Дети погибели, стр. 82
– Во втором этаже… А вот какое окошко… Погодь. Там два окошка, в кабинете. Шторы со снурками… Да вот оно!..
И Кадило показал пальцем.
– Добре… – тихо сказал Антоша. – Вылазь. Иды к няньке своей…
Кадило, скрывая радость, выскочил из пролётки. И чуть не бегом кинулся прочь.
Он не знал, где окно комаровского кабинета. Ткнул пальцем наугад. Зато знал, что надо жандармов как-то предупредить… Да вот как? Есть один знакомый унтер, – так он тоже в управление не вхож…
Ладно… После разберёмся… А сейчас – домой: Мадли успокоить, хлопнуть водки, да в баньку, да в постельку опосля! И забыть поскорей про этого страшного Антошу и его жутких братцев.
Внезапно сзади до него донеслось:
– А ведь наврал ты мне, Борька…
Кадило приостановился, хотел обернуться, но удержался: пошёл дальше, всё убыстряя шаг. Он шагал, ничего не видя, не понимая. Прижимал руку к груди, чтобы было не видно разреза. Сердце в груди, под мокрым кителем, бухало тяжело и больно. Только сейчас Кадило вдруг отчётливо понял, что всё это время был на волосок от смерти. Только чудо спасло…
Антоша сидел перед осколком зеркала в маленькой полуподвальной комнатке. Глядел на своё белое лицо, запавшие глаза. На столике рядом с зеркалом горел огарок свечи. А на краю столика – раскрытая растрёпанная книжка.
Антоша начал прилаживать на голову чёрный лохматый парик: соорудил его сам, из старой шапки, найденной в сарае у хозяина, сдавшего ему эту каморку.
Одновременно он поглядывал в книгу и монотонно, но старательно выговаривал:
Он пытался научиться связно говорить, а заодно сгладить свой малоросский выговор.
Приладил парик, прикрепив его булавками-невидимками к собственной шевелюре. Вытащил из ящика стола бороду. Такую же чёрную, как парик, с завязочками. Подумал. Отцепил парик и начал подвязывать бороду.
Подвязал бороду, снова начал прилаживать парик.
Приладил, подколол булавками. Надел на парик крестьянскую шапку.
Снова сунул руку в ящик стола. Достал очки в простой проволочной оправе. Нацепил, и тут же снял. Поглядел на дужки, слегка распрямил их. Пощупал ухо под париком. Снова надел очки.
Наклонился к зеркалу.
И замер.
Из мутного Зазеркалья на него смотрели Илюша с Петрушей. Только – молодые.
– Мчатся бе-сы… Рой… за роем… – отчётливо выговорил он. – Мчатся бе-сы… рой за ро-ем…
Помолчал, поправил очки.
– Рой-за-ро-ем…
Вздохнул, послюнявил огрызок карандаша и принялся чернить брови.
– Усих… усих… зароем…
ШАРЛОТТА
БОРОК.
Декабрь 1934 года.
(Эхо 30-х годов 20-го века).
Поздним вечером в кабинет Морозова вошёл офицер НКВД. В новенькой, с иголочки, шинели, в надраенных до блеска мягких яловых сапогах.
– Товарищ Морозов? Николай Александрович?
Морозов, скрывая волнение, привстал.
– Так точно… То есть, собственно, – да.
– Прошу вас собраться: вас вызывают в Кремль. Машина ждёт во дворе усадьбы.
– Что? – не понял Морозов.
– В Кремль, – громко повторил офицер; видимо, подумал, что Морозов по причине преклонного возраста плохо слышит.
– Э-э… – Морозов вышел из-за письменного стола. – Прямо сейчас?
– Сейчас.
– Гм… А что нужно взять с собой?
Офицер удивился, пожал плечами.
– Указаний не было… Да и зачем вам что-то брать? Указание было такое: чтобы, извиняюсь, костюм и галстук. Поторжественней.
Морозов поправил очки, суетливо заметался по кабинету.
– Я понял. Хорошо. Вы здесь подождёте? Или пройдёте в гостевую комнату?
– Спасибо. Я подожду вас во дворе, у машины.
Во дворе стоял автомобиль чёрного цвета; офицер услужливо открыл заднюю дверцу.
– Садитесь, Николай Александрович!
– Благодарю…
Морозов уселся на непривычно мягкое, и оттого неудобное сиденье.
Офицер захлопнул дверцу, сел впереди, рядом с водителем.
– Ну, поехали, – сказал он водителю. – Да с ветерком!
Глубокой ночью приехали в Кремль. У Морозова снова слегка кружилась голова от слишком быстрой езды.
Офицер провёл Морозова мимо часовых, вошёл в здание.
К ним навстречу быстро вышел Енукидзе.
– Как доехали, Николай Александрович? Как здоровье?
– Благодарю… Всё хорошо…
– Товарищ Сталин ждёт вас.
И Енукидзе повёл Морозова по ковровым дорожкам, мимо часовых, коридорами и лестницами.
Дверь в кабинет Сталина была открыта.
Увидев Морозова, Иосиф Виссарионович отложил трубку, поднялся из-за стола. Поздоровался за руку, как и в первый раз.
– Рад видеть вас, Николай Александрович, в добром здравии, – сказал Сталин. – Садитесь вон туда, поближе к моему рабочему столу.
Сел сам, взял со стола лист бумаги.
– Вот, ознакомьтесь…
– Что это? – робко спросил Морозов.
Сталин едва заметно усмехнулся в пышные усы.
– Указ о присвоении вам и ещё ряду товарищей звания Героя Социалистического Труда… Завтра этот указ будет опубликован в газетах, а вечером на торжественном заседании состоится и награждение.
Морозов взял указ, начал читать. Строки типографского шрифта прыгали перед глазами.
– Я… – пробормотал Морозов. – Даже не знаю, что сказать… Разумеется, кроме слов благодарности за безмерную заботу партии и правительства… Спасибо! Огромное спасибо, товарищ Сталин!
– Э!.. – пренебрежительно взмахнул рукой Сталин. – Это партия и правительство вам благодарны за многолетний добросовестный труд. Ведь вся ваша жизнь похожа на подвиг: борьба с самодержавием, многолетнее заключение в царских застенках, самоотверженное служение науке…
Сталин помолчал.
– У вас, вероятно, будет нелёгкая ночь…
– Ничего! У меня часто бывает бессонница, товарищ Сталин. Я привык.
– Что ж! Тогда вам не составит большого труда до утра написать краткую ответную речь после награждения и показать её мне. А пока…
Сталин взял трубку, но закуривать не стал, просто пососал мундштук, и начал крутить трубку в руках.
– Пока я хотел бы задать вам несколько вопросов. В продолжение нашего сентябрьского разговора. Если вы помните…
– Да разве такое забудешь! – искренне сказал Морозов, прижимая руки к груди.
Сталин отложил трубку. Слова Морозова показались ему двусмысленными. Пришёл на ум каламбур: «Морозов – сморозил».
Да… Велик русский язык!
– Не беспокойтесь, я вас не задержу… Скажите, Николай Александрович, сколько раз вы были в эмиграции?