Серебряный Вихор, стр. 50
Его слова не оставили меня равнодушным.
— Я готов отправиться вместе с вами, мистер Рыболов, — заявил я. — Даже один, без Голиаса.
— Садитесь на плот, — пригласил Голиас, — поплывем вместе.
— Благодарю за любезность, — отвечал Рыболов. Он сошел с берега и забрался на палубу. Я положил его удочку в шалаш, чтобы Луций не наступил на нее, и мы отчалили. Стремнина оставалась в стороне. Из-за жары нам лень было орудовать шестами, и наш плот тихо плыл по мелководью. Но, как и мы, наш пассажир не торопился. У него оказалась при себе трубка, и он влился в нашу с Голиасом компанию.
— Этот плот пригоден только для рыбаков и прочих философов. И потому я склоняюсь к выводу, что вы тоже не чужды мудрости, — проговорил Рыболов. — И если у вас хватило рассудительности внять моему превосходному совету, я отважусь дать вам еще один.
— Какой именно? — спросил Голиас.
— Так как мы еще не скоро доберемся до берега, где я предполагаю рыбачить, не лучше ли будет занять себя пением песен?
— Но понравится ли это рыбкам с их нежным слухом? — вставил я. Рыболов рассмеялся.
— Я не Арион, чтобы зачаровывать рыб, но в моих песнях нет ничего оскорбительного. В них не содержится никаких непристойностей, ни прочих неподобающих материй, и потому их можно петь любому слушателю. Кто из вас начнет?
— Нет-нет. — Голиас плавным жестом указал на него рукой. — Вы наш гость, вам и начинать. Не возражаете?
— Отнюдь, — заверил его Рыболов. — После ловли рыбы первое удовольствие для меня — сочинять песни. Но петь об ужении рыбы — двойное удовольствие. Сейчас я вам спою именно такую песню.
Ловля рыбы — путь ко благу:
С чистою душой Окунать уду во влагу —
Есть ли путь другой?
Пробираться вдоль реки тропкой неприметной:
Ждут там щука и лосось в заводи заветной;
Леску ловко размотать и закинуть в воду —
Только так и стоит жить, возлюбив свободу.
Разум — быстрая протока:
Мысли, как форель,
В тень скрываются глубоко,
Огибая мель.
Не приманит их к себе, гибких и сверкающих,
Твой пустой крючок, коль наживки нет:
Лишь искусство рыбарей, дело свое знающих,
Вытащить поможет их на Божий свет.
— Да, теперь я вижу, что вы удите рыбу вполне глубокомысленно, — заметил Голиас. — И мне нравится, что вы вкладываете в песню всю душу. Я также спою о реке, об этой реке. Не обойду вниманием и рыбалку.
Вниз по течению один только брод,
Но его перейти нельзя.
Здесь подстерег Фердиада тот,
С кем были его друзья.
Окрасилась алой кровью вода —
Сама Морриган явилась сюда,
А река стремится на юг.
Зимой рыболова у бережка
Греет из фляжки глоток.
Броня ледяная прозрачна, крепка:
А ну-ка, еще рывок!
Корягу вытянет, но с трудом —
Сом подо льдом шевелит хвостом,
А река стремится на юг.
Зеркальная гладь недвижна, ясна;
Безмятежность со всех сторон.
Всадник промчался — взбурлила она,
Заискрилась — и снова в сон.
Ничто дремоты не возмутит —
Отраден простора широкого вид,
А река стремится на юг.
Дракону клад уберечь не дано.
Но вырвать богатство из женских рук
Вздумал родич, ныряя на дно,
Где затонул сундук.
Нырнул один, а за ним — другой:
Сомкнулись волны — тишь и покой…
А река стремится на юг.
— Замечательная песня, — зааплодировал Рыболов. — С рекой, безусловно, связано столько историй, которые полезно изучать в свободные от рыбалки месяцы. Однако, по счастью, таковых у меня не бывает. Теперь ваша очередь, — кивнул он мне.
— Я не знаю ни одной подходящей песни, — возразил я.
Рыболов взглянул на меня, как на школьника, не затвердившего урок.
— Если вы не можете остановить свой выбор на песнях других авторов, спойте свою. Я именно так всегда поступаю.
— Я не умею сочинять песен, — признался я, чувствуя свою несостоятельность. — Прошлой ночью пробовал, но…
— В самом деле пробовал? — Голиас с любопытством взглянул на меня. — О чем же была твоя песня?
— Да так, одни пустяки. — Я уже жалел, что проговорился. — Ночью, когда я дежурил, над рекой стояла луна. Река таинственно мерцала в ее лучах. Деревья — там, где они выступали из темноты, — казалось, тают в лунном свете. По воде бежали лунные дорожки; всюду лежали кружевные тени. Я слышал крылья ночных хищников и волчий вой в лесу… Но тишина казалась ненарушимой. От нечего делать мне вздумалось рассказать обо всем этом в стихах. Но дальше первой строчки не пошло.
— Но почему же? — допытывался Рыболов. — Сочинить стихотворение — все равно что связать крылатую мошку. При наличии подходящего материала — а он у вас имелся — дело всего лишь за сноровкой. Хотя, конечно, без прилежания не обойтись.
— Только и всего? — Я почувствовал, что начинаю раздражаться. — Да я почти пять часов бился! «Река была…» — вот и все, что я сумел из себя выжать. Но какой, какой она была? Черт его знает!
Голиас задумчиво смотрел на меня.
— В свое время мы об этом узнаем, — сказал он наконец.
Я не стал ему отвечать, так как не понял, что он имеет в виду.
Мы отлично провели время, и старик Рыболов на деле доказал нам, что не хвастался своим искусством управляться с удочкой. Ночью, на плоту, мы испекли на угольях обещанного им окуня. Сроду не пробовал ничего вкуснее.
19. Зеленый Рыцарь
Единственное, что нас огорчало, это Джонс. Мало-помалу мы привыкли воспринимать его положение как должное. О человеке судишь не по обличию. Человеческая сущность неизменна. Задатки могут быть разными — важно твое поведение. А Луций вел себя как осел. Вот мы и стали относиться к нему как к ослу. Он не владел человеческой речью, и постепенно мы перестали обращаться к нему с вопросами. Луций, со своей стороны, понимал разделявшую нас пропасть, хотя мы над этим мало задумывались. Помимо совместных трапез, он при всякой возможности старался держаться от нас подальше.
И все же, несмотря ни на что, мы с Голиасом были счастливы.
— Даже и думать не хочется, что придется оставить плот, — сказал я ему через несколько дней после встречи с Рыболовом. Мы отдыхали после ужина, попыхивая трубками. — Говоришь, завтра мы доплывем до дороги, ведущей к Оракулу?
— По моим подсчетам, примерно в полдень. — Голиас выпустил облачко дыма. — Вернее сказать, это не дорога, а заброшенный тракт, ведущий в глубь страны от заброшенной пристани. Так что придется нам смотреть в оба.
— А как мы вернемся назад? Голиас пожал плечами.
— Там видно будет. Об этом рано пока беспокоиться. От реки до Оракула идти да идти. И Варлокские горы нелегко одолеть.
— Но ведь нам не придется карабкаться на хребты, — заметил я, — если там пролегает дорога.
— В той части Броселианского леса трудность подъема — далеко не самое опасное.
Чуть позже Голиас уснул, а я остался следить за топляками и песчаными отмелями. Вдруг прямо перед нами я увидел судно.
Речная акустика капризна. Иной раз очень тихие звуки разносятся на громадное расстояние, но порой вы не услышите грома за ближайшим поворотом. Вот почему я не услышал, что неподалеку пароход. Он возник неожиданно, разорвав тишину, извергая с дымом искры и светясь, как субботний вечер в городе.
Речное русло было достаточно широко, чтобы разминуться, но меня беспокоила наша беспомощность. Можно было попробовать оттолкнуться шестом, чтобы быть подальше от парохода. Но течение нас могло вынести еще ближе к нему. В конце концов я возложил все надежды на лоцмана. Заметив плот, он сумеет нас обойти.
Я хотел разбудить Голиаса, но раздумал. Глупо будить человека только ради того, чтобы показать ему пароход. И к тому же он бы понял, что я нуждаюсь в его моральной поддержке. А вот этого-то мне и не хотелось. Даже когда пароход устремился прямо на нас, я молчал. Понятно, что судно следует своим курсом. И только в самую последнюю минуту я заорал: