Кубики пришлись Уильяму по вкусу: он мог часами жевать их. Мама, всегда отличавшаяся необыкновенным терпением, подсаживалась к нему на ковер и, весело болтая с ним, пыталась заинтересовать его постройкой разноцветных домиков. Уильям с восторгом разрушал ее сооружения и терпеливо ждал, пока она, заканчивая очередной домик, с трудом прилаживает особенно неровный, изжеванный кубик. Чем дольше старалась мама, тем с большим удовольствием Уильям бросался и разрушал ее постройку. Когда им надоедало играть в кубики, они отправлялись путешествовать по дому в поисках приключений. Любимым местом Уильяма была ванна: по его мнению, ничто так не освежает, как мытье зубной пастой. Иногда он даже ел ее. Туалетная бумага служила отличным декоративным материалом. А унитаз — это же идеальный бассейн для маленького шимпанзе! Там есть даже специальное сиденье, за которое можно держаться, пока плещешься в воде.