Танцующая с Ауте. Трилогия, стр. 262
Я опустила ресницы. Итак, он все-таки признал, что завтра будет вечер, будет все то, что я на этот вечер запланировала. Последние тридцать лет дарай-князь весьма последовательно игнорировал саму возможность подобного развития событий.
Победа не принесла ни радости, ни даже торжества. Существо, которым я была, зашло уже слишком далеко по избранному пути, чтобы испытывать подобные чувства.
Интересно, как много Видящий Истину понял из того, что я сделала сегодня с Рубиусом и Адреей. Судя по всему, Аррек узнал о моих планах относительно арров где-то между утренним нападением на Оливуле и тем моментом, когда, пылая холодной яростью, ворвался в Дом Вуэйн и бесцеремонно настоял на своем участии в беседе. Можно даже догадаться, кто именно его просветил. Только вот зачем? Что такого важного было заключено в присутствии консорта Хранительницы на этой встрече? Не могли же они на самом деле думать, что Арреку удастся мне помешать. Он и пробовать по-настоящему не стал.
Дарай-князь отвернулся от окна и двинулся ко мне, медленно и плавно, грациозным скольжением не то воина, не то танцора. Забрал мой бокал и поставил на стол. Два пустых бокала. Рядом.
Пальцы сплелись, когда он подал руку, чтобы помочь мне встать, пальцы коснулись волос, путаясь в золотистых прядях.
Это не было еще одним аргументом в споре, не было еще одной попыткой набросить формирующую структуру на гибкое и хаотичное мышление вене. Сен-образ не коснулся сознания, не впился, точно пиявка, в податливые эмоции. Образ-сожаление соскользнул с тонких и сильных пальцев, запутался в моих волосах звездным светом и одиноким ветром.
Жалости не было. Не было печали. Для этого, наверное, я тоже слишком далеко зашла.
Чисты и безмятежны. И безжалостны. Как звезды.
Рука об руку мы вошли в спальню. Танец условностей, полный непроизнесенных слов и ритуально-бессмысленных движений.
Время ушло. Мы не заметили, когда и как это случилось, но сегодня, темной и молчаливой ночью, вдруг обнаружили, что оно убежало, что времени больше нет. И что мы так глупо, так бездарно его растратили.
То немногое, что еще осталось от отпущенного нам времени, нельзя было тратить ни на споры, ни на сон. Лишь под утро:
– Аррек?
– Да, малыш.
– Слушай, ты не находишь, что происходящее… не лишено своеобразной иронии?
– В абстракции. «Признаюсь, когда дело дошло до практики, мне стало уже не так легко хихикать над нелепостью ситуации».
– О!
Я узнала цитату. И смутилась.
Через пару минут:
– И все-таки это забавно. Я имею в виду… трагичность, серьезность, углубленность в себя. Почему, когда пытаешься быть умной, чувствуешь себя как последняя дура?
Звук, словно из него вышибли весь воздух. Что-то среднее между стоном и смехом.
– Сокровище моего сердца… сделай одолжение… замолчи!
Я замолчала.
ТАНЕЦ ДВЕНАДЦАТЫЙ, СИРТАКИ
Все когда-нибудь кончается. Ночь. Жизнь. Самооправдания.
Для меня – почти уже закончилось. Оглушительно-белым шумом пришло сознание: вот оно, последнее утро…
…и тратится оно на бумагомарательство и мелкую бюрократию!
Последнее утро своей жизни я посвятила сведению старых счетов и устройству мелких пакостей собственным подданным. И политическим противникам. И военным союзникам. И вообще всем, кто не обладал ценной возможностью отправиться на тот свет, дабы накостылять «усопшей» за подобные «предсмертные» шуточки.
Кошмар.
Подчищение политических хвостов – занятие, мягко говоря, грязноватое. Духовному просветлению никоим образом не способствующее. Ну а если еще и подойти к делу… как бы это выразиться… творчески…
Бедная, бедная моя карма…
Мысли текли с этакой язвительной меланхоличностью, но насладиться угрызениями совести не получалось. Вместо возвышенного, скорбного и торжественного настроения, приличествовавшего серьезности момента, я ощущала лишь легкое раздражение. И – отдаленно, будто сквозь пластиковую стену – мелочное такое самодовольство. Из серии: «Сделал гадость – на сердце радость».
Гадостей я за последний час наделала столько, что хватило бы на дюжину отправляющихся прямиком в ад грешных душонок и одного не вписавшегося в рай праведника.
Дийнарра, мой личный секретарь, мерно расхаживала по пустому кабинету, сосредоточенно водя световым пером по электронному блокноту и излагая очередное дело. Я сидела, забравшись с ногами в огромное кресло (единственный предмет обстановки), и следила за танцем световых зайчиков на стене. Когда делаешь что-то неприятное – посмотри на красоту, и грязь не заденет тебя.
В теории.
– …Таким образом, остается вопрос о переструктурировании генетической линии Ашш…
– Да нет, о ее консервации. Этот генкомплекс надо изъять из активного использования и запрятать куда-нибудь в самый дальний угол. И молиться, чтобы он никогда более не понадобился, – буркнула я.
– Традиционно подобные вопросы должны находиться в ведении старшей генохранительницы, – осторожно попыталась воззвать к разуму Дийнарра.
Увы, бесполезно взывать к тому, чего у меня отродясь не было.
Зажмурилась, подставляя лицо солнечному свету, купаясь в тепле и сонной неподвижности, бессовестно наслаждаясь каждым мгновением.
– Если оформлю это как предсмертную волю, Ви не останется ничего другого, как состроить вежливую мину и проглотить все не поморщившись.
– У тебя набирается объемный список этих «предсмертных пожеланий», – довольно сухо заметила Дийнарра.
– И вам придется выполнить их все. И не забывать при этом делать вид, что вы крайне счастливы, – очень, очень мягко сказала я. И приоткрыла один глаз, чтобы взглянуть на свою секретаршу.
Когда-то, лет двадцать назад, Дийнарра была дарай-княгиней. Когда-то. Теперь об этом напоминала лишь захватывающая дух перламутровая красота да изощренность в грязных политических махинациях. Передо мной стояла молодая эль-леди, гордая, сильная и непредсказуемая. Во лбу мерцал и переливался силой живой камень, символизирующий ее новый статус: тело, вмещавшее когда-то личность дарай-княгини, было проведено через сложный трансформационный каскад, позволивший девушке восстановить утраченные когда-то способности. И (это оказалось непредвиденным побочным эффектом, крайне заинтересовавшим Аррека) избавивший ее от генетически обусловленной верности своей Эйхаррону.
Укутанная от шеи до кончиков пальцев в элегантное платье, с волосами, поднятыми в высокую прическу, она казалась не женщиной, а образцом сдержанности и скромности.
Угу.
Образец.
Скромности.
По моим сведениям, у Дийнарры было три постоянных консорта из трех разных кланов и полдюжины неофициальных любовников. Что, заметим, отнюдь не мешало ей заводить мимолетные связи и бессовестно флиртовать, если девушка чувствовала возможность заполучить еще одного политического союзника.
Разумеется, при условии, что этот союзник не принадлежал к ее бывшей расе. Людей Дийнарра ненавидела с тихим, пугающе безмятежным фатализмом. Те из эль-ин, которые исходили гневом и клялись отомстить «хумансам», может быть, когда-нибудь и смогут отодвинуть эти чувства в сторону. Но Ди… У меня не было ни малейших сомнений: она не забудет. Не простит.
– Маневры, маневры, – пробормотала я себе под нос. – Тактические отступления и обманные ходы. Так много совершенно неожиданных удовольствий ожидает нас в засадах по углам и канавам.