Кингсблад, потомок королей, стр. 15

— Нет, разумеется, нет! — заявил Нийл не слишком уверенно. — У меня нет никаких расовых предрассудков. Я как-никак участвовал в Войне против Предрассудков!

Дедушка Эдгар заныл:

— Не в том суть, что мальчику неохота быть индейцем, из тех, что ходят голыми да с малых детей скальпы снимают. Главное, ты не все выбалтывай, что знаешь!

Жюли смерила его взглядом:

— Чего ты дурачком прикидываешься? Я-то не боюсь говорить о своей родне. Мои предки не торговали деревянными часами как некоторые другие. Пусть кто меня спросит: «Это верно, что ты индианка, из тех, что томагавком дерутся?» Я скажу: «Верно», — и как дам ему этим томагавком!

Пока старики препирались между собой с мастерством, выработанным шестидесятилетней практикой, Нийл пытался собраться с мыслями. Вообще-то он считал, что индейцы — прекрасный народ: они так хорошо управляют лодками и дубят оленьи кожи. Но нелегко было перескочить из замка герцога Пикардийского в закопченный вигвам.

А Жюли, бодро обозвав предков Эдгара ханжами и скаредами-янки, продолжала:

— Когда Ксавье женился, а он, насколько я знаю, только раз и допустил такую оплошность, то женился он на скво из племени чиппева, так что в нас все равно есть индейская кровь. И по мне — лучше иметь предков, которые ели ягоды и свежую щуку, чем вот у него в семье только и питались что сушеной треской, потому и сами все вышли такие сухари.

— У нас в роду хоть вареную собачину не ели, как твои чиппева, — сказал Эдгар. — А что до Нийла, так треска треской, а мои родственники ему, надо думать, такая же родня, как и твои.

— Это ты так считаешь! А ты, Нийл, — хоть ты дикий индеец, хоть нет, а произошел ты от Ксавье Пика, самого бедового человека на границе, и это неплохо, а?

— Конечно, бабушка, это очень хорошо!

Но неожиданно объявившаяся в нем индейская кровь занимала его мысли больше, чем «бедовость» мсье Пика.

Он вспомнил, что мальчиком после каких-то слов, мимоходом брошенных бабушкой Жюли, он одно время считал себя потомком краснокожего вождя. Он похвастался этим Экли Уоргейту, и сей бледнолицый юнец ему завидовал. Да, наследие королей, отвага индейцев чиппева — племени, которое не боялось ни голых скал, ни ночной темноты, ни притаившегося в чаще врага.

А все же…

Это могло порадовать кого угодно, но не достойного супруга Вестл Бихаус. Его очень расстроило, что бабками его несравненной Бидди — этого серебристо-розового создания — были не английские принцессы и знатные француженки в пышных нарядах, расшитых золотыми лилиями, а немытые скво в рубашках из клейменой мешковины.

«Интересно, сколько вшивых ребятишек в резервациях могут претендовать на родство с Бидди?

А, пусть себе претендуют! Может, нам с ней и пошла на пользу кровь первобытных американцев. «Мистер и миссис Нийл Индианблад сообщают о помолвке своей дочери Элизабет Быстроногой Куницы с Джоном Пирпонтом Морганом Уоргейтом…» И счастлив будет этот щенок, если она ему достанется!»

Он вспомнил календарь бакалейной лавки с картинкой, изображавшей юную индианку, в которую он мальчиком был влюблен: стройная девица со всеми северными атрибутами — ленты, оленья доха, расшитая бисером, челн, водопад, сосновый лес и лунный свет, — и ему подумалось, что как символическая фигура она не менее убедительна, чем прекрасная, но глупенькая Элейн, жеманно тоскующая под ивами Камелота.

Наконец он заговорил с деланной веселостью:

— Хорошо, бабушка, считаем, что я — индеец. А выпить индейцу можно?

Дедушка Эдгар ответил:

— Нельзя. Они после огненной воды на людей бросаются, им дают только жареные бобровые хвосты. А вот внуку Эда Саксинара выпить можно. Это — сколько угодно.

