Бэббит, стр. 16
— Вот это здорово! Замечательная мысль! — Бэббит был в восторге.
Ни разу за последние четырнадцать лет он не отдыхал без жены, да Поль и сам не верил, что они решатся на такую выходку. Многие члены Спортивного клуба ездили отдыхать без жен, но те официально занимались охотой и рыбной ловлей, тогда как Бэббит и Поль Рислинг неизменно и свято блюли верность гольфу, езде на автомобилях и бриджу. А если бы игроки в гольф или рыболовы изменили своим привычкам, они нарушили бы свои собственные традиции и привели в ужас всех здравомыслящих и добропорядочных граждан.
Бэббит заволновался:
— Давай решительно скажем: мы едем раньше, и никаких разговоров! Ничего преступного тут нет. Скажи Зилле напрямик…
— Да разве Зилле что-нибудь скажешь напрямик? Нет, Джорджи, она любит читать мораль ничуть не меньше, чем ты, и скажи я ей чистейшую правду, она все равно решит, что мы с тобой едем в Нью-Йорк кутить с женщинами. И даже твоя Майра — хоть она и не пилит тебя, как Зилла, но и она расстроится. Обязательно скажет: «Неужели тебе неприятно ехать со мной? Конечно, я и не подумаю навязываться, если ты не хочешь!» — и тут ты сразу сдашься, лишь бы ее не обидеть. А ну их всех к черту! Давай-ка сыграем в настольные кегли!
Пока они играли в эту безобидную игру — разновидность настоящих кеглей, Поль все время молчал. Они вышли из клуба — Бэббит опаздывал всего на полчаса против того срока, который он так сурово назначил мисс Мак-Гаун, и Поль со вздохом сказал:
— Слушай, старик, напрасно я так говорил про Зиллу…
— Глупости, старик, надо же облегчить душу!
— Знаю, знаю. Я тут целый час издевался перед тобой над всякими условностями, а я и сам такой: теперь мне неловко, что я выложил тебе все мои дурацкие неприятности, чтоб не подохнуть с тоски.
— Поль, дружище, у тебя нервы ни к черту. Я тебя увезу. Все устрою. Скажу, что у меня важное дело в Нью-Йорке, а ты… ну конечно, мне нужен твой совет насчет кровли в одном новом доме! Дело, разумеется, лопнет, и нам с тобой ничего другого не останется, как только уехать в Мэн. А я — честно говоря, Поль, мне все равно, взбунтуешься ты или нет. Конечно, мне приятно, что у меня репутация порядочного человека, но если я тебе понадоблюсь, я все брошу и встану за тебя горой. Я не говорю, что ты… я не хочу сказать, что ты способен выкинуть такую штуку, которая все устои перевернет вверх тормашками, но… в общем, ты меня понимаешь? Человек я медлительный, неповоротливый, мне не обойтись без твоей горячей южной души. Мы с тобой… о черт! Да что это я разболтался! Работать пора! Ну, всего доброго! Не давай себя водить за нос, Полибус! Всего лучшего!
6
Он позабыл о Поле Рислинге — день прошел в довольно приятных делах. Заехав в контору, где без него все шло кое-как, он повез «возможного» покупателя в Линтон — показать ему четырехквартирный домик. Ему нравилось, что покупатель так восхищается новой зажигалкой. Три раза он сам пробовал, как она работает, и три раза выбрасывал недокуренную сигарету, сокрушаясь вслух:
— А, черт, нельзя мне столько курить!
Пространное обсуждение зажигалки во всех подробностях навело их на разговор об электрических утюгах и грелках. Бэббит с виноватым видом признался, что пользуется по старинке простой резиновой грелкой, и объявил, что немедленно проведет электричество на веранду. Он с беспредельным, вдохновенным восхищением относился ко всякой технике в быту, хотя разбирался в ней довольно плохо. Но для него она была символом истины и красоты. Про любой новый сложный механизм, будь то токарный станок, двухкамерный карбюратор, пулемет, аппарат для автогенной сварки, он вызубривал какую-нибудь звучную техническую фразу и любил повторять ее, чувствуя себя знатоком всех тонкостей.
Клиент; тоже благоговейно говорил о технике, и они в отличном настроении подъехали к дому, где осмотрели все — от шиферной крыши и двустворчатых дверей до безукоризненного паркета, после чего начались дипломатические переговоры с притворными обидами, удивленными возгласами и готовностью дать себя уговорить на то, что уже давно решено и что в один прекрасный день должно завершиться продажей дома.
На обратном пути Бэббит заехал за своим компаньоном и тестем, Генри Т.Томпсоном, на его завод хозяйственного оборудования, и они вместе поехали через Южный Зенит — самый пестрый, шумный, интересный район города, мимо новых заводов из пустотелой плитки, с гигантскими стеклянными окнами за металлической обрешеткой, мимо угрюмых фабричных построек из закопченного красного кирпича, мимо высоких водонапорных башен, мимо огромных, как паровозы, красных грузовиков и сплетения подъездных путей, где стоял неугомонный грохот товарных поездов дальнего следования и по всем магистралям шли грузы: из яблоневых садов — по Нью-Йоркской Центральной, с пшеничных полей — по Большой Северной, с апельсиновых плантаций — по Тихоокеанской железной дороге.
Они заехали поговорить с уполномоченным зенитского чугунолитейного завода о заказе художественной литой решетки для кладбища «Долина лип». Потом подъехали к конторе автозавода Зико и расспросили коммерческого директора Ноэля Райленда, можно ли получить скидку на машину его фирмы для Генри Томпсона. Бэббит и Райленд оба принадлежали к клубу Толкачей, а каждый из них считал себя в обиде, если не добивался скидки, покупая что-нибудь у сочленов по клубу. Но Генри Томпсон проворчал: «Да ну их к чертям! Стану я подлизываться из-за какой-то скидки!» В этом и была разница между Томпсоном — настоящим старозаветным поджарым янки, типичным грубоватым дельцом старой закалки, каких выводят в пьесах, и Бэббитом, упитанным, вежливым, деловитым, точным — словом, во всех отношениях современным бизнесменом. Когда Томпсон тянул в нос: «Вытряхивай мошну, дело на мази!» — Бэббита эти устарелые провинциализмы забавляли, как забавляет коренного англичанина речь любого американца. Бэббит считал себя гораздо культурнее и интеллигентнее Томпсона. Недаром он окончил университет, играл в гольф, часто курил сигареты вместо сигар, а когда ездил в Чикаго, брал номер с отдельной ванной. «Все дело в том, — объяснял он Полю Рислингу, — что этим старым бобрам не хватает тонкости, а без нее в наше время не обойтись!»
«Правда, и цивилизация хороша в меру», — подумал Бэббит. Ноэль Райленд, коммерческий директор Зико, был выпускником легкомысленного Принстона, тогда как сам Бэббит был доброкачественным и стандартным продуктом из гигантского универмага, именуемого университетом штата. Райленд щеголял в гетрах, сочинял пространные письма о планировании городов, о хоровых кружках, и ходил слух, что, несмотря на свою принадлежность к клубу Толкачей, он носит в кармане томики стихов на иностранных языках. Это уж было слишком. Одной крайностью был Генри Томпсон, прикованный к земле, другой — Ноэль Райленд, витавший в облаках. А между ними, как столпы государства, защитники евангелической церкви, домашнего очага и процветающего бизнеса, стояли Бэббит и его друзья.
Дав себе мысленно такую оценку — и, кстати, выторговав скидку на машину для Томпсона, — Бэббит с триумфом вернулся в свою контору.
Но, проходя по коридорам Ривс-Билдинга, он вздохнул: «Эх, бедняга Поль! Надо бы мне… К черту Ноэля Райленда! К черту Чарли Мак-Келви! Воображают себя бог знает кем оттого, что делают дела больше, чем я. Да меня живым не затащишь в их клуб Юнион, там задохнуться можно. Я им… Ох, как не хочется сегодня работать! Что поделаешь…»
Он ответил на телефонные звонки, просмотрел четырехчасовую почту, поговорил с квартиронанимателем о ремонте, разругался со Стэнли Грэфом.
Молодой Грэф, разъездной агент конторы, постоянно намекал, что заслуживает повышения комиссионных, и сегодня тоже стал жаловаться: «Право, мне следует премия, если удастся продать дом Гайлера. Гоняю без передышки, каждый вечер занят, ей-богу!»
Бэббит часто объяснял жене, что «лучше подмазывать своих помощников, пусть будут довольны, чем наседать на них, гнать в три шеи, хорошим отношением из них больше выжмешь», — но беспримерная неблагодарность Грэфа задела его за живое, и он рассердился: