Затерянный мир Кинтана-Роо, стр. 54
На пристани было много непривычных, забытых предметов: велосипед, фабричные ящики, резиновый шланг. Я начинал жалеть, что приехал сюда. Хотя на побережье Кинтана-Роо мне пришлось пробыть совсем недолго, я уже не воспринимал и не хотел воспринимать современный мир как свой собственный. До сих пор меня интересовали только дела джунглей, мои друзья из Тулума и одинокие кокалеро.
Но, выйдя на пристань, я преодолел эту первую реакцию, подумав о том, что теперь мне не придется размышлять, где повесить свой гамак и как раздобыть еду. Пища, насущная пища, так же как и вода, слишком долго занимала все мои мысли, и теперь мне еще трудно было представить себе, что может существовать мир, где во всем этом нет недостатка. Я стал перебирать в памяти все, о чем так страстно мечтал: джин, тонизирующие напитки, лед, сладости, мясо и многое другое. Теперь-то уж все это будет к моим услугам.
Однако мне пришлось разочароваться. Шкалак, который я принял было за крупный поселок, оказался всего лишь деревушкой, где недавно во время опустошительного урагана погибла половина населения, смытого в море страшной волной. Тут и в помине не было тех маленьких гастрономических чудес, которые могли бы примирить меня с цивилизованным миром. Когда я спросил о напитках со льдом, мне показали на некрасивый дом из бетона, которым владел полумексиканец-полуангличанин, по имени Колдуэлл. Еще совсем недавно он считался здесь миллионером, но ураган разорил его.
Я вошел в дом и оказался в грязной кухне, где мистер Колдуэлл расхаживал в своих домашних туфлях. Ни джина, ни тонизирующих напитков у него не было, но из обшарпанного холодильника он извлек замороженную бутылку пепси-колы. Жалкая замена! Неужели это и есть награда за все мои мучения — безобразный мир суррогатов, наш собственный мир? Почувствовав себя тут чужим и одиноким, я направился к пристани, чтобы снова вернуть себе красоту побережья, которое теперь считал своим.
На следующий день Агиляр-младший должен был отвезти меня в Британский Гондурас. До Белиза оставалось всего лишь шестьдесят миль. С Агиляром я проплыву только половину этого пути. Он переправит меня через пролив, отделяющий Мексику от британской колонии, и довезет до Сан-Педро, маленького поселка на одном из многочисленных островов, замыкающих с юга вход в залив Четумаль. Остров этот назывался Амбергрис-Ки.
Добравшись до пристани, я увидел, что там все еще толпятся люди и о чем-то отчаянно спорят с сеньором Агиляром. Когда я подошел, спор прекратился и толпа расступилась, давая мне проход. Сеньор Агиляр объяснил в двух словах, что тут происходит. Оказывается, жители поселка, узнав о его намерении взять меня с собой в Британский Гондурас, стали единодушно отговаривать его от такого шага. Никто не сомневался, что я бандит и непременно убью сеньора Агиляра. Как я потом узнал, у жителей Шкалака были особые причины относиться с подозрением ко всем пришельцам вроде меня. Пять месяцев назад в Шкалак из Четумаля прибыли трое таких же чужестранцев и тоже обратились к какому-то рыбаку с просьбой переправить их в Британский Гондурас. Когда рыбацкое судно вышло в открытое море, бандиты выстрелом в затылок убили двух человек из его команды, а третьему приказали вести судно к самой пустынной части гондурасского побережья. Разумеется, такая трагедия не могла не насторожить жителей Шкалака. Они стали относиться подозрительно к любому пришельцу, особенно к тем, кто хотел добраться до Белиза. Молодому рыбаку, который остался в живых, удалось скрыться от бандитов. Кажется, он прыгнул в кишащие акулами воды залива Четумаль и спасся вплавь.
Мне оставалось только надеяться, что сеньор Агиляр не бросит меня и сумеет как-нибудь убедить этих людей, что я вовсе не преступник и не способен на убийство. Я даже пробовал показать свой паспорт, но это не пошло мне на пользу, потому что мое лицо на фотографии, как это всегда бывает в паспортах, вышло противным и злым.
Все же на рассвете судно отчалило от берега. Мы проплыли мимо тихого в этот час поселка. Теперь, при дневном свете, я увидел, что это всего лишь горстка жалких деревянных и бетонных домишек. С трех сторон их окружали мангровые болота.
Мы плыли вдоль побережья на юг, пока не достигли узкого пролива Бакалар-Чико. По-видимому, это был искусственный канал, отчленяющий остров Амбергрис-Ки от побережья Кинтана-Роо. Здесь как раз и проходила граница Британского Гондураса с Мексикой. Канал этот вел в залив Четумаль. Сквозь его кристально чистую воду было видно, как сильное течение прижимает ко дну редкие водоросли.
Этим проливом шли почти все суда из южной части Кинтана-Роо, так как до «войны рас» через Бакалар с Белизом велась оживленная торговля цветной древесиной и другими товарами. С Бакаларом связано также имя Гонсало Герреро, испанца, высадившегося на острове Косумель за одиннадцать лет до Кортеса. Впоследствии он отказался вернуться в Испанию или же присоединиться к Кортесу и, став во главе отрядов майя, оказывал сопротивление испанским завоевателям. Через пролив Бакалар-Чико Герреро посылал против испанцев лодки. У Бакалара он потом и умер, по-прежнему оставаясь во главе войск майя.
Не знаю, что произошло бы в случае его победы, но я невольно сравниваю жалкий поселок Шкалак с могущественными городами Тулум и Чунйашче. Со времени прихода сюда испанцев положение майя резко изменилось. Все американские индейцы обречены теперь на нищету. От Аляски до Огненной Земли индейцы Нового Света получили от белых лишь болезни, беды, разорение. Современные индейцы не приобрели ничего, в чем бы им могли позавидовать их предки.
К полудню мы вышли из узкого канала в синие воды неглубокого залива Четумаль и продолжали плыть вдоль подветренной стороны острова Амбергрис-Ки. Глядя на берег английской колонии, я, конечно, думал, что уж теперь-то все мои нескончаемые мучения останутся позади. Через несколько дней я доберусь до аэродрома, и он свяжет меня с остальным миром.
У меня опять появилась тысяча всяких забот, которые еще совсем недавно не могли занимать моих мыслей. Мне надо было телеграфировать о своем прибытии французскому профессору в Мериде и моим обеспокоенным, а может быть, даже отчаявшимся родителям. Я вспомнил также Болла, университет и все, что ждало меня в том странном мире, который был очень далеко от этого песчаного побережья и мангровых болот. Как грустно мне было расставаться с Кинтана-Роо…
Вдруг впереди, где-то среди пальм, показалась красная двускатная крыша. Мы подходили к Сан-Педро. И вот, ликуя от радости, под струями неожиданно хлынувшего ливня я вступил на землю Британского Гондураса.
Ту ночь мне пришлось провести в тюрьме…
10. О драконах и полицейских
Гордо шагая по главной улице города Сан-Педро, я направлялся к полицейскому участку и вовсе не думал о том, что вежливость и цивилизация не синонимы. На минуту задержавшись около универмага, я снова устремился к грязно-белому деревянному зданию, на котором развевался английский флаг. Это меня и погубило.
В тот день тишину города нарушали печальные звуки траурного марша. Хоронили ребенка, и весь город во главе с любительским оркестром шел за гробом. Население Британского Гондураса состоит в основном из цветных, так что больше всего здесь было чернокожих ребятишек, одетых в яркие ситцы.
Я поднялся на террасу полицейского участка и остановился перед высоким полицейским, полунегром-полуиндейцем, который, почтительно вытянувшись, наблюдал за процессией. В городе без всякого порядка были перемешаны дома английской колониальной архитектуры и индейские хижины, крытые пальмовыми листьями. Это была британская колония из книг моего детства. Какое бы разочарование она принесла моей няне!
Похоронный марш все еще звучал у меня в ушах, когда полицейский обратился ко мне.
— Что скажешь? — спросил он с карибским акцентом, по-особенному растягивая слова.
Я готов был броситься ему на шею — так давно мне не приходилось слышать английской речи. На минуту я растерялся, не зная, с чего начать разговор, и вообще не зная, о чем говорить. Наконец мне удалось вымолвить по-английски, что я хочу сообщить слуге ее величества о своем прибытии в Британский Гондурас. Услышав эти слова, «любезный полицейский» сразу переменил позу, подтянулся и полез в карман за ключами. Потом он молча открыл дверь в небольшое помещение, вошел туда, взял свою фуражку, надел ее на голову и важно опустился на вращающийся металлический стул за большим письменным столом. Теперь он представлял собой отличную карикатуру на бездушного чиновника.