Жизнь коротка, стр. 106

— Мистер Гаррис! Мистер Гаррис! Посмотрите! Это великолепное сооружение!

Ито кричал. Его глаза восторженно сияли. Широко улыбаясь, он указывал куда-то вдоль Ист-ривер. Со стороны Манхэттена весь берег был покрыт самыми уродливыми домами, как две капли воды похожими друг на друга. Бруклинская сторона была еще хуже — так называемый промышленный район: низкие угрюмые здания без окон, склады, причалы… Выделялось только одно сооружение, и лишь его мог иметь в виду мистер Ито, — сооружение, связывающее жилой массив Манхэттена с промышленным районом Бруклина.

Мистер Ито показывал на Бруклинский мост.

— Э… мост, мистер Ито? — проговорил я, с трудом сохраняя серьезное выражение лица. Насколько мне известно, Бруклинский мост лишь одним образом мог претендовать на историческое значение — он был непременным атрибутом анекдотов столь древних, что они уже не вызывали смеха. Бруклинский мост традиционно продавали всем наивным туристам и простакам — вместе с акциями несуществующих урановых рудников и золочеными кирпичами.

Я не мог устоять против искушения.

— Вы хотите купить Бруклинский мост, мистер Ито?

Это было прекрасно. Теперь, после того как он всласть поизмывался надо мной, я называю его в лицо идиотом, а он и не подозревает!

Напротив, Ито жадно закивал, как неотесанная деревенщина из какой-нибудь старой шутки, и сказал:

— Да, очень. Он продается?

Я заставил себя проглотить смех и, снизившись, подвел флайер к рассыпающейся махине. Меж двух толстых каменных башен были натянуты ржавые тросы, на которых видел мост. Флайеры давно уже сделали подобные сооружения ненужными, но, конечно, никому в голову не приходило его снести. Там, где тяжелые грязные блоки входили в воду, они были покрыты мерзкой зеленой слизью. Выше этой линии белел вековой нарост гуано. Места, не загаженные чайками, покрывал дюймовый налет копоти. Полотно дороги растрескалось, всюду валялись отбросы, мусор, высохшие ракушки. Я был несказанно рад, что кабина флайера герметична: вонь, должно быть, стояла ужасная. Прогнившее, разваливающееся, запакощенное уродство… Словом, как раз то, чего заслуживал мистер Ито.

— Что ж, — молвил я. — Полагаю, я смогу продать вам Бруклинский мост.

— Превосходно! — воскликнул Ито. — Очаровательный вид, не правда ли, мистер Гаррис? Я преисполнен решимости приобрести его, невзирая на цену.

— Не могу назвать никого более достойного, чем ваша высокочтимая особа, мистер Ито, — провозгласил я с предельной искренностью.

Примерно через четыре месяца после того, как последняя секция Бруклинского моста была доставлена в Японию, я получил два пакета от мистера Сибаро Ито: письмо с мини-кассетой и голографическим слайдом и тяжелую посылку размером с коробку из-под обуви в голубой оберточной бумаге.

Благодаря миллионам иен, лежащим на банковском счету, мое отношение к мистеру Ито несколько потеплело. Я сунул кассету в проигрыватель и даже не удивился, услышав голос японского друга:

«Приветствую вас, мистер Гаррис, Позвольте еще раз выразить глубокую благодарность за своевременную перевозку Бруклинского моста к моему поместью. Он уже установлен и доставляет всем колоссальное эстетическое наслаждение, а также невыразимо способствует сохранению покоя в моей семье. Я прилагаю снимок этого дивного сооружения, чтобы и вы могли упиваться его красотой. Кроме того, в знак признательности посылаю вам скромный дар. Надеюсь, вы примете его с тем же чувством, с которым я его подношу. Сайонара».

Во мне проснулось любопытство. Я поднялся и вставил слайд в стенной проектор. Передо мной возникла поросшая лесом гора с темно-серой раздвоенной вершиной, суровая и торжественная. Серебристая лента воды струилась по расщелине и срывалась на каменное плато. Низвергающийся поток разбивался в небольшом озере, взметая столб брызг, которые образовывали неоседающую дымку. И над ущельем между пиками, оставляя далеко под собой великолепный водопад, тонкой нитью повис Бруклинский мост. Его громоздкие башни, стоявшие на самом краю пропасти, выглядели изящными и хрупкими по сравнению с грандиозным величием горы. Каменные блоки были вычищены и блестели каплями влаги; тросы и полотно дороги совсем скрывались за густым плющом. Фотография была сделана на закате; садящееся солнце заливало мост мрачно-оранжевым огнем, светилось бронзой в клубящейся дымке и сверкало алмазными сполохами в воде.

Это было очень красиво.

Наконец, вспомнив про другой пакет от мистера Ито, я заставил себя отвести глаза.

В голубой оберточной бумаге оказался золотистый кирпич. Я разинул рот. Я захохотал. Потом я посмотрел внимательней.

На первый взгляд это был предмет старых шуток — кирпич, покрытый золотой краской. Только сделан он был из самого настоящего чистого золота.

Я знаю, что мистер Ито хотел мне этим что-то сказать, но что — до сих пор не могу взять в толк.

Уильям Тэнн

ТАКИ У НАС НА ВЕНЕРЕ ЕСТЬ РАББИ!

Вот вы смотрите на меня, мистер Великий Журналист, как будто не ожидали увидеть маленького седобородого человечка. Он встречает вас в космопорте на такой развалине, какую на Земле давно бы уже зарыли. И этот человек, говорите вы себе, — это ничтожество, пустое место — должен рассказать о величайшем событии в истории иудаизма?!

Что? Не ошибка ли это, желаете вы знать. Пятьдесят, шестьдесят, я не знаю сколько, может, семьдесят миллионов миль ради несчастного шлимазла с подержанным кислородным ранцем за спиной? И ответ: нет, не ошибка. Бедный, таки да, невзрачный, таки да, но вы разговариваете с человеком, который может рассказать все, что желаете, о тех скандалистах с четвертой планеты звезды Ригель. Вы разговариваете с Мильчиком, мастером по ремонту телевизоров. С ним самым. Собственной персоной.

Вещи ваши положим назад, а сами сядем впереди. Теперь захлопните дверь — посильнее, пожалуйста, — и если это еще работает, и то еще работает, и несчастный старенький модуль еще способен шевелиться, тогда, пожалуй, полетим. Сказать, что роскошно, таки нет, но — модуль-шмодуль — на место он доставит.

Вам нравятся песчаные бури? Это песчаная буря. Если вам не нравятся песчаные бури, не надо было прилетать на Венеру. Это все, что есть у нас из красот. Тель-авивского пляжа у нас нет. Песчаные бури у нас есть.

Но вы говорите себе: я прилетел не ради песчаных бурь, я прилетел не ради разговоров. Я прилетел, чтобы выяснить, что же случилось у евреев, когда они со всей галактики собрались на Венере. С чего этот шмендрик, этот Мильчик-телемастер вздумал рассказывать о таком важном событии? Он что, самый умный? Самый ученый? Пророк среди своего народа?

Так я вам скажу. Нет, я не самый умный, я не самый ученый, уж точно не пророк. Я еле свожу концы с концами, ремонтируя дешевые телевизоры… Ученый? — нет, но человек — да. И это первое, что вам надо усвоить. Слушай, говорю я Сильвии, моей жене, или в наших Книгах не сказано: убивающий единого человека убивает всю человеческую расу? Разве не следует отсюда, что слушающий одного слушает всех? И что слушающий одного еврея на Венере слушает всех евреев на Венере, всех евреев во Вселенной, до единого?

Но Сильвия — поди поговори с женщиной! — заявляет:

— С меня достаточно твоих Книг! У нас три сына в женихах. А кто будет платить за переезд их невест на Венеру? Ты думаешь, хорошая еврейская девушка придет сюда за так? Она придет жить в этой геенне огненной, жить в норе, будет растить детей, которые не увидят солнца, не увидят звезд, одни только стены и пьяные шахтеры из кадмиевых шахт? Разве узнаешь из Книг, где взять денег? Или Книги помогут сыновьям Мильчика найти невест, раз их отец занят философией?

Мне не надо напоминать вам — вы журналист, вы образованный человек — мнение Соломона о женщинах. Хорошая женщина, говорит он, в конце концов обходится вам дороже жемчуга. И все же кто-то должен думать о деньгах и о невестах для мальчиков. Это второе. Первое то, что я человек, и я еврей, может быть, это две разные вещи, но у меня есть право говорить от имени всех людей и всех евреев.