Царь Федор. Трилогия, стр. 92
— Небось, Никодим Трофимыч, все гадаешь, чего это я к тебе нагрянул, а?
Купец слегка побледнел и подобрался.
— Так ведь, государь, чего тут гадать-то… и гадать тут нечего. Токмо ведь корабли-то с товаром лишь по весне из Антверпена возвернутся. Тогда я все недоимки по своему товариству в казну и погашу. Как Бог свят погашу. Ты же меня знаешь!
— Это хорошо, — одобрительно кивнул государь, — да только как же это так получилось, что у тебя эти недоимки образовались-то, а?
Купец побледнел еще более. Глаза его забегали, и Аким ему невольно посочувствовал. Уж он-то хорошо знал, как государь может человека до немочи сердечной довести. И хотя на себе он сего еще ни разу не спытал, но на других людях видел.
— Ладно, Никодим, о сем позже, — сменил государь гнев на милость. — Ты вот мне лучше скажи, правда ли, что ты своих дочерей наукам и языкам всяким учишь?
Купец окончательно переменился в лице.
— Государь! — возопил он. — То бес попутал! На иноземцев клятых насмотрелся и…
— Да не винись ты, — добродушно прервал его государь. — Я тебе то не в вину, а в заслугу ставлю. А знаешь, от умной и ученой бабы и детки дюже умные рождаются?.. Ну ежели, конечно, с мужиком какой промашки не вышло, — добавил он, бросая на Акима загадочный взгляд. — А ты вот что, Никодим Трофимыч, а позови-ка сюда ту из твоих дочерей, коя шибче других в науках сведуща.
Аким удивленно воззрился на государя. По всем меркам, его предложение было почти непотребным. Как это так — незамужнюю девицу да чужим людям на глаза выставлять! Он, конечно, царь, но… Однако купец, вместо того чтобы открыто возмутиться либо иначе выразить свое неудовольствие, сорвался с места и исчез за дверью.
А потом в горницу вошла… она. Аким понял это еще до того, как девушка произнесла первое слово. А уж когда она его произнесла…
Он сидел ни жив ни мертв, не вникая в то, что и на каком языке спрашивал у нее государь. И только любовался нежным овалом ее лица и наслаждался тихим, но мелодичным, богатым грудным голосом. Государь вдруг встал и кивнул купцу:
— Что ж, добро, славно девку выучил. Пусть теперь ее самый главный во всей стране умница — мой государев розмысл поспрошает. А мы с тобой еще чуток о наших делах потолкуем на воздухе. А то я что-то сомлел у тебя в горнице. Жарко топишь…
И Аким остался с ней наедине…
Аким сидел, не зная куда деваться. В голову не лез ни один толковый вопрос. Он вообще не осмеливался поднять на нее глаза. Наконец купеческая дочь, похоже поняв, что, если не взять дело в свои руки, они с господином государевым розмыслом так и просидят все это время, не обменявшись ни словом, тихо спросила:
— И о чем, господин мой государев розмысл, вы меня желали бы спросить?
При звуках ее волшебного голоса Аким вздрогнул, поперхнулся, а затем с натугой выдавил из себя:
— Кха… а… а зачем вы в Кремль приходили, сударыня?
— А я к иноку Чудова монастыря отцу Евлампию хожу греческим языком заниматься, — ничуть не удивившись вопросу, отозвалась она. — Каждую среду и субботу.
Аким едва не подпрыгнул на лавке. Так вот почему его засады не принесли никакого успеха! Он караулил всего-то три дня, а потом уехал в Тулу заниматься венецианцами. Но затем его сердце внезапно сжалось. Она возвращается поздно, а ночью на Москве…
— Одна ходите? — с ужасом выпалил он, наконец-то решаясь посмотреть на нее.
Девушка улыбнулась.
— С подружкой. И с охраной, батюшка четверых своих торговых стражников с нами посылает. Токмо охрана у кремлевских ворот ждет. Их внутрь не пускают.
Аким облегченно выдохнул. Ну это ладно… И вздрогнул. Сегодня ж среда!
— А… нонича опять пойдете? — с замирающим сердцем спросил он.
Девушка вздохнула.
