Полыновский улей, стр. 56

Усердно шаркая метлой, Дарья к семи часам оказалась рядом с урной на углу двух улиц — Первомайской и Белой. В этот утренний час народу еще было мало. Дарья не торопясь очистила урну. Ни одной синей бумажки ей не попалось. Дворничиха отошла в сторону, принялась очищать решетку над люком для стока воды.

Ровно в семь часов на улице показался мальчишка. Дарья заметила его и повернулась к нему спиной, а краешком глаза продолжала наблюдать за ним.

Поравнявшись с урной, паренек ловко бросил в нее что-то и вздрогнул, услышав негромкий окрик:

— Эй мальчик! Ты зачем мусоришь? Я только что подметала тут!

Миша хотел побежать, но, пересилив страх, посмотрел на дворничиху и невнятно пробормотал:

— Я... я же... в урну... а не... на тротуар...

— Все равно! Подбери сейчас же!

Дарья хотела для проверки увидеть цвет бумаги. Миша послушно полез в урну и сунул комочек синей мятой бумаги в карман.

— Привет от Самсона! — тихо произнесла дворничиха и, не ожидая, когда растерявшийся паренек опомнится, добавила: — Письмо передашь лично. Самсон ждет! Иди в дом три по этой улице, квартира семь. Позвонишь пять раз. Звонки короткие. Иди.

Дарья легонько подтолкнула его метлой и повторила:

— Дом три, квартира семь, звонков — пять коротких...

Она снова стала подметать улицу, а Миша, как во сне, дошел до дома номер три и свернул в подворотню, сжимая в кулаке записку, в которой было рассказано все, вплоть до вчерашних событий.

Выслушав сбивчивый рассказ Миши, Самсон понял, что медлить нельзя. Особенно насторожило его исчезновение Славки. Партизан думал, что Славка попал в гестапо, а это значит, что каждую минуту можно ждать новых арестов...

Через час из города исчезли Дарья и связной, обслуживавший урну у ресторана. Около полудня по дороге к лесу прошли четыре грибника с корзинами: две женщины и двое мальчишек. Они шли быстро, но часто оглядывались назад, потому что надолго покидали родной город. Это были Миша с Геной и их матери. В лесу их ожидали партизаны.

БАНДЕРОЛЬ

В одном сибирском городке жили три подружки-пионерки.

Вьюжным февралем 1942 года одно за другим пришли извещения с фронта. Девочки остались без отцов.

Были слезы. Были дни, когда все казалось потерянным. Но жизнь шла вперед. Она требовала сил. И силы нашлись — так уж устроен человек.

Горе не забылось. Оно просто отступило под натиском суровых военных будней.

Прошел год. Война продолжалась. Тыл помогал фронту.

После уроков все девочки оставались в школе — вязали для воинов теплые носки и варежки. Потом подарки упаковывали в ящик, и школьный сторож нес посылку на почту. Многие тысячи таких ящиков отправлялись тогда в далекий путь — на фронт.

Порой девочки работали по четыре часа в день и все-таки считали, что сделали очень мало. Чаще других так думали три подружки — Лида, Маша и Саша. Они бы сидели за вязаньем до ночи, но грубоватый и добродушный старик сторож, когда темнело, включал звонок, и дребезжащая трель не умолкала до тех пор, пока девочки не прекращали работу.

— Война войной! — философски говорил сторож, провожая их до выхода. — А уроки уроками!.. Домой — и за книжки!..

— Девочки! — сказала как-то Маша. — Иногда я вяжу и думаю: может, папка из-за такой вот варежки и погиб. Была рваная перчатка, отморозил палец, а тут атака — фашисты лезут. Стрелять надо, а палец не работает! Ну, и...

Она судорожно вздохнула, чтобы не всхлипнуть.

— Вот так и сейчас! — после минутного молчания продолжала она. — Нам уроки, видите ли, готовить надо! А кому-нибудь на фронте не хватает теплых варежек!..

— Кто нам мешает вязать дома? — горячо подхватила Саша. — Засядем хоть на всю ночь.

— А шерсть? — спросила Лида. — Где шерсть возьмешь?

— У нас коза есть! — ответила Маша. — Острижем — вот тебе и шерсть будет!..

