Мастерская пряток, стр. 31
К стене были привалены щиты, пахнувшие сыростью. Николай их отставил и обнаружил лаз, словно вход в пещеру. Пахнуло холодом и затхлостью. Он опустился на корточки и попытался заглянуть в темноту. Вытянул руки и натолкнулся на влажные стены, обшитые досками. «Хорошо, земля не будет осыпаться», — решил Николай. Взял со столика простой граненый стакан со свечой. Яркий язычок пламени выхватывал из темноты отдельные предметы. Николай, присев на корточки, попробовал забраться в лаз.
Пополз осторожно, боясь загасить свечу. Оранжевый кружок, дробясь в каплях воды, танцевал на стенах. Ползти с непривычки трудно. Лаз оказался узким и сравнительно длинным. Хитрость эта сделана для полиции. В случае провала — сложнее обнаружить печатный станок.
«Сколько труда было вложено в типографию!» — удивился он.
Наконец Николай добрался до помещения без окна и света. Пещера, настоящая пещера! И поежился, представив, что придется здесь проводить много времени. От свечи зажег лампу. И попытался подняться. Вымахал верзила — голова под самый потолок! К удивлению, станок и наборную кассу нашел в прекрасном состоянии. И шрифта много, и касса просторная. Литеры тускнели фиолетовым отсветом и тяжело текли промеж пальцев, когда по привычке брал их в ладонь. Станок новенький… Удивительно, как сюда могли доставить станок. Наверняка по частям приносили, потом чьи-то искусные руки собрали. В углу табурет для отдыха. Только сидеть в таком месте вряд ли придется. Да и приятного мало, и Николай улыбнулся краешком губ.
Николай волновался, когда уезжал из Москвы, из-за неизвестности. Все думал, какая будет подпольная типография? А кругом знакомые вещи — и наборная касса, и шрифт, и станок, и запах скипидара и чего-то неуловимого, чем пахнут наборные цеха. На гвозде висел ремешок, которым перехватывали наборщики волосы, чтобы не лезли в глаза.
И успокоился — дело привычное. Выдюжим!
ГОЛУБАЯ КОЛЯСКА
В жизни Николая, человека-невидимки, все было так, как обещал незнакомец в пальто с бархатным воротником — и спал днями, и работал ночами до боли в глазах, и на свет божий не появлялся, и добирался до помещения с типографским станком по темному лазу, как в пещеру. Одного не было — окна с форточкой, у которой следовало дышать ночью.
И это печалило Николая. Свинец, из него отливали типографский шрифт, раздирал легкие, кашель затруднял дыхание, а спасительной форточки, у которой можно ночами отдышаться, в доме не было. В комнате, где он отдыхал, окошко имелось, но из-за шума и света, горевшего по ночам, из-за боязни привлечь внимание соседей, его замуровали щитом. Вместе с окном замуровали и форточку.
В семье Ивановых Николай проводил редкие часы. Ему нравился и Иван, хозяин конспиративной квартиры, хотя настоящего имени его он не знал. Иван понимал толк в своем деле — и неторопливый, и достойный, и веселый. Всегда с прибаутками и смешками. Большого мужества человек! Нравилась ему и Софьюшка, как называли ее товарищи, — и красива, и умна, и добра. В больших глазах сочувствие — сама по острию ножа ходит, а его считает героем. И молоко подает, и вызволит из каморки при первой возможности, и в красный угол за стол усадит. Это внимание смущало Николая. Сколько нужно иметь доброты в сердце, чтобы с такой простотой относиться к положению хозяйки конспиративной квартиры! И красоты была поразительной — высокая, ладная, коса ниже пояса. Голова чуть вздернута, словно ее оттягивала коса. Брови соколиные, глаза большие, казавшиеся черными в густых ресницах. Черты лица удивительно правильные. Высокий лоб обрамлен вьющимися волосами. Лицо приветливое, а как оно хорошело, когда смеялась!.. Даже ямочки на подбородке и на розовых щеках вздрагивали.
Николай такой красавицы никогда не видал. И первое время стеснялся Софьюшки, потом привязался, как к старшей сестре.
Однажды он закончил работу и вытянулся на тюфячке. Тело ломило от усталости, от неудобного положения при работе на печатном станке ног он просто не чувствовал. На лавке стопки листовок, пахнувших краской. Шуршала мышь в углу, да горела свеча в стакане.
В дверь застучали. Два длинных удара и три коротких, как обычно, когда приглашали на отдых в горницу. Николай поднял голову и прислушался — стук повторился. Натянул пиджак и толкнул дверь.
В горнице Софьюшка разговаривала с худенькой девушкой, связной с Путиловского завода. Николай ее видел однажды. Девушка чем-то напоминала Софьюшку, но куда там — Софьюшка была краше.
На столе, отскобленном до белизны, — горячая картошка, от которой шел пар. На тарелке огурчики с хрустом, по словам Софьюшки. Крупные ломти нарезанного хлеба. И соль в расписном бочонке.
Девушка поклонилась Николаю и выкатила на середину горницы голубую коляску. Очевидно, хозяйка забрала голубую коляску из комнаты, когда он работал в типографии. Софьюшка отвернула полог коляски. Коляска, сделанная из плетеной соломки и выкрашенная голубой краской, стояла, будто широко раскрыла рот.
На дверь накинули толстый крюк, окна прикрыли ставнями. Это на случай нежданного вторжения — понял Николай. Тихо тикали ходики да раскачивалась висячая лампа, тронутая чьей-то рукой.
— Осторожно, Софьюшка! — Связная пересчитывала пачки листовок, которые хозяйка вытащила из каморки и разложила на лавке. — Укладывай плотно, словно кирпичики, один к одному.
Лицо связной светилось радостью, лишь в глазах серьезность.
— Ты не жадничай, подруга! — уговаривала ее Софьюшка и ставила стопку к стопке на дно коляски. — Славно-то как! Сколько листовок уйдет на Путиловский завод! Это не за пазухой выносить!.. Правда, немного волнуюсь, что ребенка нет. И так сказать: сколько его можно мучать! Но везти коляску без ребенка — дело немыслимое. Наверх придется положить запеленутую куклу.
Николай и сам видел, что ребенка в горнице нет. Конечно, с ребенком надежнее — и покричит для большей убедительности, да и городовому в голову не придет, что ребенок лежит на прокламациях. И уверенность большая — коляска, ребенок… Все, как у людей! И при чем здесь нелегальщина?!
— Не печалься, Софьюшка! В прошлый раз мальчишка орал как резаный, когда мимо городового проезжала. — Девушка старалась успокоить Софьюшку. — Выкручивался, безобразник, словно из коляски решил выскочить. Сердобольный городовой посоветовал его получше укрыть. От холода, мол, плачет. Ну, а сегодня дело имеем со спокойным ребенком. Притомился и уснул. Вот и личико от света кружевной простынкой заботливая мамаша укрыла. Все правильно… Комар носа не подточит… И городового одурачим!
— Конспирация хороша, когда все настоящее, — не унималась Софьюшка и, выпрямившись, зорко поглядела на коляску. — Хватит, и так много пачек… Клади куклу и козырек поднимай, как от ветра. Куклу ремнем затяни потуже, а то выскочит на повороте. Вот и будет конфуз — сразу в тюрьму попадешь!
— Не тюрьма страшна, а то, что листовки, о которых так пекутся, станут добычей полиции. Это будет беда! — Связная так испугалась, что голос ее дрогнул.
Софьюшка улыбнулась, но ничего не сказала. Времени, как всегда, было в обрез.
Отодвинув кружки с молоком на край стола, хозяйка освободила середину. Протерла мягкой тряпкой клеенку и достала из буфета куклу. Крупного румяного голыша. С пухлыми руками, с пухлыми ножками, с большой головой. Ловко надела на голову чепчик, затем капор и завернула в пеленки. Словно боясь холода, завернула куклу в одеяльце, выпустила конец простынки, отделанный кружевом. И залюбовалась. Перевязала одеяльце лентой и накрыла голову голыша простынкой.
К удивлению Николая, голыш ничем не отличался от ребенка. Те же размеры, такой большой и внушительный. В чистом одеяльце. И с закрытой от ветра головкой.
Софьюшка делала все споро. Значит, не в первый раз. Связная с Путиловского завода поправила на голове шерстяную косынку и натянула жакет. Беспомощно улыбнувшись, она тронула коляску.
Оседая на рессорах, коляска с закрытым верхом и с ребенком, заснувшим от свежего воздуха, застыла у двери.