Странница, стр. 7

Сегодня мы все ловили омаров на рыбацком катере Фрэнка под названием «Форт Фрэнка». Корпус судна он купил, а все остальное достроил сам. Люблю, когда человек может из отслужившей свое развалины сделать вещь не хуже прежней!

Брайану не понравилось увиденное.

— Софи, смотри не свались за борт! Это ведь простая лодка.

Простая лодка?! И месяца не хватит, чтобы рассмотреть ее содержимое. Здесь и ведра с приманкой, и ящики с омарами, резинки, которыми скрепляют им клешни, шланги, сети и прочие снасти, покрытые рыбьей чешуей и водорослями. Кто знает, может быть, и я когда-нибудь стану ловить омаров?

— Как тебе может нравиться весь этот хлам, Софи? — морщился Коди.

— А тебе не нравится? Представь себе, какова была бы твоя жизнь, стань ты рыбаком? Весь день ты вдыхал бы запах моря…

— И запах рыбы. От него может стошнить.

— Может, этот запах показался бы тебе самым лучшим на свете. Ты полюбил бы дни, проведенные на соленом ветру, вытягивая сети, набитые рыбой и…

— Ладно, Софи, можешь любить всю эту бодягу, если хочешь, — перебил Коди.

Некоторые из ловушек, которые мы подняли на борт, оказались пустыми, от приманки остались одни чистые, белоснежные скелетики сельди.

— Куда они подевались? — изумилась я.

— Рыб съели морские блохи, — ответил Фрэнк. — Они здесь повсюду, очень мелкие, почти невидимые рачки. Им наша приманка нравится. Если упадешь за борт и тебя не подберут в течение дня, эти морские блохи съедят тебя вчистую, только скелет пойдет ко дну.

— Хочешь попробовать? — Коди приподнял меня и свесил за борт.

— Не смешно, Коди.

Мне не слишком нравится мысль о том, что рачки объедят меня до костей.

Нам попалась самка омара с яйцами — миллионами оранжевых бусин, прилепившихся на всей поверхности ее брюшка до самой головы. Фрэнк назвал их икрой омара.

— Ступай домой, подружка. Продолжай свой род. — И он бросил омара в море.

Странно, подумалось мне, животное спасли, бросив обратно в океан. Если бы меня бросили туда, мне пришел бы конец.

Вчера вечером я звонила домой. Мама задала миллион вопросов: «Как ты себя чувствуешь? Не укачало ли тебя? Не мерзнешь? Ты цела? Ты не боишься? Тебе не одиноко?» Наконец, трубку взял папа и сказал:

— Вот это приключение! Невероятное приключение! Пока я разговаривала с родителями, мне было так хорошо. Правда, мама немного расстроила меня, она словно предчувствовала несчастье. Я твердила ей, что все прекрасно и для тревоги нет причин, но, когда настало время прощаться, у меня словно язык прилип к нёбу. Показалось, что мы прощаемся навсегда. Я едва выдавила из себя:

— До встречи, пока-пока… — Я повторяла эти слова, пока не услышала их в ответ, и мне стало немного легче.

Мама сказала, что уже позвонила Бомпи, чтобы сообщить о нашем прибытии, и его это очень взволновало.

— Почему?

— Кажется, сначала он не понял, с кем разговаривает, и называл меня Маргарет.

— Маргарет? А кто это?

— Бабушка, моя мама. Его жена. Он меня этим очень встревожил, но потом наваждение прошло, и Бомпи сказал, что все в порядке, он просто пошутил. Он очень рад вашему приезду.

— Что ж, значит, все хорошо?

— Все хорошо, — подтвердила мама.

16. На приколе

Что за путешествие, мы больше времени торчим на суше, чем плывем. Как будто дядя Док вовсе и не хочет отчаливать. Мне смешны все эти остановки. А может, у яхты серьезные неполадки и дядя Док знает об этом и молчит?

Сегодня я спросил дядю Дока, знает ли он, что случилось с родителями Софи.

— Ничего не случилось. Они остались в Кентукки.

— Да нет, не с этими. С ее настоящими родителями, — пояснил я.

— А-а.

— Ты знаешь, что с ними произошло? — Да.

— Расскажи мне. — Нет.

— Почему?

— Невеселая это история, — пробурчал дядя Док.

17. Традиция

Вчера со мной заговорила жена Фрэнка:

— Ты очень смелая девочка, если поплыла на яхте! Ты храбрая, ведь вокруг одни мужчины.

Еще ее интересовало, позволяют ли мне управлять парусами.

— Доходит до драки, — призналась я. — Они не очень-то хотят…

— Я думала, что ты только стряпаешь и убираешь.

— Вовсе нет! Это работа Коди! — отрезала я.

Но готовит и убирает не только Коди. Мы все по очереди занимаемся хозяйством, только Брайан отлынивает. Коди больше всех любит работу по хозяйству. Когда Фрэнк пришел к нам на «Странницу» и посмотрел, как лихо Коди моет посуду и драит палубу, он сказал:

— Из тебя вышла бы отличная жена. — И он стал звать Коди Мистер Мама.

А Коди не обиделся. Он превратил все в шутку.

— Мистер Мама к вашим услугам, — говорил он, подавая сыр и галеты. Или покрикивал: — Ну-ка, посторонитесь, Мистер Мама должен вытереть за вами пол!

Хотелось бы мне иметь такое чувство юмора, как у Коди. Я просто места себе не нахожу, когда люди удивляются, что я умею пользоваться электроинструментами, поднимаюсь на мачту или работаю с фибергласом, а особенно, если меня считают коком. Я обязательно сорвусь и нагрублю в ответ, а лучше бы брать пример с Коди. Если сам смеешься над собой, люди перестают тебя донимать.

Вчера, когда мы собирали моллюсков, Фрэнк обернулся ко мне и предупредил:

— Сегодня тебе придется много готовить!

— Нет, не мне! Я не единственная на яхте, кто умеет готовить, и вы это знаете! — выпалила я.

Фрэнк только охнул. Наверное, я его обидела, оборвав так грубо, и пожалела об этом, ведь он так добр к нам. Пора мне научиться сдерживаться.

Теперь я хочу рассказать о сборе моллюсков. Надеюсь, рассказ не получится скучным, мне так хочется записать и запомнить все происходящее. Ведь события забываются, стираются в памяти детали, и, если кто-нибудь захочет узнать, о чем думал или что чувствовал, память может подвести. Или если заболеешь или уедешь, не рассказав ничего, никто так и не узнает, как было интересно. Похоже на то, как крошечные морские рачки съедают самую суть жизни.

Однажды я спросила, как Бомпи удается помнить все его истории, и мама объяснила:

— Они у него в голове, словно ожившие картины.

— Но что, если эти картины сотрутся?

— Послушай, разве такое может случиться? — ответила мама.

Во время отлива мы отправились на сбор моллюсков, и с нами отец Фрэнка семидесяти девяти лет! Нужно было искать выходящие из мокрого песка пузырьки воздуха и копать в этом месте. Но очень многие норки покрыты водорослями и водой, поэтому нельзя рассмотреть, что именно ты откапываешь. Моллюски зарываются глубоко в каменистое дно, и откопать их непросто.

Так любопытно наблюдать за пузырьками в воде и знать, что внизу, в песке, скрывается живое существо.

Мне становится страшновато, словно я откапываю не моллюска, а человека.

Уже через двадцать минут Брайан и дядя Стю решили, что сбор моллюсков — дело скучное. Они ныли, что перепачкали джинсы, что тяжело работать, согнувшись в три погибели.

— Столько раскопок ради одного жалкого моллюска, — ворчал дядя Стю.

А отец Фрэнка работал да еще и рассказывал:

— И я, и мои родители родились и прожили здесь всю жизнь вместе с моими двенадцатью братьями и сестрами и всеми их детьми. Моллюсков я собираю почти каждый день, и в саду люблю копаться, и на оленя охотиться, когда доведется. Жизнь хороша. Очень хороша.

А я подумала, как это прекрасно — жить такой большой семьей, где все знают и любят друг друга.

Я многое узнала о жизни на Грэнд-Мэнане, и все мне было мало. Здесь мне ближе стали и мои дяди. Забавно, как много узнаешь, пока добываешь из песка моллюсков или вынимаешь из ловушки омаров.

Оказывается, Мо, Док и Стю с детства хотели переплыть океан. Они разговаривали об этом, строили планы, мечтали.

— Могли ли вы подумать, что ваши мечты сбудутся? — спросила я у дяди Мо.