Жизнь коротка, стр. 17
Таким образом, виноват я. Почему?
На суде я говорил, что, считая атаку на Савамор безумием, я решил выбить вражеский клин неожиданным ударом по Скоплению. Чепуха. Мы лишь потрепали их, как предсказал бы любой кадет-второкурсник.
В душе я надеялся привести в негодность силы, которые Ванг мог использовать для уничтожения Савамора с более надежным офицером во главе.
Факты доказывают мою правоту. Мы уже сдали «Черта с два» и теперь не можем обойти триумфально наступающего противника. Да в этом и нет смысла: они выпрямили линию фронта, и остаток войны будет вестись обычными методами и средствами.
Моей конечной целью был плен. Они, как пока и мы, хорошо обращаются с пленными. Со временем я бы вернулся к Элис с немалым опытом за плечами. А разве моему народу не понадобятся посредники? Или руководители? Перед лицом Билтуриса Морвэйн захочет иметь союзников. Мы установим цену за дружбу, и ценой этой может быть свобода.
Сожги мы Савамор, я сомневаюсь, что Морвэйн не расправился бы с Землей. Народ Тамулана не настолько добр. А даже и так — не посчитали бы они долгом стереть до основания плоды, мечты и следы цивилизации, способной на такое, и построить заново по своему подобию? Смогли бы они доверять нам? Кто когда-нибудь сможет простить Дахау?
Сражаясь честно, прямо глядя в лицо поражению, мы вправе надеяться спасти многое; надеяться даже, что через десятилетия этим будут восхищаться.
Конечно, все это предсказано в предположении, что Морвэйн победит. Хочется верить в чудо: вот-вот что-нибудь изменится, стоит продержаться… Я сам верил; я задушил свою веру и противопоставил собственное суждение тому, что нельзя назвать иначе, как всенародным.
Прав ли я? Будет ли моя статуя стоять рядом со статуями Джефферсона и Линкольна, так что Бобби мог бы показать на нее и сказать: «Он был моим папой»? Или, чтобы избежать плевков, ему придется сменить фамилию в тщетной надежде затеряться? Я не знаю. И не узнаю никогда.
Оставшееся мне время я буду думать об этом.
Дорис Писерчи
НАВАЖДЕНИЕ
Голая металлическая камера, непонятно откуда падающий свет… Если это сумасшедший дом, то стены покрывал бы мягкий войлок. Нет, скорее самая настоящая тюрьма. Кое-кто за это поплатится!
Дункан напряженно прислушался. Стояла закладывающая уши тишина, прерываемая лишь его дыханием. Он опять опустился на холодный пол. Каменноликий тюремщик, затолкавший его сюда, явно был садистом… Впрочем, сейчас надо благоразумно сохранять спокойствие и ждать, ничем не выдавая своего смятения.
Некоторое время Дункан сидел и думал, затем внезапно вскочил и бросился на дверь, замолотил по ней кулаками. Через несколько минут дверь открылась, и на пороге появился Каменноликий — квадратный, тяжелый, с пустыми глазами.
— В чем дело?
— По закону мне разрешается воспользоваться телефоном!
Уверенность моментально слетела с Дункана, когда Каменноликий нахмурился и произнес:
— Что такое «закон»?
— Не пытайтесь сбить меня с толку, — недоверчиво сказал Дункан. — Вы бросили меня в камеру, даже не объяснив, в чем моя вина. Я требую адвоката.
— Что такое адвокат?
Дункан яростно взглянул на него, и Каменноликий отступил, закрывая дверь.
— Сколько вы собираетесь меня здесь держать?! — закричал Дункан.
— Пока не придут они, — ответил тюремщик, и дверь захлопнулась.
Дункан сжал зубы и уставился в пол. Больше он не закричит, не доставит им удовольствия видеть его страх, знать, в каком состоянии его нервы.
Он потер ушибленную руку. Пока не придут они…
— Они, — мягко проговорил Дункан, пытаясь придать слову правильную интонацию, раскрыть его смысл. Кто это «они»? Наряженная для расстрела команда? Может быть, его расстреляют за сопротивление аресту?
«Прекрати! — приказал он себе. — Исключительную меру давно отменили».
Дункан, вероятно, заснул. Когда он открыл глаза, к нему двигались две высокие тени. «Они» пришли. Он вжался спиной в стену и с отчаянием подумал: «Если меня попытаются вытащить, я буду драться до конца».
Его не коснулись. Оба мужчины остановились в проходе и глядели на Дункана; затем один поднял руку и щелкнул пальцами. Каменноликий принес два складных стула.
Не сводя с узника глаз, гости сели; Дункан, в свою очередь, пристально изучал их. На вид им перевалило за пятьдесят, но оба были в хорошей форме. Он еще отметил их странную одежду — штаны из грубой ткани, рубашки и высокие тяжелые ботинки.
Обхватив колени руками, чтобы унять дрожь, Дункан сказал:
— Думаете прикинуться такими же тупоумными, как ваш охранник? Зря тратите время — я могу ждать сколько надо.
— Мы вовсе не собираемся прикидываться, — произнес один из них, и Дункан впился глазами в его лицо.
На румяных щеках говорящего выступили капельки пота, как будто он только что вышел из парной. Нельзя сказать, что было холодно, хотя, конечно, прохладнее, чем днем, когда Каменноликий вошел в дом Дункана и арестовал его.
— Кто вы? — спросил он, не ожидая ответа.
— Мое имя Рэнд. А это мистер Диверс.
Насколько Рэнд был розовощек, настолько Диверс был желто-бледен, словно из него выкачали всю кровь. Он выглядел измученным. Они оба выглядели измученными. Почему они так одеты? Где их форма?
Дункан сложил руки на груди и вызывающе посмотрел посетителям в глаза. Он скорее умрет, чем спросит, за что его арестовали!
Диверс нетерпеливо дернул головой, Рэнд заговорил снова.
— Мы хотим задать вам несколько вопросов, а потом, может быть, ответим на ваши. — Рэнд улыбнулся, но его улыбка казалась натянутой. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке.
— Спрашивайте.
— Когда вы заметили пропажу личной бирки?
Опять! Он не хотел больше слышать об этом! Просто какая-то чушь… Дункан внезапно почувствовал неодолимую усталость, его потянуло ко сну.
— Не знаю.
— Постарайтесь вспомнить, пожалуйста.
— Это была не бирка, а удостоверение личности. Я что-то искал в бумажнике, карточка выпала, и ее тут же смыло в канализационную решетку.
Подавшись вперед, Рэнд спросил:
— Где это случилось?
— Я кончил работу и шел домой.
— В каком городе? — быстро вставил Диверс.
— Идите к черту.
Диверс откинулся на спинку стула и посмотрел на Рэнда.
— Мы зря теряем время.
Дункан облизал пересохшие губы.
— Если вас интересует, кто я, возьмите мое свидетельство о рождении.
Они уставились на него, как будто он сказал что-то из ряда вон выходящее. Через секунду лицо Рэнда приобрело обычное равнодушное выражение, а Диверс неприкрыто ухмыльнулся.
— Где оно?
— У Каменноликого. Вашего тюремщика.
Рэнд взглянул на Диверса.
— Сходи.
Все еще ухмыляясь, Диверс поднялся.
— Повторяю, это бесполезно. Пора кончать.
Он вышел из камеры и скоро вернулся с клочком бумаги.
— Любопытно, где он ее подобрал? — проговорил Рэнд, мельком взглянув на бумажку.
— Кругом полно всякого мусора. Похоже на обрывок…
— Но почему он вообще стал искать?
— Откуда ты знаешь, что он делал до того, как его привели сюда? — возразил Диверс.
Дункан плотно сомкнул колени. Они разговаривают, будто его здесь нет! А свидетельство о рождении значит для них не больше, чем для Каменноликого. Арест. Неприятная была сцена…
— Минутку! — возмущенно заявил при аресте Дункан. — Пусть я потерял удостоверение личности, но разве я больше не существую? Что за чепуха? У меня есть права!
И Каменноликий спросил:
— Что такое «права»?
Да, именно это он и спросил. Тогда Дункан выхватил из бумажника свидетельство о рождении и сунул его под нос этому идиоту.
Каменноликий прочитал вслух запись в документе и спросил:
— Что такое «мать»? Что такое «отец»? Что такое «рождение»?
Дункан смотрел на Рэнда. Тот начал комкать свидетельство, потом передумал и сунул его в карман. Было очевидно, что эти двое принимают его за кого-то другого. За преступника. Надо немедленно все прояснить, иначе дело зайдет слишком далеко, если уже не поздно.