Крестовый отец, стр. 53
Баланюк заколотил в дверное железо, будто ему двойную порцайку конского возбудителя впрыснули.
– Вася! Баланюк я! Быстрее!
Отошла заслонка, открывая зарешеченное оконце.
– Мы перекрылись, Петя!
– Рехнулся! Они вот-вот вломятся в коридор, сидят на пятках, нас разорвут! Козел!!! – Баланюк выорал переполнявшие его злость и страх.
Как велели, Баланюк едва не квасил рубильник об окошко, чтоб не разглядели, кто стоит у него за спиной. Отсвечивает форма, и кайфово.
– Разорвут! Рехнулся? Подохнем! Перережут! – С перепугу Баланюк был очень натурален в своем надрыве. – Спасай, Васька-сука! Замочат нас!
– Только быстро, Петя, бегом! – Рожа скипнула из окошка, затем клацнуло, звякнуло.
Выдра приготовился наставлять «Макаров» из хлебного мякиша.
Дверь поехала внутрь.
Опять сработало. На этот раз отпирают корпусную дверь. Прочие коридорные решетки и двери уже пройдены. Зеки уверенно и быстро движутся вперед. Это заводит круче наркоты…
4
В коридорах обнимались. Бесцельно, но много перемещались. Царапали на стенах «Менты – козлы», «Болт вам в сраку», «Зенит – чемпион» и другое. Кто-то швырял обломок железной трубы в коридорную лампу, промахивался, или трубу принимала на себя оплетка, но метание груза не обрыдало. Кто-то продожал, расхаживая меж братвы, лупасить по миске.
Последнего попкаря пинками затолкали в хату.
– Теперя ментовская хата будет!
– Опоганили место.
– Давай мусоров размажем? Или опустим!
– Тебе же сказано, нельзя! Ильяс не велел. А тебе чего, так под вышак охота?
– Всем вышак не впаяют.
Злая, распаленная, прибабахнутая успехом орава вернулась со стороны выхода на лестницу.
– Заперли на этаже!
– Нехай! Этаж наш.
– Братва, потом срока наварят!
– Глохни, шавка легавая! К мусорам кину!
Оттуда, откуда вернулась с прогулки камера номер сорок пять, откуда все и началось, прибежал посланный Ильясом запыхавшийся шнырь.
– Замуровали… там… заперли…
Кто-то открьш кормушку «мусорской» хаты и орал в нее:
– Не спать! Лечь-встать! К стене! За баландой – с-стройсь!
А в дежурке перерывали по новому кругу ящики, шкафчики, простукивали стены. Копались в трухе и пружинах, искромсав диванную обшивку. Найденную в дежурке бутылку водки опустошили за пять секунд или за десять глотков, поделив на десять зажаждавшихся глоток. Больше фуфырей вертухаи здесь не хранили. Как и иной дури.
Сухарчик с приемником в руках стоял в центре вертухайской комнаты. Приемник, выведенный на полную, ударно зажигал:
Никем не принуждаемый к тому, Сухарчик отплясывал на вертухайском хламе, раскиданном по полу, нечто народное, с притопами. Доламывались под его ногами сорванные стенды с кривыми ужасов показателей, шуршали плакаты, хрустнули чьи-то солнцезащитные очки, раскрошилась доминошная коробка.
– Сохни, босота! – призвал Ильяс.
Сухарчик поспешно вырубил музон.
– Я знаю, как живем! Бум менять дубаков на водяру. Один дубак – один яшик пойла.
– Точно, Ильяс! Умно! – загалдели в дежурке. – Хоть на что-то сгодится мусор.
– Ну, если удолбали говорилку… – Татарин запрыгнул на стол, пододвинул к себе телефонный аппарат.
– Гляди, Ильяс, – рядом засуетился шнырь, – тут под стеклом все номера записаны. Пожарка. Сантехники. Электрики. Бухгалтерия. Гляди, Ильяс, кумовской номерюга! Начальнику звони!
Рука с наколотым минаретом подняла трубку телефона внутренней связи.
– Гудит, шайтан…
5
– Кто звонит?
Уф! Сейчас бы коньяку стакан, да не хватало только потом, объясняясь со всеми мордами, что нагрянут, дышать на них коньячным выхлопом.
