Обманы, стр. 129

Но рука его находила пустоту, простыни были холодными, и с криком ярости он отбрасывал одеяло, оставлял постель и, накинув халат, сидел часами у потухших углей камина в гостиной. Он начинал читать и читал, пока не возникало перед ним воспоминание: они вдвоем сидят на этом месте, читают, иногда поднимая глаза и обмениваясь взглядами в тишине, настолько глубокой, что кажется, будто они единственные живые во всем мире. Тогда, больной от одиночества, он закрывал свою книжку и смотрел застывшим взглядом в серое пространство холодного камина, угрюмо размышляя и все больше страшась того, что с ним происходит.

Ему все труднее было разделять свою жену и женщину, которая прожила с ним последние три месяца.

Жена, с которой он жил двенадцать лет, умерла, но как было ему горевать о ней, когда он потерял ее только две недели назад?

«О ком ты горюешь? — спрашивал он свое отражение в темном стекле окна гостиной через неделю после возвращения. — О моей покойной жене, которая умерла дважды. Один раз на Средиземноморском побережье, а другой раз в нью-йоркском отеле».

Две разные женщины. Одна ушла от него, другая небрежно заняла ее место, поиграла с их жизнями и сохранила свой секрет гораздо дольше, чем ей следовало бы. Но она сказала, что хочет покончить с обманом.

«Со всеми обманами», — сказала она.

Тогда почему же она этого не сделала?

Гарт стоял у окна, смотрел сквозь свое прозрачное отражение на призрачное мерцанье викторианского уличного освещения. Он не мог рассказать своим детям эту правду. Стояла ли она перед теми же вопросами в нерешительности, собираясь с силами и не находя их в себе, говоря себе, как и он сейчас: «Позже, когда будет подходящий момент»?

Он не знал ответа. Но в одно он теперь поверил твердо. Его жена после двенадцати лет брака хотела не просто короткой поездки на Восток. Да, теперь он в это поверил. Она хотела быть одна, свободной от мужа и семьи, ничем не связанной. И на столько времени, сколько бы ей захотелось. Она не торопилась вернуться. В конце концов, ее заменяла сестра.

Почему она не пришла к нему посмотреть, что могут они еще спасти вместе? Вместо того чтобы подсадить на свое место сестру и начать свой эксперимент, который полностью исключал его из ее жизни?

Потому что он увидел бы в этом еще один пример ее неудовлетворенности: им, его работой и жалованьем, Эванстоном, всей своей жизнью, особенно в сравнении с блестящей звездной лондонской жизнью Сабрины. Он обвинил бы ее в том, что она хочет быть Сабриной.

И был бы прав. Потому что это было именно то, чего она хотела. И, наконец, получила. Готовую жизнь Сабрины: ее дом, богатство, светскую жизнь, статус, друзей… и любовников.

Его горе по ней незаметно переходило в гнев и в то же время обращало его мысли к Сабрине. Это была идея Стефании — поменяться местами. Рассматривала ли Сабрина свой приезд в Эванстон в качестве игры или услуги Стефании? Впервые он задал себе этот вопрос.

В понедельник он вернулся домой из университета одновременно с Пенни и Клиффом, и вместе они увидели на пороге странной формы пакет из Лондона. Он наблюдал, с каким возбуждением развязывали они узлы, рвали клейкую ленту и открывали и отбрасывали слой за слоем оберточную бумагу.

— Ох, папа, — всей грудью вздохнул Клифф, доставая щит. Он изучал его со всех сторон, потом надел на руку и поставил как надо, чтобы защитить тело. — Я повешу его на стене в моей комнате, хорошо?

— Смотри, смотри! — ликовала Пенни, раскладывая вокруг себя пачки цветной бумаги. Ящичек с масляными красками она положила в центре перед собой, рядом с набором японских кисточек и чернильных палочек.

— Мамочка знала, она точно знала, чего я хочу. Я никогда не говорила ей, что хочу чернильные палочки, но она знала. Ох, папочка, посмотри, сколько здесь сортов бумаги, потрогай края этой… О, погляди, а это — тебе.

Гарт дотронулся до конверта. На нем стояло его имя. Пенни сунула его ему в руки, и он медленно его открыл и прочел короткое послание:

«…Пожалуйста, позволь мне сдержать обещание. Это последнее, о чем я тебя прошу».

Слова поплыли у него перед глазами. Он слышал ее голос, видел ее губы, видел свет в ее глазах, когда она смотрела на детей. Она их любила.

Глава 23

Александра прилетела из Рио и пришла на чай, беззастенчиво любопытствуя:

— Я слышала, ты приехала сюда насовсем, ловко обошлась с Николсом и теперь ведешь дело с ним вместе, а также что ты два раза подряд обедала с красивым таинственным мужчиной очень значительного вида.

Сабрина рассмеялась с удовольствием, пробившимся, наконец, через бесчувственную немоту последних двух недель. Она могла считать, что жизнь ее разбита, но некоторые вещи не изменились, и присутствующая здесь Александра была ярким тому доказательством.

— Его зовут Дмитрий Каррас, и он прятал меня в погребе, когда мне было одиннадцать лет. Глаза Александры заблестели.

— На своем дне рождения ты рассказала только часть этой истории. Я когда-нибудь узнаю остальное? Или будет так же, как с той, которую ты так и не докончила в тот день, когда ворвался Скотланд-Ярд?

— Эту я обещаю докончить. Сколько времени ты пробудешь в Лондоне?

— Достаточно долго, чтобы закрыть квартиру Антонио, узнать последние сплетни…

— Что ты делаешь изумительно.

— И скупить Хэрродс, Цэндру Роде, Фатнум и Мэйсон.

— А что, в Рио нет магазинов?

— Дорогуша, ты не поверишь, какие в Рио магазины. Все на любой вкус. Но я хочу как в Лондоне, а Рио — не Лондон. Я полагаю, что, в конце концов, привыкну, но до тех пор, раз я могу скупить несколько магазинов и отправить за океан, почему бы не сделать этого? У тебя есть время походить со мной по магазинам или ты слишком занята тем, что женишь Габи и Брукса?

— Есть что-нибудь такое, чего ты обо мне не знаешь?

— Я же ничего не слышала о том, что ты чувствуешь по поводу оставленных в Штатах детишек и их отца. Сабрина дрожащей рукой поставила чашку на стол. Все упоминали об этом, вскользь или неопределенно.

— Вам должно их не хватать, дорогая; вам, должно быть, очень трудно. — Но никто не говорил с прямотой Александры, никто не требовал от нее прямого ответа. И никто не знал, что письма Пенни и Клиффа лежали на столике около ее постели, читаные и перечитанные каждую ночь, и что она отвечала им мысленно, только не на бумаге, пока Гарт не даст ей разрешения написать им.

— Я не обсуждаю свои чувства, — сказала она.

— Знаю, дорогуша, или я об этом уже услышала. Но думаю, что тебе пригодится возможность излить душу. Мы с Сабриной никогда не говорили о чувствах, но когда мы прощались перед этим злосчастным круизом, она меня поцеловала. Удивила меня… Это было так на нее не похоже, что я отшатнулась. Думаю, что этим ранила ее, она хотела прямо выразить свои чувства, а я ей не дала этого сделать. Я подумала об этом, когда она умерла. Антонио хотел сохранить свою квартиру, но я не продам свой дом, он ведь еще и дом Сабрины. Да, это мне напомнило, пока я здесь, я могу познакомить тебя с разными людьми и для дела, и для развлечений. Как бы дам тебе первый толчок, помогу отвлечься от мыслей о детях.

— Я действительно хочу быть одна.

— Мрачные мысли — нездоровое времяпрепровождение. Ты скоро собираешься повидаться с ними?

— Ты никак не уймешься?

— Ну, ну, леди, ты должна по ним скучать. И по своему красивому, хоть и несколько чопорному мужу. Неужели тебе не хочется облегчить душу?

— Не могу. Говорить слишком больно. Мне все время больно. Я так по ним скучаю, что если бы у меня еще были слезы, я оставляла бы за собой лужи. Что толку говорить об этом? Я хочу, чтобы они были рядом, я хочу чувствовать, что есть место и люди, которые меня любят, которым я нужна… о, черт, гляди, что я наделала. Я начала плакать и не могу остановиться. Выпей еще чаю, я вернусь через минуту.

— Нет, останься. Боже мой, прости меня. Я не знала, что это так плохо. Но тогда почему ты от них уехала?