Невидимые связи (часть сб.), стр. 20

Корч решает не откладывая ехать в Калинувку, где проживает неведомая Иоанна Зях. «Если она подтвердит… Заодно проверю на месте и алиби Антоса. Его родня живет в этой же деревне».

Иоанны Зях он не застает. Зато выясняет, что работает она в гминном Совете. У ее родителей здесь, по соседству с Антосами, большая усадьба. Девица помолвлена с местным солтысом и пользуется хорошей репутацией. Ведет общественную работу, является членом правления воеводской Лиги женщин. Часто ездит в воеводство на заседания правления. «Заседания, как видно, проводятся в мотеле, – смеется про себя Корч, узнав, что именно сегодня она поехала на такое заседание. Сопоставляя даты ее служебных командировок с днями регистрации в мотеле, Корч приходит к выводу, что они совпадают. – Все ясно. Вероятно, и Валицкого сегодня не будет в Заборуве».

Затем он проверяет алиби Антоса: дело получается темное. В деревню он приезжал – это точно. Но время его приезда поддается определению весьма приблизительно. «В котором часу приехал?» – «Сразу после обеда. Муж тогда ушел уже в поле».

Обед в деревне – это знал даже Корч – примерно в двенадцать – в час дня. К этому времени все тянутся с поля в деревню. Исходя из такого расчета, Антос, следовательно, приехал часа в два. «Не получается. Слишком рано. А когда уехал?» Помнят, что примерно за час перед дойкой коров. Дойка летом – выяснил Корч – после возвращения стада с выпаса. Часто уже в сумерки. А сумерки в эту пору года наступают в семь, в восемь вечера. В зависимости от погоды. Значит, опять не сходится.

«Похоже, дело с его алиби не так уж ясно», – думал Корч, возвращаясь в город. Теперь только стал давать о себе знать голод.

…Корч заканчивает уже обед, когда замечает пробирающегося меж столиками Дузя. Тот осматривается по сторонам, отыскивая свободное место. Замечает Корча. Здоровается.

Корч жестом приглашает его за свой стол, и когда тот, как бы не смея отказаться, подходит со смущенным выражением лица, не без иронии замечает:

– Вижу, вам не с руки сидеть рядом с милиционером?

Вместо ответа рабочий присаживается на краешек стула.

– Да нет, пан поручик. Мне пока нечего опасаться, да и вам нет до меня дела. Отчего же не посидеть и не побеседовать? Но лучше бы не v всех на виду. Сразу пойдут толки: я, мол, фискал, а вы водите дружбу с такими, как я. И так плохо, и так нехорошо. И для вас, и для меня.

– Да пусть себе болтают. Меня это не волнует. А вы были правы: паркет-то действительно куда-то уплывает. Только вот – куда?

Беседу прерывает официантка. Она обращается к Дузю:

– Тебе что, чекушку?

– Чекушку и что-нибудь загрызть, – бросает тот небрежно, снова поворачиваясь к Корчу: – Имеет право человек выпить после работы?… – в тоне его не столько вопрос, сколько скрываемое смущение.

Корч делает вид, что не слышит.

– А насчет паркета, – продолжает Дузь, снижая голос, – сами видите, я не придумываю. Известно, как делаются такие делишки. По документам – все в ажуре, как в аптеке, а стройматериалы – тю-тю, идут налево. Бизнес… Одно время они и меня хотели было втянуть в свои махинации. Да я не согласился. Из-за Якубяка. Он наладил дело, поверил в нас. Как же можно его подводить? Он человек порядочный, хоть и слишком доверчивый. Рано или поздно его здесь съедят. А хотите узнать больше – поговорите с людьми. Только без официальности, по-человечески. Официально никто слова не скажет. Побоятся, Крму охота лезть на рожон… – Он умолкает, завидя приближающуюся официантку. Та ставит на стол графин с водкой, посыпанную луком селедку. Наливает рюмку.

– А вторая где? – спрашивает Дузь. – Один и пить не буду. Или пан поручик с простым рабочим не пьет?

– Ну почему?

Когда обе рюмки наполнены, Корч достает бумажник:

– Я расплачусь сразу за все.

– Теперь уж точно будут говорить, что вы поставили мне четвертинку за донос. А, черт с ними Пусть катятся… Если вам удастся накрыть этих деляг, легче станет дышать. Но пока что-то все, против них выступавшие, плохо кончали. Ваше здоровье! – Дузь поднимает рюмку. Корч выпивает свою.

