Предания нашей улицы, стр. 79

— Отправь людей в погоню за ними! — приказал Касем.

— Да у тебя и рот, и подбородок в крови! — заметил Садек Xасану.

Хасан утерся тыльной стороной ладони и увидел на руке кровь. Он печально проговорил:

— Среди наших людей восемь убитых и много тяжело раненных, они не могут сами двигаться.

Он посмотрел вниз, на тропу, по которой бежали в панике враги, осыпаемые камнями, а Садек сказал:

— Если бы им удалось добраться до вершины, здесь некому было бы их встретить.

Затем он вытер кровь с лица Касема и добавил:

— Нас спас твой ум!

Касем приказал двум мужчинам оставаться у начала спуска и охранять его, а остальных послал вдогонку убегавшим.

Вместе с Садеком и Хасаном, тяжело ступая, они направились к площадке между хижинами, с которой уже убрали трупы убитых. Да, это была жестокая битва! Из его друзей погибло восемь человек, а враги потеряли десять, не считая Лахиты. Но и из оставшихся в живых не было ни одного, который не получил бы либо раны, либо перелома. Вернувшись в свои жилища, пострадавшие отдались заботам женщин, а из домов убитых доносился плач.

Прибежала запыхавшаяся Бадрийя и пригласила друзей мужа в дом, чтобы обмыть и перевязать их раны. Вслед за ней пришла Сакина с Ихсан на руках. Малютка громко плакала.

Солнце нещадно палило. Коршуны и вороны кружили над полем битвы. В воздухе стоял запах пыли и крови. Ихсан плакала не переставая, но никто не пытался успокоить ее. Даже могучий Хасан едва держался на ногах. Садек печально произнес:

— Да упокоит Аллах души погибших!

— Да будет милостив Аллах и к мертвым, и к живым, проговорил вслед за ним Касем.

Неожиданно Хасан почувствовал прилив радости и воскликнул:

— Очень скоро мы добьемся полной победы, и на нашей улице окончится время крови и насилия.

— Мы положим конец насилию и кровопролитию! — уверенно подтвердил Касем.

88

Никогда ранее не переживала улица столь ужасных дней. Мужчины, вернувшиеся после сражения на горе, ходили, храня скорбное молчание, поникшие, усталые, опустив глаза в землю, словно веки у них были налиты свинцом. Весть о поражении опередила их, и в час их возвращения дома уже сотрясались от плача, рыдающие женщины в отчаянии били себя по щекам. Узнали о поражении и жители других улиц и переулков. Об улице Габалауи, которой раньше все завидовали, стали говорить со злорадством. Квартал бродяг, покинутый его жителями, совсем опустел. Боясь возмездия, люди бросили свои дома и лавки. И никто не сомневался, что все они присоединятся к Касему, умножив собой численность и мощь его войска. Улица оделась в траур, окуталась печалью, но души жителей пылали злобой и жаждой мести. Обитатели квартала Габаль после смерти Лахиты заволновались, кто же теперь будет главным футуввой. Вопрос этот тревожил и жителей квартала Рифаа. Взаимные подозрения клубились, как пыль, поднятая бурей. Управляющий Рифат, боясь смуты, призвал к себе Хаджаджа и Гулту. Футуввы явились вместе с самыми надежными своими людьми. Люди Гулты встали в одном углу залы, а люди Хаджаджа — в другом, разделенные стеной недоверия.

Рифат понял, в чем дело, и еще больше встревожился.

— Вы знаете, — начал он свою речь, — какая с нами приключилась беда. Но ведь мы живы, нас еще много, мы сильны и можем добиться победы, если сохраним единство наших рядов. В противном случае всех нас ждет одинаковый конец.

— Последний удар нанесем мы, — заявил один мужчина из квартала Габаль. — С любой бедой можно справиться.

Если бы они не засели на горе, мы истребили бы их всех до последнего, — заметил Хаджадж.

— Лахита вступил в бой после тяжелого, изнурительного подъема на гору, которого не вынес бы и верблюд, — проговорил еще кто-то.

— Поговорим лучше о том, как нам укрепить единство, — предложил управляющий.

— По милости Аллаха все мы — братья и таковыми останемся, сказал Гулта, но Рифат возразил:

— Это только слова. А то, как вы пришли и выстроились здесь друг против друга, говорит о недоверии, разделяющем вас.

— Все горим желанием отомстить! — воскликнул Хаджадж. Управляющий, обводя взглядом их мрачные лица, сказал:

— Будьте откровенны. Вы одним глазом смотрите друг на друга, а другим — на не занятое после смерти Лахиты место главного футуввы. И пока этот вопрос не будет решен, на улице не будет спокойствия. Но хуже всего будет, если вы пустите в ход дубинки. Тогда вы сами перебьете друг друга, а Касему достанется лакомый кусок!

В ответ раздалось сразу несколько голосов:

— Упаси Аллах!

Тогда управляющий продолжал:

— На улице осталось лишь два квартала, и в каждом есть свой футувва, так что главный футувва нам не нужен. На этом и договоримся. Мы должны быть едины в борьбе с бунтовщиками.

На несколько секунд воцарилась зловещая тишина. Потом несколько голосов вяло откликнулось:

— Да… Да, конечно…

— Мы согласны с твоим решением, несмотря на то, что мы испокон века господа на улице, — сказал Гулта, а Хад-жадж запротестовал:

— Нам не надо одолжений. Здесь нет ни господ, ни слуг, особенно после ухода бродяг. Да и кто не знает, что Рифаа был самым благородным из жителей улицы?

— Хаджадж, — раздраженно прервал его Гулта. Я знаю, что у тебя на уме! Хаджадж хотел что-то ответить, но управляющий гневно крикнул:

— Говорите, вы намерены быть мужчинами или нет? Если Касем прослышит про ваши распри, бродяги, как саранча, устремятся на нас с горы. Говорите же, способны вы выступить единым строем? Или мне придется искать другой выход?

Из обоих лагерей раздались голоса:

— Стыд и позор нам, люди! Наша улица на краю гибели! На Рифата смотрели лица, исполненные готовности, и он сказал:

— Мы превосходим их числом и силой, но не следует второй раз брать приступом гору.

И, видя, что его слова не поняты, пояснил:

— Мы сгноим их на горе. Мы устроим засады на двух ведущих на вершину тропах. И они либо умрут от голода, либо будут вынуждены спуститься вниз, тогда вы и уничтожите их.

— Правильно! — воскликнул Гулта. Я так и советовал Лахите, да упокоит Аллах его душу, но он счел осаду трусостью и решил во что бы то ни стало напасть на них.

— Мысль хорошая! согласился Хаджадж. Но с осуществлением ее надо несколько повременить, надо людям отдохнуть.

Управляющий потребовал, чтобы футуввы дали слово действовать сообща, и они пожали друг другу руки и обменялись клятвами. В последующие дни всякий имеющий глаза мог видеть, как Гулта и Хаджадж изо всех сил стараются замести следы понесенного ими поражения. Они распространили слухи о том, что, если бы не глупость Лахиты, который приказал брать приступом гору, Касем был бы разгромлен безо всякого труда, а улица не потеряла бы цвет своих мужей. Многие верили тому, что им говорили, а если кто выражал сомнение, то получал хорошую встрепку. Всякие рассуждения относительно должности главного футуввы решительно пресекались, однако многие как в квартале Рифаа, так и в квартале Габаль — втайне продолжали гадать, кто займет место Лахиты после общей победы. И, несмотря на клятвы и обещания, улица разделилась на два лагеря, люди перестали доверять друг другу, а футуввы, боясь выходить в одиночку на улицу, окружали себя верными подручными. Но вместе с тем подготовка ко дню мести не прекращалась ни на минуту. Было решено, что Гулта со своим отрядом устроит засаду у начала тропы со стороны рынка Мукаттам, а Хаджадж — у тропы со стороны крепости и что они не уйдут оттуда, даже если им придется просидеть в засаде всю жизнь. А женщины должны были заниматься торговлей и приносить мужчинам еду. Накануне выступления, вечером, и рифаиты, и габалиты собрались в своих кофейнях, потребовали пива и вина и до позднего часа курили гашиш и пьянствовали. Когда люди Хаджаджа проводили своего футувву до двери его дома, он был весел и доволен, как султан. Толкнув дверь, он прошел в коридор, напевая себе под нос что-то несвязное. Но внезапно пение его оборвалось. Кто-то обрушился на него сзади, и чья-то рука закрыла ему рот, а другая воткнула нож в сердце. Некоторое время неизвестный крепко держал бившееся в судорогах тело футуввы, чтобы оно не упало и не наделало шума, потом осторожно уложил на пол, где футув-ва и замер в непроглядной тьме.