Земля-пустыня, стр. 17

Экспертиза, произведенная полицией, установила, что художник умер накануне ночью, вероятно приняв чересчур большую дозу снотворного. Вскрытие подтвердило это предположение.

Художник не оставил ни письма, ни записки, и полиция решила, что он либо покончил жизнь самоубийством, либо непреднамеренно принял слишком много снотворного.

Сасадзима был одинок, родственников не имел, и было трудно ухватить какую-либо нить, чтобы выяснить, что же произошло в действительности. Приходящая прислуга появлялась обычно утром, а вечером уходила. Короче говоря, ночью, в момент смерти, он был абсолютна один. Во время допроса прислуга заявила, что в последние дни у Сасадзимы было прекрасное настроение, так что версия о самоубийстве отпадала. Оставалось предположение о чрезмерной дозе снотворного. Прислуга подтвердила, что художник имел привычку принимать его на ночь.

Детектив Судзуки тщательно обследовал место происшествия. На столе в спальне его внимание привлек этюдник. В этюднике лежал незаконченный рисунок лица молодой женщины.

Кто бы это мог быть? У него невольно возникло подозрение, что смерть Сасадзимы как-то связана с женщиной, лицо которой художник запечатлел на бумаге.

Похороны художника Сасадзимы состоялись на другой день вечером.

Сасадзима был одинок, и заботы, связанные с похоронами, взяли на себя его друзья-художники. О смерти Сасадзимы сообщили газеты, и проститься с ним пришло довольно много народа, в том числе и незнакомые почитатели его таланта.

Пришел на похороны и детектив Судзуки. Незаметно он наблюдал за присутствующими.

Вскоре он обратил внимание на девушку, лицо которой как две капли воды походило на лицо, изображенное на рисунке, обнаруженном им в этюднике.

— Прошу прощения, — подойдя к ней, вполголоса произнес Судзуки и показал ей свою визитную карточку. — Я из полиции. Хотел бы задать вам несколько вопросов. Пройдемте, пожалуйста, в соседнюю комнату.

Девушка взглянула на визитную карточку и молча последовала за детективом. В отличие от просторной мастерской, где прощались с покойником, сюда никто не заходил, и они могли спокойно побеседовать.

— Вы давно были знакомы с господином Сасадзимой? — приветливо улыбаясь, спросил Судзуки.

— Нет, я познакомилась с ним несколько дней назад, — ответила девушка.

Глаза у нее были красные. По-видимому, она только что плакала.

— Как вас зовут?

— Кумико Ногами, — сказала она, затем назвала также свой адрес и место работы.

— Значит, вы служите?

— Да. Сегодня я отпросилась пораньше, чтобы попасть на похороны.

— Вы сказали, что познакомились с ним недавно. Вероятно, ваше знакомство связано с его профессией?

— Да, он обратился ко мне с просьбой позировать ему.

Судзуки и не ожидал другого ответа.

— Почему он обратился именно к вам? — спросил детектив.

— Один его знакомый попросил об этом мою мать. И вот четыре дня назад я впервые пришла сюда.

— Значит, прежде вы никогда с ним не встречались?

— Нет.

— Вас не удивило, почему он избрал именно вас?

— Удивило, — сказала Кумико.

— Сасадзима не оставил ничего, что могло бы пролить свет на причину его смерти, и мы пока не можем составить на этот счет определенного мнения. Положение усугубляется тем, что он был одинок. Мы, конечно, допросили прислугу, но она ничего не знает. Может, вы могли бы что-либо сообщить по поводу этого происшествия? Ведь именно вы бывали у него в последние дни.

— К сожалению, я не могу вам ничем помочь, — сказала Кумико, и Судзуки понял, что девушка говорит правду.

— С какой целью просил он вас позировать?

— Точно не знаю. Кажется, он задумал большую картину. Для этого ему надо было сделать наброски нескольких лиц, и я попала в их число.

— Об этом вам сообщила ваша матушка?

— Да.

— Работа продвигалась успешно?

— Да, каждый день он делал несколько набросков.

— А сколько же всего?

— Точно не помню, но, думаю, не меньше восьми.

— Восьми?! Он что, собирался кому-нибудь их подарить или продать? — спросил Судзуки.

— Не думаю. Он лишь сказал, что ему для будущей картины необходимо сделать несколько набросков.

— Дело в том, — помедлив, сказал Судзуки, — что все наброски исчезли. В этюднике сохранился лишь один. А вы говорите, что их было не менее восьми. Если он их не порвал и не сжег, значит, кто-то их взял.

Кумико эта новость крайне удивила. Сасадзима с таким подъемом рисовал. Нет-нет, он небезразлично относился к этим рисункам. Куда же они могли исчезнуть? Если, как подозревает детектив, они попали в чужие руки, это ужасно неприятно. Ведь Сасадзима с ней не договаривался, что он их может кому-нибудь передать, речь шла исключительно о набросках для него, для его картины. Но если они действительно исчезли, это произошло только незадолго до его смерти. Ибо позднее уже никто не мог незамеченным зайти в дом и взять их.

— Прислуга тоже ничего не смогла сказать, — продолжал Судзуки. — Обычно она приходила к нему утром и уходила вечером. Работала она у него около пяти лет и должна бы знать все, что касается его личности? Но о набросках ей ничего не известно. Дело в том, что художник отпустил почему-то ее домой как раз на те три дня, когда вы должны были ему позировать.

Действительно, это было так, вспомнила Кумико. Когда она была у художника в первый раз, он сам отворил ей дверь, но вскоре появилась пожилая женщина, которая принесла им чай. И тут художник предупредил Кумико, что отпускает прислугу на три дня, ибо не любит, чтобы кто-либо мешал его работе.

— Значит, вы ходили позировать в те дни, когда прислуги уже не было, — заключил Судзуки. — И вы в эти дни ничего необычного не заметили?

Кумико задумалась, затем сказала, что в первый день они только договорились о времени сеансов, потом она посещала Сасадзиму дважды. На третий день никто ей дверь не отворил, и она вернулась домой. Но тогда художника уже не было в живых. Накануне он был весел, шутил, и ничто в его поведении не говорило, что он намерен покончить жизнь самоубийством. Напротив, в тот день он рисовал с большим подъемом и, прощаясь с Кумико, сказал, что ждет ее завтра, в условленное время. Просто невозможно было представить такой неожиданный, такой трагический конец.

Внимательно выслушав Кумико, детектив спросил:

— Во время сеансов вы были только вдвоем?

— Да, — ответила Кумико. — И он сам готовил еду и чай, когда мы устраивали перерыв.

Внезапно Кумико вспомнила про старика, который работал в саду. В доме действительно они были вдвоем, но, пока художник рисовал, в саду все время мелькала защитного цвета рубашка садовника.

Детектива чрезвычайно заинтересовало это сообщение.

— Как он выглядел? Сколько, на ваш взгляд, ему лет? — спросил он.

— Трудно сказать, мне он показался довольно пожилым.

— А внешность?

На этот вопрос Кумико ответить не могла. Она видела только спину садовника, да и о преклонном возрасте могла судить лишь по медлительности, с которой тот управлялся с садовыми ножницами. Помимо всего, его лицо все время находилось в тени из-за широкополой шляпы, которую он ни разу, пока находился в саду, не снимал.

— Не разговаривал ли с этим мужчиной Сасадзима?

— При мне — нет. Мужчина все время работал в саду.

— Значит, он находился от вас на довольно значительном расстоянии и в дом не заходил?

— Мне кажется, не заходил.

Детектив попросил Кумико немного подождать и вышел из комнаты.

Вернулся он минут через двадцать.

— Я только что беседовал с прислугой, — сказал Судзуки, извинившись за долгое отсутствие. — Она ничего Об этом человеке не знает. Мало того, он ни разу в ее присутствии в доме не появлялся. А вы увидели его в первый же день, когда пришли позировать?

— Да, в первый же день.

— Получается, что Сасадзима нанял его как раз на те три дня, когда прислуга была в отпуске, — продолжал рассуждать Судзуки.