Зеки начали шантажировать заложниками. Водки им на халяву! Как мелко. Стоило ли ради этого бунтовать.
– Передайте, что мы обсудим их предложение.
Холмогоров повесил трубку. Нет, дольше тянуть нельзя, надо докладывать наверх – и будь что будет…
6
Толстые арматурные прутья не пущали. О них билась, как волна о дамбу, женская плоть. Любому шторму свойственно когда-нибудь улечься – затухала и ярость бабьего бунта.
По эту стороны решетчатой дамбы вертухай шептал в рацию:
– Нормально, перекрыто. Держим. Хотяткого-то из начальства для переговоров.
По ту сторону преграды закончились угрозы расправы над заложниками. Убедившись, что не отопрут, бабы согласились дождаться прихода ответственных лиц. В ожидании прихода настроение женской гущи менялось на игривое.
– Эй, мальчик, иди сюда, пощупай, разрешаю!
– Просовывай, красавчик, я ухвачу! Или у тебя из палок только дубинка резиновая?
– Так пусть хоть ее кинет!
Нежный пол одет кое-как. Блузы расстегнуты, юбки завязаны спереди узлом. Кто-то в одних трусиках. Кто-то в одних тапочках, только на голове полотенце под чалму.
– Пускай на меня посмотрит! Ты таких не видел! А не лапал точно! – К решетке пробилась гренадерского роста бабища, распахнула кофту и наружу радостно выскочили две розовые груди, похожие на регбийные мячи. Баба сжала свои буфера, приподняла, отпустила, повела плечами, бурно всколыхнув урожайные нивы.
Вертухаев на стреме было двое. Оба переживали странную мешанину чувств: и смешно, и зло, и нервно, и пикантно, и не до того, и даже кого-то или чего-то жалко.
Задорная молодка выбралась в первый ряд:
– Покажи, красавчик, а? Забыла, как выглядит!
– Он переживает, что не понравится.
– А мне любой годится. Я любой обработаю. Ну-ка, разойдись, девки, я наклонюсь. Не устоит. – Молодка распихала сеструх, высвобождая место. Как и обещала, наклонилась, задрала юбку.
– Поверти задницей, Люська! Глубже прогнись.
– Гляди, бабы, у него встает! Не отворачивайся! Ну, миленький, пожалуйста, расстегни штанишки…
Один вертухай повернулся и прошептал второму:
– Может, показать им? Отвлечь, так сказать.
– Ты чего, рехнулся? Им только покажи, прутья перегрызут!..
7
Сердца молотились, как от чифиря. Они не только просочились на лестницу, но и сгрузились на первый этаж. Трюк с «Помоги! Открой! Догоняют!» срабатывал безотказно. Баланюк нес «угловую» службу давно, его все свои знали и оставлять на растерзание не решались.
«Уголки» оказались на распутье. Отсюда можно или выкатываться во двор, или пробираться в административный корпус.
Двадцать три человека, исключая Баланюка, гадали, как им кочевать. Во двор крантово – он простреливается с вышек. Вышкари, верняк, приведены в боеготовность, шмалять начнут без раздумий и сожалений, только покажись. В административный – поди прорвись.
– Ваша оружейка при начальниках?
Выдра встряхнул Баланюка за ремень.
– Да. – Сержант не нашел в себе бодрости на вранье.
– Как туда вписаться? К буграм?
– Со второго этажа. Но там дверь бронированная, за ней постоянный вооруженный пост. А сейчас охрану, конечно, усилили. Нас изрешетят. Не откроют. Туда нельзя.
– А куда можно? – Выдра не отводил колючего, холодного взгляда-буравчика от пытающихся скрыться вертухайских бельм.
– Я не знаю.
– А ты темя сморщи, мусор.
– Может, во двор, Выдра? – вмешался сокамерник Выдры, которому тот передал свой хлебобулочный «Макаров». – И к воротам на рывок.
– Вышкари положат.
– Не всех. Кто-то проскочит. Или подо ждем, когда остатняя братва подоспеет – и толпой, а?
– Погоди коптить. Я не договорил с нашим огрызком.
Выдра слазил в карман за выкидухой, нажатием кнопочки выщелкнул узкое студеное жало. Молниеносно и деловито произвел некое действие, смысл которого сержанту Баланюку стал ясен, только тогда, когда ему под нос поднесли раскрытую ладонь.