12

Дома он ничего не сказал об индейцах чиппева. То, что у бабушки Жюли казалось интересной темой разговора, никак не отвечало духу Лиги Образованных Молодых Женщин. Он попробовал выведать что-нибудь у родителей, но убедился, что они ничего не знают о родословной его матери. Все, что сама Фэйт когда-нибудь и могла услышать, она, мирно разойдясь с бабушкой Жюли, сочла за благо забыть.

А Жюли, собственно, ничем не доказала, что Ксавье Пик или его жена были индейцами, убеждал себя Нийл, убеждал слишком часто и слишком прилежно.

Он все старался представить себе свою драгоценную Бидди как существо, в чьих тоненьких жилах течет индейская кровь. По-новому, тревожно смотрел он на это англосаксонское дитя и сравнивал ее с подругами. Он решил, что Бидди более энергична и самостоятельна, чем другие дети, а в сумерках, при свете настольной лампы, ему мерещилось, что ее бело-розовые щечки отливают медью.

Бидди, как никто, умела превращать диван в лодку и грести теннисной ракеткой — отчего ракетка не становилась новее; она любила бесшумно красться на цыпочках и вдруг испускать воинственные крики; когда же они в конце апреля разводили костер в честь первой оттепели, он заметил, что оба они отлично управляются с топориком и растопкой.

«Может быть, это не просто игра. Я, право же, начинаю подмечать и в себе и в ней индейские черточки».

А однажды, когда Вестл нашивала бисер на крошечные мокасины для Бидди, он сказал, не подумав:

— Только индианке мог бы прийти в голову такой узор.

И тут же сообразил, что ведь это не в Вестл Бихаус ему нужно выискивать сходство с индианкой, и сразу понял, как надуманны и глупы были все его умозаключения. И назло всякой логике возликовал, — значит, ни в нем, ни в Бидди нет «индейской крови»!

Но даже если есть… да, да, теперь он вспомнил, кто-то говорил, что среди предков всеми уважаемого судьи Кэсса Тимберлейна были сиу и что расовые признаки передаются не с кровью, а с какими-то «генами».

Научные выводы Нийла свелись к тому, что 1) по всей вероятности, в нем нет ни индейской крови, ни индейских генов, или как оно там называется, а 2) если и есть, это не важно, но 3) Вестл об этом говорить не стоит, и 4) когда вспомнишь смуглую грацию бабушки Жюли, то ясно, как день, что и он и Бидди — прямые потомки Соколиного Глаза, а 5) в общем, все это совершенно перестало его интересовать и 6) он при первой же возможности окончательно выяснит, есть ли в нем индейская кровь и (или) эти самые гены.

Его вторая командировка в Миннеаполис пришлась на понедельник 7 мая, когда всю страну облетело преждевременное, но подтвердившееся через день известие о капитуляции Германии. Во всех деревнях вдоль железной дороги орали клаксоны и гудели церковные колокола, и в вагоне «Борап» громко торжествовали победу. Незнакомые люди жали друг другу руки, вместе пили из карманных фляжек, хлопали по плечу проводника Мака и стоя пели нестройным хором «За счастье прежних дней».

Теперь вернутся домой и Джад, и Элиот, и Род Олдвик, радостно думал Нийл. Будет с кем поговорить, посоветоваться. Он уже уверил себя, что только потому и принял всерьез «эту индейскую чепуху», что заскучал без друзей.

А Джейми Уоргейт не вернется домой. Он навсегда остался где-то в Германии, погребенный под мотором своего самолета, красивые его руки раздроблены и перемешались с обломками стали.

И не вернется домой капитан Эллертон, с которым Нийл подружился на пути в Италию. Капитан Эллертон, самый нестандартный из людей, лежит в стандартной позе под стандартным крестом на кладбище, скучном, как городской палисадник.

Закончив переговоры с миннеаполисскими банкирами и политиками, Нийл в среду утром отправился в Сент-Пол к доктору Вервейсу, научному сотруднику Исторического общества Миннесоты, здание которого высилось рядом с круглой шапкой Капитолия штата.

Доктор Вервейс оказался у себя в кабинете; это был любезный, профессорского вида человек; и Нийл заговорил с ним легко и естественно, не вполне сознавая, что приготовился лгать:

— Я командовал ротой в Италии, а сейчас вернулся с фронта один мой солдат, раненый, и просит меня разузнать здесь что-нибудь о его предке-пионере Ксавье Пике; жил в этих краях лет сто назад, торговал с индейцами.