Предания нашей улицы, стр. 65
Касем рассердился:
— Об этом речь не шла. Мне было сказано лишь то, что все жители улицы — его внуки и имение принадлежит всем, а футуввы — зло!
Глаза Садека и Хасана горели решимостью. Увейс растерялся. Закария спросил:
— Ты понимаешь, что все это значит?
— Объясни ему! — гневно крикнул Увейс.
— Это значит бросить вызов управляющему и подставить себя под дубинки Лахиты, Гулты, Хаджаджа и Савариса!
При этих словах Камар изменилась в лице, а Касем с грустным спокойствием сказал:
— Я знаю это.
Из уст Увейса вырвался смешок, который отразился возмущением на лицах Касема и двух его друзей. Закария же, не обращая на это внимания, продолжал:
— Это означает гибель для всех нас. Нас растопчут, как букашек! Да тебе никто и не поверит! Если они не поверили тому, кто встретил самого Габалауи, и тому, кто слышал его голос, как они поверят тому, кто видел лишь посланного им слугу?
Увейс, сменив тон, проговорил:
— Оставим в стороне легенды. Никто не был свидетелем встреч Габалауи с Габалем и с Рифаа. Об этом все говорят, но свидетелей-то нет. И все же легенды эти принесли пользу: квартал Габаль стал уважаемым на нашей улице, квартал Рифаа тоже. Наш квартал имеет право стать таким же. Почему бы и нет? Все мы потомки этого человека, затворившегося в своем Большом доме. Но мы должны действовать мудро и осторожно. Помни, Касем, о своем квартале. Ни к чему эти разговоры о внуках и равенстве, о добре и зле. Нам будет не трудно привлечь на нашу сторону Савариса, ведь он твой родственник. С ним можно договориться о нашей доле в доходах.
Касем недовольно нахмурился.
— Муаллим Увейс, мы толкуем о разных вещах. Я не собираюсь ни торговаться, ни требовать своей доли доходов, но я твердо решился выполнять волю деда, ту, о которой он меня известил.
— О боже! — всплеснул руками Закария.
А Касем оставался сумрачным. Он вспоминал свои горести, свои размышления в пустыне, беседы с муаллимом Яхьей и то облегчение, которое принес ему слуга Габалауи. Он думал о том, какие беды их ожидают впереди, и о том, что Закарию волнует лишь собственная безопасность, а Увейса — только деньги. Но жизнь не имеет смысла, если человек не встает смело лицом к подстерегающим его опасностям.
Вздохнув, он сказал:
— Дядя, я обязан был посоветоваться с вами, но я ничего от вас не требую.
Садек пожал ему руку.
— Я с тобой!
Хасан, сжав кулаки, воскликнул:
— И я с тобой и в горе, и в беде!
— Что за детский лепет?! — возмутился Закария. — Да такие, как вы, первыми прячутся в свои норы, как только увидят поднятые дубинки. И ради кого ты подвергаешь себя опасности? На нашей улице живут одни твари, мелкие и крупные. У тебя есть все для счастья. Образумься и довольствуйся тем, что имеешь!
Касем слушал его и спрашивал себя: о чем говорит этот человек? Закария словно вторит его внутреннему голосу, беспрестанно напоминающему ему о дочери, жене, доме. Но ведь он избран из всех, как были избраны Габаль и Рифаа. И таким же должен быть его ответ.
— Я долго думал, дядя, — сказал он, — и я выбрал свой путь!
Увейс ударил ладонью об ладонь, показывая, что исчерпал свои доводы.
— Нет силы и могущества, кроме как от Аллаха! Тебя убьют те, что сильнее тебя, а слабые будут смеяться над тобой!
Камар растерянно смотрела то на Закарию, то на Увейса, страдая оттого, что ее муж не получил поддержки с их стороны, и боясь страшных последствий его упорства.
— Дядя, — обратилась она к Увейсу, — тебя очень уважают на улице. Ты можешь помочь Касему своим влиянием!
Увейс удивленно спросил:
— А чего надобно тебе, Камар? У тебя есть капитал, есть дочь и муж. Какое тебе дело до того, будут ли доходы распределяться между всеми или их будут по-прежнему присваивать футуввы? Мы считаем сумасшедшим того, кто хочет стать футуввой, а что же думать о том, кто хочет управлять всей улицей?
Касем вскочил, как от удара.
— Я ничего подобного не говорил. Я хочу лишь добра для всех, как завещал наш дед!
Увейс с притворной улыбкой попытался успокоить его:
— Где он, наш дед? Пусть он выйдет на улицу или его вынесут слуги, и пусть он осуществит свои заповеди, как находит нужным. Или ты считаешь, что хоть один человек на нашей улице, сколь бы он ни был силен, в состоянии заставить владельца имения шевельнуть бровью или двинуть рукой?
— А если футуввы решат расправиться с нами, ты думаешь, он ударит пальцем о палец, чтобы защитить нас? — поддержал Увейса Закария.
— Я никого не прошу верить мне или оказывать поддержку! — ответил Касем, а Закария поднялся с места и, положив руку ему на плечо, сказал:
— Касем, тебя кто-то сглазил. Я разбираюсь в этих вещах. Слишком много говорили о твоем уме и везенье, вот и сглазили. Да убережет тебя Аллах от шайтана! Помни, что сегодня ты один из знатнейших людей нашего квартала, ты можешь заняться торговлей на средства жены, можешь нажить огромное богатство. Выкинь из головы опасные мысли и цени то, что имеешь в жизни.
Касем потупил взор, опечаленный, потом снова поднял глаза на Закарию и с необыкновенной твердостью сказал:
— Я не выкину из головы эти мысли, даже если все имение отдадут в мою полную собственность.
74
Что ты собираешься делать? До каких пор будешь раздумывать и ждать? И чего ждать? Если даже родные тебе не верят, кто поверит тебе? Что пользы печалиться? И стоит ли размышлять, лежа у скалы Хинд в полном одиночестве? Ни звезды, ни ночь, ни луна не дадут ответа. Или ты ждешь новой встречи со слугой Габалауи? Что она тебе даст? Ты бродишь вокруг того места, где, как говорят предания, произошла встреча Габаля с дедом, и часами стоишь у стены, где Рифаа якобы разговаривал с ним. Но ты так никого и не встретил и не услышал ничьего голоса, и никакой слуга больше не появляется. Что ты будешь делать? Этот вопрос преследует тебя, как солнце преследует пастуха в пустыне. Он лишает тебя покоя и радости. Габаль, как и ты, был одинок, но он победил. Рифаа знал свой путь и следовал им до самой смерти. И дело его победило. А ты что намерен делать?
Его мысли прервал голос Камар:
— Ты совсем не обращаешь внимания на свою дочь. Она плачет, а ты не успокоишь ее, не хочешь поиграть с ней.
Касем улыбнулся малышке, вдохнул ее запах и, очнувшись от своих размышлений, проговорил:
— Как она прелестна!
— Целый час ты сидишь с нами и ни разу не взглянул в нашу сторону, словно мы чужие!
Касем подсел поближе к жене, погладил ее по щеке, поцеловал дочь и сказал:
— Разве ты не видешь, как мне нужна твоя любовь?
— Мое сердце, полное любви и нежности, отдано тебе, но ты сам себя не щадишь!
С этими словами Камар передала мужу дочь. Касем обнял девочку и стал нежно укачивать ее, слушая ее невинный лепет. Вдруг он сказал:
— Если Господь поможет мне одержать победу, я не лишу женщин права на имение.
— Но ведь имение принадлежит только мужчинам! — удивилась Камар.
Касем посмотрел в черные глаза малышки.
— Мой дед, — сказал он, — через слугу своего передал, что имение принадлежит всем жителям улицы. Женщины составляют половину всех жителей, но, как ни странно, они у нас не пользуются уважением. Когда мы учредим справедливость и милосердие, их будут уважать!
Глаза Камар светились любовью и состраданием. Он говорит о победе, но где она? Ей очень хотелось дать ему совет быть осторожнее и беречь себя, но она не решалась. Что принесет им завтрашний день? Какая судьба ждет ее? Судьба Шафики, жены Габаля? Или же ей уготована участь Лбды, матери Рифаа? Она вздрогнула и отвела взгляд в сторону, чтобы Касем не прочел в ее глазах мрачных мыслей.
Когда вечером Садек и Хасан зашли за Касемом, чтобы, как обычно, вместе отправиться в кофейню, он предложил им навестить муаллима Яхью.
Яхью они застали сидящим на пороге его лачуги за кальяном, от которого распространялся запах подслащенного табака. Касем представил муаллиму своих друзей, и все они расположились в комнатке с небольшим окном, через которое виднелась яркая луна. Яхья с любопытством всматривался в лица молодых людей, спрашивая себя: неужели именно они перевернут все на улице вверх дном? Он вновь стал повторять Касему то, что говорил уже не раз: