Обрученные судьбой (СИ), стр. 103

Сердце Владислава стало биться все медленнее и медленнее, будто уже зная заранее те страшные слова, что она произнесет сейчас, будто зная заранее, как мучительна будет боль, что ударит прямо в него, разорвет его на части их жестокостью. Жестокостью, столь свойственной истине, пусть и частичной.

— Как я могла отдать свое сердце некогда губителю душ русских, разбойнику и поджигателю? — шевельнулись медленно губы женщины напротив, что имела над ним неограниченную власть, что когда-то давно взяла в полон его сердце. — Как я могла отдать свое сердце убийце?

1. Быстрее не можешь? (польск.)

2. Предок скрипки

Глава 25

Тихо барабанил по плотной ткани шатра дождь, что уже несколько дней с короткими перерывами, служившими столь благостными передышками для путников, проливался на землю плотной стеной. Тяжелые капли падали звучно на верх шатра, а потом с тихим шуршанием скатывались вниз по пологой стенке. Где-то в лагере кто-то, так и не сумевший уснуть в этот поздний непогодный час, переговаривался вполголоса, стараясь не мешать остальным. И этот кашель, разрывающий грудь, — глухой, со свистом каким-то…

Она снова повернулась в наскоро устроенной постели, потревожив своим движением Катерину, спавшую рядом, прижавшуюся к ней, пытаясь найти тепло в эту прохладную ночь. Пан отдал свой плащ, подбитый таким приятным на ощупь мехом, и теперь она совсем не боялась промозглой тьмы жнивеня, а еще плащ был такой огромный, что без труда укрывал девушек чуть ли не с головами. Потому-то она не могла не пустить в свою постель Катерину, с которой уже когда-то делила ночную тишину в той, другой жизни за высокими стенами скита.

Она скосила глаза на Катерину, посапывающую подле нее. Как же легко та сумела отринуть свое прошлое. Как легко та забыла, что когда-то носила плат белицы, готовясь посвятить свою жизнь Господу! Ныне та только и делала, что смеялась и шутила с ляхами, вела с ними дружеские беседы у костра, когда ее подруга по скиту скрывалась в шатре, едва тот ставили на ночную стоянку. А еще Ксения заметила, как часто Катерина стала уединяться с одним из пахоликов, тем, что когда-то увез ее из монастыря и до сих пор никому не давал везти в седле перед собой эту смешливую кареглазую девушку.

Ксения… Теперь она легко отзывалась на это имя, привыкла к нему. Она никогда и никому не признается, но ей не нравилось имя Ольга, которым ее нарекли некоторое время назад, пытаясь скрыть прошлое. А потому она без особого труда оставила его в тех днях, что навсегда закончились для нее ныне.

Она смогла принять имя, но не его, не ляшского пана, к которому так и влекло ее взгляд, от простого прикосновения которого у нее снова и снова начинался приступ сухотной. Вернее, она предпочитала думать так, ибо признать, что ее влечет к этому темноволосому мужчине…

Снова тишину прорезал тяжелый кашель. Теперь он длился еще дольше, чем прежде, и Ксения не могла не нахмуриться. Что там говорили ее мамки, когда она сама мучилась кашлем редкой осенью и зимой? Какие травы надо залить кипящей на огне водой, чтобы получить лечебный отвар? Но вместо голосов мамок и горницы девичьего терема вдруг всплыла другая картинка. Яркая ткань перед глазами, мерный стук сердца чужого под ладонью, крепкие руки на ее теле, прижимают ее и несут куда-то. Визг мамок за спиной и крик Евдоксии. И неудержимое горячее желание, чтобы эти руки никогда не отпускали ее…

Ксения не удивилась тому, что вместо желаемого воспоминания пришло совсем другое. Такое уже бывало не раз за последнюю седмицу — хотела воскресить в памяти одно, а всплывало в голове иное. Будто что-то, какая-то даже самая мельчайшая деталь, тянула его за собой. В основном, это были какие-то обрывки, смутные ощущения, путающие ее все больше. И пугающие, ибо эти ощущения не уходили из ее души, оставались там, надежно укрывшись, не поддаваясь настойчивым уговорам разума.

Эти чувства злили ее, она не желала их совсем, и эта злость на саму себя стала прорываться, направляясь на того, в ком она видела причину всего происходящего с ней — на Владислава. Иногда ей даже хотелось, чтобы наконец-то его ледяное спокойствие было нарушено ее нападками, ее злыми словами. Но тот только кривил рот, да боль мелькала в темных глазах, уходил от нее прочь, когда ее злость уже переходила все границы, когда он едва сдерживал себя, чтобы не ответить ей так же резко, причиняя боль.

Как тогда, когда она назвала его убийцей более седмицы назад.

Ксения еще помнит, как побледнело его лицо, как заострились черты его лица, окаменев при тех словах, что сорвались с ее губ. Всего на миг что-то шевельнулось в ее душе при виде боли, что захватила Владислава, но Ксения быстро подавила в себе этот порыв. Только смотрела на него, стараясь передать ему через взгляд, как ненавистен он ей, как она не желает даже стоять подле него.

Владислав ничего не ответил ей тогда. Просто вышел из шатра, отодвинув полог в сторону, а потом она видела через щель, как он сидит, сгорбившись будто старик, в отдалении от всех и курит чубук. На следующее утро пан не произнес ей ни слова, только помог усесться перед ним на коня да поправил ее порванное платье, когда ткань сползла с плеча, обнажая кожу. То все никак не желало держаться на плечах Ксении, так и норовило соскользнуть вниз, и тогда Владислав накинул на Ксению кунтуш, скрывая ее от посторонних глаз. А потом спустя некоторое время и вовсе передал ее на коня одного из своих пахоликов. Ксения вдруг испугалась, что тот теперь после тех ночных слов не хочет иметь с ней никакого дела, но заметив, что пан, захватив с собой несколько человек из почета, уезжает прочь, успокоилась немного.

Вернулся Владислав, когда они уже собирались с небольшого дневного перерыва в пути. Он сразу же прошел в ту сторону, где поодаль от мужчин сидела в траве Ксения, прижав колени к груди, старалась удержать непослушное платье, присел на корточки рядом и опустил подле нее какой-то сверток.

— Я понимаю, это вовсе не боярское, но мне сказали, что оно чистое и почти неношеное. Выбери себе, другое девке отдай. У той тоже платье худое, — проговорил он, отводя глаза в сторону, будто его собственные слова смущали его сейчас. Ксения потянулась к свертку и аккуратно развернула его. В нем были две рубахи из льна с искусной вышивкой по вороту и рукавам и сарафаны из грубого холста, так же украшенные рисунками из алых нитей. Убрусов покрыть волосы не было, и это слегка раздосадовало Ксению — как же ей показать свое уродство людям? Придется носить плат белицы, что так и будет бросаться в глаза на фоне светлых холопских одежд.

И тут Владислав достал откуда-то из-за пазухи яркую ленту с вышивкой, идущей вдоль лобной части, и положил ей на колени. Она сначала оторопела от подарка, а потом вспыхнула от злости, вмиг захватившей ее душу. Что это? Разве он не помнит, какая у нее ныне стриженая голова? Нет более длинных кос, ее гордости, к которым не грех привлечь взор чужих глаз. Да и лента — символ девичества, гоже ли ей…?

— Кого зарубил ради даров своих? — вдруг сорвалось с губ Ксении прежде, чем она успела осознать, что именно и кому она говорит. — Сколько душ сгубил? Скольких мне еще отмаливать, что по моей вине от твоей руки сгинули?

Владислав отшатнулся от нее резко, упал бы, коли на ноги не успел бы вскочить. А потом сжал с силой кулак, едва сдерживаясь, чтобы не пнуть носком сапога бабские тряпки, не отшвырнуть их в траву.

— Хочешь ходить в платье худом на потеху моим людям — ходи! Только вот что мне делать потом? С кого спрос иметь — с них, что тебя возжелали, или с тебя, что к греху их склонила своей глупостью и упрямством?!

Он резко развернулся и зашагал прочь, а Ксения закусила губу. Она не знала, какое именно чувство в ней ныне преобладает — сожаление о собственных словах или тихая злая радость, наполнившая на миг ее сердце. Что с ней? Ведь ранее она была такая сострадательная и благодушная. Откуда в ней это дикое стремление делать все наперекор ляшскому пану? И отчего в ее душе поселилась стойкая уверенность, что эта борьба меж ними, это непонимание уже когда-то было?