Из шерсти козы много не свяжешь. Всего получилась пара варежек.

Подружки подумали, поспорили и решили послать на фронт бандероль.

— А кому? Раз бандероль, — на почте обязательно спросят, кому... Фамилию потребуют указать, — сказала Лена. — И адрес нужен точный. А у нас ничего нет.

— Нет, так будет! — возразила находчивая Маша. — В любой части найдется Сидоров! А номер части поставим такой: пять один пять девятнадцать... Сидорову Михаилу Алексеевичу.

И направилась бандероль с выдуманным адресатом на фронт.

Угрюмый он был и замкнутый. Никто не видывал на его лице ни улыбки, ни проблеска радости, ни простого мимолетного оживления. Все в роте звали его Сидором, хотя настоящее имя солдата было Михаил, а фамилия Сидоров. Знали, что в первые дни войны потерял он своих близких и остался совсем один. За два года не пришло ему на фронт ни письма, ни открытки. Он и не ждал никаких вестей, даже голову не поворачивал, когда старшина или писарь заходили в землянку и начинали выкрикивать фамилии солдат, которых осчастливила полевая почта.

Впрочем, он вообще редко поворачивал голову. И в атаку он ходил, хмуро глядя только вперед. И тут уж хоть с противотанкового ружья бей в него — он не повернется, а будет все так же идти и глядеть вперед.

Про него говорили:

— Сидор смерти ищет...

Многие чувствовали себя неловко, когда оставались с ним, потому что он мог молчать сутками, как немой. Самые отъявленные балагуры не открывали рта при нем. А когда он уходил, на его сутулую спину смотрели с сожалением, и кто-нибудь из новичков говорил со вздохом:

— Ух, тяжелый какой! Труп живой, да и только!

— Сам ты труп незарытый! — одергивали новичка старожилы роты. — Похорони всю родню да провоюй два года без единой весточки из дома — поймешь! Жизнь у человека наискосок пошла!

Однажды на рассвете выбивали гитлеровцев из деревушки. Трудный был бой. Особенно тяжко пришлось взводу, который наступал на левом фланге. Стоял тут сгоревший скотный двор. От него остался только каменный фундамент. Оттуда, из-за потемневших от копоти камней, торопясь и захлебываясь, летела смерть: били два пулемета, прижимая людей к талому снегу.

— Впере-е-ед! — надрывно кричал командир взвода.

Бойцы поползли, но пули так густо ложились вокруг, что движение сразу же приостановилось. Только Сидоров, услышав приказ, не остановился. Он полз прямо, как по линейке, и смотрел не мигая на желтые огоньки, плясавшие у дула пулемета, просунутого в узкую щель фундамента. Пули впивались рядом: и впереди, и сзади, и с боков. А он полз, далеко опередив бойцов взвода.

Замерев, вжавшись в снег, солдаты следили за ним.

А он полз.

Оба фашистских пулеметчика перенесли огонь на Сидорова.

А он полз!..

Были у него «лимонка» и граната РГД. Сначала он швырнул «лимонку». Не дожидаясь разрыва, вскочил и замахнулся гранатой. Рука, напружинившись в броске, повела гранату вперед, но пальцы не успели выпустить рукоятку. В каменной коробке сгоревшего коровника взорвалась «лимонка», но мгновением раньше несколько пуль попало в его руку. Она бессильно повисла, как плеть. Граната упала почти у самых ног Сидорова, вздыбив облако огня и земли.

Стало тихо. Пулеметы замолкли. Деревня была взята. Сидорова отнесли в медсанбат.

Здесь солдат застрял надолго. Его не могли эвакуировать. Состояние у него было такое, что никакой тряски он бы не вынес. Правую ногу ампутировали, из груди и руки извлекли десятки мелких осколков. Голова солдата превратилась в белый марлевый шар с единственным отверстием на месте рта.

Впервые Сидоров очнулся через пять дней. Не застонал, не заговорил. Сестра видела, как он вытянул из-под одеяла левую руку, медленно ощупал забинтованную голову, скользнул пальцами по правой руке в гипсе. Потом пошевелил ногой, понял, что второй нет, и, уцепившись пятерней за край кровати, сдернул себя на пол.