Танцующая с Ауте. Трилогия, стр. 82
– Нееее-ет!!!
Он мгновенно закрывает свой разум, подхватывает. Мое оседающее тело… – Не надо, пожалуйста, не надо!
Это я тоже крикнула.
Какое-то время просто дрожу, пытаясь прийти в себя. Как столь прекрасное и столь ужасное могут уживаться в одном? Искрящаяся, полная света и музыки жизнь… и тут же рядом этот первобытный ужас, такой спокойный, такой привычный, такой отвратительный… А я удивлялась, что люди умудрились сохраниться как биологический вид! У бедняжек просто не было выбора. Кажется, я начинаю понимать, что они понимают под словами «воля к жизни». О, Ауте.
Сердито прижимаю уши к черепу, сверкаю острой белизной клыков.
– Не смей, слышишь? Атеист хренов! Не смей делать такое со мной, с собой. Не смей. – Теперь мой голос звучит совсем спокойно и очень решительно.
Он резко выдыхает, почти облегченно. Похоже, последняя моя вспышка несколько выбила невозмутимого дарая из колеи.
– Кажется, у вас несколько иные представления о том, что происходит с человеком после смерти?
Ага, он произнес это слово, причем не с отрицанием, а с неким, пусть и чисто познавательным, но все же позитивным интересом. Прогресс.
– С человеком? А кто вас знает, придурков несчастных. Но вот с эль-ин… Слушай, ты воспринимаешь хоть что-то из того, что я говорю? Коллективный разум, сохранность всей информации… Куда, по-твоему, может исчезнуть личность эль-ин, если она вся внесена в матрицу Эль?
До него начинает доходить.
– Вы… остаетесь? Как часть Эль?
– Как часть Эль, как отражение в генетической памяти потомков, как духи и призраки, как тени Ауте, как… Души сливаются с… кто их знает, с чем они сливаются, но несчастными при этом вовсе не выглядят. А знал бы ты, сколько раз наши мертвые начинали появляться из Ауте целыми толпами, неся то гибель, то спасение… Наконец, может капитально не повезти, наткнешься после смерти на какого-нибудь беспринципного некромана, тогда вообще начинается та-акое веселье…
– Похоже, вы только после смерти и начинаете веселиться!
Я несколько озадачена бьющим из него сарказмом. Опять мы говорим на разных языках.
– Угу.
– Тогда скажите мне, моя леди… – в великолепно поставленном голосе отчетливо слышны приторно-вкрадчивые интонации, – почему же, если смерть у вас так… незначительна, почему вы так убиваетесь по своим погибшим?
Он что, действительно не понимает?
– Да потому, что они потеряны для нас, для оставшихся в живых! Смерть прерывает все – это закон, выстраданный таким количеством крови, что даже мысль о его нарушении кощунственна. Любые прежние отношения с ушедшими запрещены, запрещены категорически. Войди сейчас сюда воскресший Иннеллин, мы бы и не взглянули друг на друга. Он потерян для меня, как и все остальные. Моя дочь где-то существует, в какой-то форме она есть, но мне нет места рядом с ней и никогда не будет. Это… это больно.
О чем он думает? Этот человек похож на темпоральную бомбу замедленного действия – гладкая, холодная поверхность, и никак нельзя узнать, что там внутри и от какого неосторожного слова, от какого бездумного действия эта штука рванет. Потрясающе. Как я дошла до того, чтобы оказаться в чем мать родила в руках одушевленной бомбы? Одна из загадок жизни, я полагаю.
Хватка на моих руках становится жестче. Почему-то мне кажется, что весь этот разговор прошел совершенно впустую. Дарай как был при своем мнении, так при нем и остался. Тем не менее его слова опять застают меня врасплох.
– Ну, раз уж ты так твердо вознамерилась «утонченно наслаждаться оставшимися мгновениями бытия», то я не совсем понимаю, как сюда вписывается решение избегать эмоционального контакта с родственниками. Даже мне видно, что это – изощренная форма самоистязания. И ты действительно не должна проходить через все одна.
Сукин сын!!!
Рывком высвобождаюсь, опять оставив на безупречном перламутре кожи длинные царапины. Отворачиваюсь, иду в спальню, резкими, сердитыми движениями одеваюсь. Хорошо, что ткань такая прочная, соизмерять мышечные усилия у меня сейчас нет ни малейшего желания. Аррек наблюдает за мной, прислонившись к дверному проему.
Гад.
