Кингсблад, потомок королей, стр. 72

Больше до таких ораторских высот беседа за весь вечер не поднималась.

Спускаясь по мраморным ступеням парадного крыльца, Вестл со вздохом сказала Нийлу:

— Вот и еще одно место, где нам больше никогда не бывать.

— Да, похоже.

— Ну и пусть. Дедушка Уэбба пилил дрова для моего дедушки в Мэне.

— Это в самом деле было?

— Нет, но вполне могло быть.

— Интересно, как Уоргейту удалось нажить столько денег и завести такой дом? — сказал Нийл.

— А мне интересно, с чего они взяли, что людей можно кормить брюссельской капустой… Милый, ты не думай, Уэбб даже не хотел принизить тебя. Он просто надутый невежественный дурак. И это неважно, все вообще неважно, кроме того, что есть ты и я.

47

Он был один во всем доме после очередного дня, проведенного в поисках работы. Вестл с Бидди и Принцем ушли к Тимберлейнам — один из немногих домов, где их принимали охотно и без елейной приветливости, которая хуже издевки. Он стоял у западного окна веранды и думал.

Почему не уехать отсюда — в столицу или в глушь, где их никто не знает? Нет, Вестл и Бидди (и Принц) слишком привыкли к обществу, их не загонишь в лесную глушь, а Нью-Йорк и Чикаго для них слишком суровы, прямоугольны, мрачны. Всякая квартира покажется тесной после этого дома, где можно и потанцевать и покричать во весь голос, где из окна виден холм Эйзенгерца в последних всепрощающих лучах морозного мартовского вечера.

На фоне закатного золота гордо высилась кирпичная громада Хилл-хауза со стрельчатыми окнами и плоской, обведенной балюстрадою крышей вместо уоргейтовских шпилей и башенок. Силуэты сосен чернели на ярко-зеленой полоске неба, над которой повисли оранжево-лиловые облака. Закат и сосны напомнили ему юность и путешествия в лодке по Северным озерам, так близко отсюда, от его родного города. Если прежние друзья и ненавидят его, все же это знак внимания с их стороны, а в Нью-Йорке некому даже послать его к черту. Нет, нужно выстоять здесь, в Гранд-Рипаблик.

Он вспомнил, что когда-то мечтал купить Хилл-хауз. В те времена считалось, что его ждет блестящее будущее сверхбанкира. Бидди приезжала бы домой из Фармингтон-колледжа или из Брин Мора, и в Хилл-хаузе вечно толпились бы ее сверстники — молодые Пратты, Уоргейты, Спарроки, Дроверы. Да, как странно, когда-то он мечтал обо всем этом! Что же, теперь его ждут дела поважнее! Хорошо, если удастся отстоять свой коттедж. И он поклялся отстаивать его с упорством и свирепостью своих предков чиппева, чьи вигвамы всего сто лет назад стояли на этих самых склонах.

Вестл пришла домой веселая, принялась собирать ужин. Всем было хорошо. После ужина Нийл стал рассказывать Бидди о том, как давным-давно жили необыкновенные люди — назывались они оджибвеи, или чиппева, и устраивали свои становища вон там, на нашем холме, а здесь, где мы сейчас сидим, они, может быть, прятались между скал и стреляли из лука. Бидди пришла в такой восторг, что усадила в кружок всех своих кукол, трехколесный велосипед и слегка упиравшегося Принца, чтобы они тоже слушали.

Пока Вестл под страхом самых суровых репрессий укладывала Бидди спать, он снова вышел на веранду. В ярком лунном свете ветви деревьев отбрасывали иссиня-черные тени на снег, испещренный следами Бидди. Все это его собственное, его, и Вестл и их дочки. Здесь им и оставаться из вечера в вечер, всю жизнь.

Впрочем, еще один выход они совершили — на сверхинтеллектуальный прием в целях пропаганды расовой терпимости, который Дайанта Марл устроила в студии Брайана Энгла. После этого они окончательно засели дома.

В качестве жены Грегори Марла, которому принадлежали обе газеты, выходившие в Гранд-Рипаблик, Дайанта была видной фигурой. Независимо от мужа, она в сорок пять лет считалась авторитетом по части Китая, где никогда не бывала, Джемса Джойса, которого никогда не читала, а также по части пригодности разных кандидатов на политические посты, в особенности тех, которые были совершенно непригодны, и сульфамидов, которые она иногда путала с витаминами. В качестве Говорящей Женщины она умела расправиться с аудиторией не менее энергично, чем любая лидерша в Нью-Йорке или Вашингтоне.

В вопросе расовых взаимоотношений ей не было равных. Однажды она завтракала за одним столом с цветной женщиной и так ободрила бедняжку, что та даже заговорила, и притом вполне разумно. (Кроме них, присутствовало еще шестнадцать гостей, а объектом милосердия Дайанты явилась высококвалифицированная лекторша из Антропологического института по изучению Нигерии.) Стоило заговорить о неграх, как Дайанта рассказывала об этом эпизоде, подтверждающем широту ее взглядов; она рассказывала о нем раз сто, не меньше.

Газеты ее мужа занимали весьма либеральную позицию по отношению к неграм, в передовых неоднократно проводилась мысль, что нет никаких оснований отказывать неграм в какой бы то ни было работе, лишь бы они сумели ее выполнить не хуже белых.

На работу в этих газетах негров никогда не принимали.

Дайанта задумала свой вечер, чтобы доказать, что белые и негры могут безо всякого вреда встречаться в обществе, однако она была не столь опрометчива, чтобы устроить его у себя в доме. Она вторглась в студию Энгла, который воплощал в себе местный мир искусства и все еще не терял надежды, что Дайанта когда-нибудь закажет ему свой портрет.

Не была она и столь безрассудна, чтобы нарушить правила хорошего тона, а посему не пригласила никаких негров низкого звания, вроде Джона Вулкейпа, служившего всего-навсего дворником в «Таверне наяды» — том самом здании, где была студия мистера Энгла и где помещались также фотоателье, нотный магазин, несколько преподавателей дикции и книжная лавка Ритф Камбер.

Дайанта пригласила только таких негров, на приличное поведение которых могла твердо рассчитывать. То были Аш Дэвис и Нийл Кингсблад.

Она звала также и Марту Дэвис, которую никогда не видела. Но та отклонила приглашение, чем и доказала, какой, в сущности, неблагодарный народ эти чернокожие. Дайанта мужественно снесла отказ и потом объясняла всем, кто соглашался ее слушать:

— Я думаю, что это к лучшему. Мало ли какую неграмотную бабу мог подцепить такой полуобразованный цветной карьерист, как этот Дэвис.

Решив даровать Нийлу своего рода светский habeas corpus [8], Дайанта горячо взялась за дело. В свою бытность белым дельцом он не пользовался ее вниманием, но теперь интересовал ее не меньше, чем горилла «Гаргантюа», и в том же плане. Нийлу не хотелось идти, но Дайанта пристыдила его капризно-кокетливым тоном:

— Ах, бросьте ломаться! Не захотите же вы упустить такую возможность быть полезным вашей расе. Подумайте только, Кингсблад, ведь вы встретитесь с лучшими людьми в городе!

Вестл сказала:

— Будь покоен, Нийл, я тоже пойду! Я желаю быть на месте и защищать тебя, если Дайанта вздумает совать нос в нашу так называемую «интимную жизнь».

В длинной студии, обставленной преимущественно штабелями непроданных картин, собралось шестьдесят человек гостей. Те из них, кто не был знаком с Нийлом и Ашем, допустили несколько досадных промахов, выискивая негров, на которых им надлежало глазеть, и по их милости подполковник Кренуэй отбыл домой раньше времени и в полном негодовании.

Их хозяин поневоле, Брайан Энгл, был молодой человек с неудавшейся артистической бородкой, маменькин сынок, но неплохой художник. Нийла он счел заурядным, но Ашу сказал, что он похож на сурового молодого дожа. Вертлявый брюнетик, фотограф Лоренцо Гристад, шепнул Ашу:

— Все равно никакой пользы нет от этих белых, разве что работу дадут, верно?

Доктор химических наук Коуп Андерсон и его жена Пэйс, к удивлению любознательных туристов и безграмотных богачей, разговаривали с Ашем и Нийлом так, будто они — разумные человеческие существа; такую же позицию заняли доктор Камбер с женой и Ллойд Гэд, священник конгрегационалистской церкви, хотя они все же считали, что негры — это люди, которых встречаешь на заседаниях комитетов. Но пятьдесят из шестидесяти гостей только приглядывались к Нийлу и Ашу и ждали, когда они сделают что-нибудь гадкое и смешное.