Они прощаются. Пробираясь меж столиков к выходу, Корч ловит на себе любопытные взгляды. Среди посетителей замечает в шумной компании Янишевского, Голомбека, Витольда Борковского, владельца автомастерской Вацлава Лучака. Со вздохом облегчения захлопывает за собой тяжелую дверь.

ГЛАВА XVIII

Майор Земба ходит по кабинету размеренным строевым шагом, как обычно, когда мысли его заняты чем-то особенно важным.

– Докладывай все по порядку о Кацинском, – встречает он входящего Корча. – Заключение о вскрытии тела получено?

– Так точно! – вытягивается Корч. Добрые отношения с шефом не устраняют разницы в их служебном положении, и потому, несмотря на жест рукой, указывающий на стул, Корч продолжает стоять, ожидая, пока сядет майор.

– Экспертиза считает, что причиной смерти послужили кровоизлияние в мозг и перелом основания черепа. Допускается, что эти повреждения могли явиться следствием падения с лестницы и удара затылком о ступеньку. Во всяком случае, в протоколе вскрытия говорится о тупом предмете…

– Но могло быть и все иначе, – прерывает его Земба, обращаясь не то к себе, не то к Корчу. – Его могли ударить и сбросить с лестницы. Он был пьян?

– Нет. Возле него лежала, правда, разбитая бутылка из-под водки, но водкой была залита только одежда. Вскрытие не показало наличия алкоголя в крови. Осколки стекла от бутылки мы собрали и отправили на дактилоскопическую экспертизу. При осмотре квартиры спиртного не обнаружено. В беседе со мной шестого сентября Кацинский был совершенно трезв и сказал, что бросил пить, поскольку оказалось, наконец, что кому-то он еще нужен.

– Он так и сказал? – задумчиво спрашивает Земба.

– Да. После нападения на Ирэну Врубль он постоянно помогал и ей, и той старушке пенсионерке, которую сшибла машина, – поясняет Корч.

Но этой фразы Земба уже не слышит. «Оказалось, наконец, что кому-то он еще нужен», – повторяет Земба про себя. Эти слова будто укор совести. Перед мысленным его взором встает изможденное лицо давнего боевого товарища. «Я пришел к тебе за справедливостью… Пришел к тебе за справедливостью… Пришел… и потому погиб. А что же я?!» Земба чувствует, как в нем начинает вскипать ярость. Он сам не знает, не может понять, откуда берется это чувство. Давно уже он ни на что так болезненно не реагировал. Ярость и чувство отвращения. Ко всему этому заборувскому укладу жизни, построенному на принципе «ты – мне, я – тебе». Неужто и он дал втянуть себя в эту дьявольскую сеть?!

– Ты Базяка допросил? – спрашивает он резко.

– Да, но пока безуспешно. Он утверждает, что Находился в тот день дома. Никаких доказательств У нас, к сожалению, нет. Кацинский был единственным свидетелем. А поскольку теперь и он мертв, Базяка придется освободить.

– Что удалось установить о его сообщнике?

– Пока ничего, кроме словесного портрета.

– В котором часу ты закончил допрос Базяка?

Корч на минуту задумывается.

– Днем… Часа в два.

– Ты проверял! из камеры, где сидит Базяк, после его допроса никого из задержанных не освобождали?

Корч мгновенно схватывает смысл вопроса. Действительно, этим путем Базяк вполне мог связаться с сообщником.

– Не догадался, – признается он огорченно, – Прошляпил.

– Срочно проверь! – в тоне Зембы по-прежнему резкие ноты.

Корч выходит из кабинета, огорченный своей оплошностью. Направляется к начальнику караула. – В какой камере содержится Зигмунт Базяк? – В восьмой.

– В ней есть еще кто-нибудь?

– Нет, сейчас он один. – А кто был раньше?

– Сидел там один тип. Позавчера, седьмого, его выпустили.

– Как фамилия?

– Сейчас посмотрю, – сержант листает журнал.

– Базяк уже содержался в этой камере до освобождения второго?

– Кажется, да. Выпускал я того часа в четыре. Вот распоряжение об освобождении, – сержант протягивает Корчу журнал.