— Ежели батюшка отпустит. Подружка прихворнула. А одну он меня боится отпускать… — Она бросила на Акима лукавый взгляд. — Разве что меня кто от кремлевских ворот до самого Чудова монастыря охранить сможет…
Когда они уже ехали обратно, на повороте к кремлевским воротам царь придержал коня и, дождавшись, пока Аким поравняется с ним, наклонился к молодому кузнецу и тихо спросил:
— О встрече-то хоть уговорился?
Аким, пребывающий в розовых мечтаниях, вздрогнул и, внезапно осознав, зачем на самом деле государь ездил к своему гостю Никодиму Аниканову, густо покраснел и еле слышно выдавил:
— Да…
— Вот и ладно, — добродушно усмехнулся государь и закончил: — А на свадьбу — позовешь!
4
«Высокоблагородным воеводам, каштелянам, старостам, державцам, властям земским и городским, а также бурмистрам, советникам, лавникам наших королевских городов и иным всем чинам в. к. Литовского объявляем, что некто Смотрицкий и Борецкий, как они сами себя называют, и некоторые другие из подданных нашего государства сговорившись с подданным турецкого государя, врага христианской веры и нашего, который, нарушив свою присягу, вновь идет на наше государство войной, и у этого же его подданного самозванца, якобы Константинопольского патриарха, который прислал от себя и своего турецкого государя в наши государства шпиона, именуемого митрополитом Киевским, прозываемым Гермоген, в помощь сказанному неприятелю, на гибель нашего государства, уничтожение и пренебрежение власти нашего королевского величества, дерзнули без воли, ведома, одобрения и позволения нашего принять от сего шпиона, поставленного на митрополичью кафедру, свое постановление на другие духовные должности русского вероисповедания. А это все сделано внушениями, советами, помощию, средствами, убеждениями и частными-тайными совещаниями некоторых из среды магистрата и некоторых виленских мещан, а также других наших подданных русской религии, которые часто посылали свои послания к этому обманщику. При большом стечении народа и попов виленских выправляли сказанного Смотрицкого на этот злой умысел, а потом рукоположенного псевдовладыкой, как бы данного от нашего имени и законно утвержденного владыку, ввели в г. Вильну, приняли его, частными складками доставили ему содержание, помогали ему пользоваться принадлежностями присвоенного им титула в церкви и др. местах, с великолепными церемониями и одеждами, ему не свойственными, подчинялись его правлению, приказаниям и теперь его содержат, помогают ему и во всем подражают.
Затем, взбунтовав некоторых других из наших подданных, между казаками и другими людьми разных сословий, в разных местах отклоняют от должного повиновения, склоняют к таким же дурным намерениям и делам с тем, чтобы в случае объявления нашим врагам войны произвести бунт и тревогу и затем, чего Боже упаси, привлекши к себе других (врагов), Речь Посполитую подвергнуть величайшей опасности. Поэтому, заботясь о поддержании нашей королевской власти, хотим и приказываем, чтобы вы, любезно нам верные, разведали, где эти подозрительные люди находятся, и чтоб и они, и названный выше якобы митрополит Киевский, именуемый Гермоген, как шпионы и возмутители республики, не только не были вписываемы в города и местечки, вместе с их сотоварищами, но и чтобы были пойманы, посажены в темницы и по мере своей вины были наказаны, дабы этим загородить дорогу всем шпионам и изменникам Речи Посполитой и предупредить все их враждебные замыслы и уловки.
А чтобы этот наш универсал знали все, повелеваем городским чинам внести оный в свои акты и оповестить в известных местах, исполняя это по своей обязанности и ради нашей милости.
Писан в Варшаве дня 22 марта месяца, лета Господня 1620, царствования нашего польского 32 года.
Я отложил прочитанный документ и задумался. Неужто будет война с Речью Посполитой? Если честно, я не совсем точно угадал реакцию Сигизмунда III на интронизацию Гермогена в Киевские митрополиты. Сказать, что он пришел в бешенство, — ничего не сказать.
65
Реальный текст универсала короля Сигизмунда III о репрессиях против православных епископов, посвященных Иерусалимским патриархом Феофаном вместо перешедших в унию (1621 г.), с некоторыми изменениями, связанными с развитием сюжета нашего повествования.