Ночь лунного страха, стр. 50
Лопухин не торопясь достал пистолет, передернул затвор и стал выбирать наиболее удобную точку для выстрела, чтобы без промаха. Имел ли он право это делать? Ведь суд еще не вынес своего приговора. А погибшие один за другим археологи? Нет, здесь им вдвоем не жить…
Он, Лопухин, не исполняет приговор — то, что он собирается сделать, по сути, есть вынужденная самооборона. Поскольку нет никаких сомнений: как только, не выдержав бессонного марафона, Никита сомкнет глаза, этот убьет и его.
И он снова стал прицеливаться.
И снова передумал…
Может быть, это было и циничное решение… Но Никита решил еще подождать.
И не стал Лопухин торопиться по вполне прозаической причине. Он хотел дать этому человеку докопать.
Что бы там ни находилось, это «что-то» надо извлечь. А копать эту твердую землю не самое большое удовольствие, тем более что силы Лопухину следовало беречь: неизвестно, сколько еще времени пройдет, пока он выберется отсюда, из этой таежной глухомани.
Ладно, пусть покопает…
Лопухин снова прицелился, он намерен был постоянно держать противника на прицеле. И снова опустил пистолет.
«А нет ли в этом личной мести?» — вдруг подумал он. В конце концов он, Никита, зол на него, как может быть только зол мужчина, у которого увели женщину. Тогда, получается, это все-таки убийство, и он останется с этим преступлением на совести до конца своих дней.
Никита снова поднял пистолет, прицелился…
И почти нажал курок…
Но в эту секунду какая-то огромная косматая тень закрыла его мишень.
Лопухин не верил своим глазам… Медведица!
И под впечатлением ли слышанных от археологов рассказов, или от волнения, или еще почему, но перенервничавшему Лопухину вдруг померещилось, что на ее бурой косматой шерсти серебристо поблескивает, отражая лунный свет, обруч.
Шуркэн-Хум! Охраняющая могилы…
Теперь Лопухин стрелял в медведицу… Но она, казалось, была неуязвима.
А охотник Аулен со своим ружьем между тем как сквозь землю провалился!
Наконец выстрелами Лопухину все-таки удалось отогнать ее.
Скользнув тенью, беззвучно, не рыча, зверь скрылся, точнее даже было бы сказать, растворился среди деревьев.
Но было уже поздно…
Все случилось согласно мифу малого народа: человек раскапывал могилу, и Шуркэн-Хум, Охраняющая могилы, убила его.
Глава 8
Лопухин ошибся.
Руслан Климов был еще жив. Человек, выдававший себя в отеле «Королевский сад» за художника, ненавистный Никите человек, ставший женихом Дэзи, был еще жив. Но раны его были, очевидно, смертельны. Когти животного оставили на его теле страшные рваные следы. И Лопухин понимал, что вряд ли чем-то сможет ему помочь…
"Все произошло точно, как в предании малого народа, которое цитировал незадолго до смерти археолог Семанович, — подумал Никита:
— «И выскочил на них священный зверь, готовый пожрать, и ударил могучими лапами, и разорвал своими острыми когтями». Как там еще Семанович говорил? «Оскорбили меня, лесного зверя… Отвечай за это оскорбление!»
Да… А вот заговоренного ножа, изукрашенного изображениями животных, который только, очевидно, и способен был бы эффективно противостоять такому чудовищу, у жертвы священного зверя не нашлось.
А пистолет Лопухина помог не сразу.
С походной аптечкой в руках Никита все-таки беспомощно наклонился к раненому.
— Оставьте… Это бесполезно, — неожиданно остановил его тот, с трудом выговаривая слова. — Вы только причините мне лишнюю боль своими стараниями. Лучше дайте мне вот это… — Раненый указал глазами в ту сторону, где валялся невдалеке его рюкзак. — Там ампулы.., и шприц. Это поможет унять боль.
Вытряхнув почти все содержимое рюкзака, Лопухин наконец отыскал то, о чем его просили. Сделал укол. Очевидно, это был сильный наркотик, потому что раненый перестал стонать и корчиться от боли.
Закрыл глаза и затих.
Не в силах более ничем ему помочь Лопухин отошел в сторону. И чуть не споткнулся о лопату Климова, которой тот копал, когда на него напала медведица. Лопата валялась на комьях разрытой, выброшенной из открытой ямы земли.
Лопухин поднял лопату, отбросил в сторону и наклонился над разрытой ямой.
Клада там не было… Это была могила.
Причем было очевидно, что археологией тут и не пахло. В яме, еще присыпанный землей, находился не археологический жмурик, а самый что ни на есть криминальный труп. И Лопухин внимательно осмотрел эту отрытую преступником могилу.
Мертвец, очевидно, пролежал в земле от силы с полгода… Возможно, этого человека убили и закопали здесь прошлой осенью. Из-за соответствующих температур — стоило учесть, что все прошедшие месяцы здесь трещали сибирские морозы, а снег сошел совсем недавно — труп неплохо сохранился. Даже до экспертизы можно было заключить, что это был немолодой, среднего роста мужчина, с правильными чертами лица, седоватый… Про смерть, которую он принял, можно было сказать пока только одно: она была в высшей степени странной. Необычная это была смерть.
"Вот в чем дело… — думал Лопухин. — Вот почему Климов выбрал это место! Кроме того, что брошенный поселок далеко от людских глаз и милиции и как нельзя лучше подходит для совершения преступления, поселок Тавда еще, по-видимому, очень хорошо ему знаком. Он чувствовал себя здесь как дома…
Знает здесь все как свои пять пальцев. А для совершения преступления такая уверенность дорого стоит!"
Любопытно, что крест, существовавший на карте охранника, существовал, оказывается, и в действительности… Он был вырезан ножом на коре огромного дерева, осенявшего эту странную могилу. Очевидно, это сделал сам Лепорелло. Правда, крест уже начал затягиваться. Дерево залечивало рану. Еще весна, другая, и эта примета уже перестала бы существовать.
Лопухин печально усмехнулся… Интерпол поспел вовремя!
Он вернулся к раненому.
Климов лежал, закрыв глаза, смертельно бледный: потеря крови была уже очень большой. При звуке шагов он все-таки с усилием открыл глаза.
— Я ведь врач, — прошептал он. — И понимаю, что случилось… Мне остался час, не больше.
Никита молчал. Разуверять было бессмысленно.
— Сделайте еще один укол. Боль мешает мне говорить… А я хочу вам кое-что рассказать. Мне это нужно. Понимаете?
Лопухин кивнул.
— Недаром существует обычай исповедоваться перед смертью… — прошептал Климов. — Человек, видно, не может уйти, не открыв кому-нибудь душу.
Священника здесь нет… Остаетесь вы. Хотя это бред, конечно: исповедоваться врагу… Но и вся моя жизнь сплошной бред. Пусть таким же будет и ее конец. Вы выслушаете меня?
Никита снова молча кивнул. Он вскрыл еще одну ампулу и сделал Климову укол.
— Недавно мне опять снился тот день в Грозном, — хрипя, стал рассказывать раненый. — В тот раз в наш военно-полевой госпиталь доставили сто пятьдесят человек. Это был рекорд… Рекорд, который, проживи я дольше, преследовал бы меня своими кошмарными картинами всю оставшуюся жизнь. Понимаете… Стоит лишь едва потерять над собой контроль… Заснуть, например… И тут же начинается…
Но прежде я всегда в таких случаях заставлял себя проснуться — я и во сне стараюсь управлять собой.
Подняться, выпить таблетку. Транквилизаторы действуют на меня хорошо… Лучше, когда снится туманная прохладная река на рассвете, с ивами и серебристыми всплесками рыбешек. Та, на которую меня брал с собой рыбачить отец. Но она, увы, давно уже мне не снится. Вместо нее вдруг снова является парень с прочерченной синей жирной чертой на побритой голове — ему предстоит операция на головном мозге…
Потом тот, у которого вместо лица глубокая впадина с дрожащим окровавленным глазным яблоком. Он живой — ему по кусочкам собирают лицо. Вернее, то, что лишь условно можно назвать лицом. Потом идут еще ранения… Одно тяжелее другого. И наконец это: повреждение сосудов шеи — голова держится неизвестно на чем. Ранение трахеи — дырка в горле, края которой бьются при вдохе и выдохе… Перебитая сонная артерия. Тогда, в госпитале, я впервые подумал о том, что потом с помощью дьявола Кубоцкого стало реальностью.