Глава 20
Крылом оттесняю арра в сторону, выхожу на террасу. Не оборачиваясь, сообщаю человеку, что сейчас мы направляемся в Дериул-онн, откуда меня проведут к Хранительнице Эвруору, а он останется под присмотром дражайших родственничков. Спиной ощущаю, что этот план у него восторга не вызывает, но все-таки у человека хватает благоразумия промолчать. Срываюсь в полет, несколько взмахов крыльев – и парящий в сиреневых туманах дом остается далеко позади.
На этот раз ветры оказались не мягким, поддерживающим бризом, а сметающим все на своем пути ураганом. Нас подхватило яростным потоком и почти швырнуло к посадочной террасе клана Дернул. Врываюсь, крыльями расшвыривая попавшиеся на пути преграды. Дочь линии Тея в своем коронном утреннем настроении, разбегайтесь и падайте, кто не спрятался, я не виновата. Онн, видевший за долгие века своего существования немало таких вот вторжений, благоразумно пропускает меня прямо к Проходу в Ауте. Довольно просторное помещение в глубине дома полностью лишено украшений, в воздухе спутанным комком мерцает дикая, непонятно чем удерживаемая энергия. Это чистое безумие – держать рядом с собой маленький кусочек Ауте, наивно полагая, что возможно подчинить или приручить нечто подобное. Но у эль-ин бо-ольшой опыт по части безумия.
Раниэль-Атеро не обращает на мое шумное прибытие ни малейшего внимания. Лицо кажется потусторонним, нездешним, пальцы слегка подрагивают, манипулируя невидимыми силами Мой гнев разбивается о его отрешенное спокойствие, оставив взамен благоговейное восхищение этой чуждостью. Черные, без малейшего проблеска света крылья парят по комнате рваными клочьями тумана, хрупкая фигура четко очерчена на фоне бушующей фантасмагории Ауте.
Он прекрасен.
Минута проходит в тихой медитации над этим пугающим могуществом, пока наконец по его телу не проходит легкая дрожь возвращения. Глаза широко раскрываются, и свет их – темный сапфир, манящий и бархатный, как ночное небо, и столь же далекий. В нем можно утонуть, в нем хочется утонуть, забыв себя, забыв обо всем. Раствориться в темном сиянии навсегда. Если когда-нибудь мне придется схлестнуться в схватке с отчимом, ему не придется сражаться. Все, что он сделает, – это посмотрит на меня расширенными в предвкушении победы глазами, и получит бездумную, полную радостного восхищения рабыню. Так было и так всегда будет между мной и Учителем. Я слишком хорошо его знаю, слишком глубоко чувствую, чтобы питать какие-либо иллюзии по поводу нашего равенства.
– Антея. – Слова даются ему с некоторым трудом, часть разума все еще пребывает в единении с энергией Ауте. – Я думаю, что нашел дорогу, по которой сможем проскользнуть к Эвруору. Придется спускаться под Щит.
Механически склоняю уши в знак понимания. Вдруг приходит странная ассоциация – выражение лица Раниэля-Атеро напоминает мимику человека, получившего ударную дозу наркотиков. В принципе так оно и есть – какой наркотик может быть слаще абсолютной власти? Слаще искушений Ауте? Интересно, а как выглядит мое собственное лицо, когда я танцую?
Шелест крыльев, смех, похожий на звук разбивающегося стекла и столь же ранящий.
Стены комнаты подергиваются туманом, всплесками далекой энергии появляются одна за другой детские фигуры. Их пластика совершенно не поддается определению. Тонкие лица пусты и чужды, ауры могут свести с ума, если вглядываться в них слишком пристально. Даже с расстояния ощущаю непрерывное изменение в телах и разумах девочек-подростков, цветовая фантасмагория их крыльев больно ранит глаза. Каждую сопровождают закованные в невидимую броню, излучающие угрозу и смерть мужчины. Вене и с ними – стражи-Риани. Подкрепление прибыло.
Быстренько окидываю их взглядом. Пятеро вене, со мной и Раниэлем-Атеро семеро, и семеро же Риани. Партия для Погружения средней трудности, ничего необычного. Танцовщицы мне незнакомы, хотя нет, кажется, некоторых из них я помню еще малышами. И кое-кто из воинов мне известен. «Высокий уровень» – очень мягкое определение для бойцов такого класса. Да, похоже, клан отобрал лучших для участия в этом безумии. Последняя мысль несколько успокаивает.