Апология, стр. 24
апр. 94
x x x
Смерть не имеет значенья. Клейкая крышка черна.
Ходишь по вечерам к ней в заочную школу,
парта другими старательно иссечена —
так высекали на стеллах глаголы.
Жизнь не имеет значенья. Это то что забыл,
несколько правил простых досконально усвоив,
и расточив на урок ученический пыл —
что от нее — принимаешь спокойно.
Если значенье чему-то еще придавать —
пусть это будут слова, слова на бумаге,
те что мерещатся утром неясно, едва,
в кровь проникая потом из воздуха, света и влаги.
19 июня 94
x x x
Когда разговоры скелетов зеленой луной зажжены —
полночная кислая плесень цветет на железе и окнах,
а лампы клубятся на лапах отцеженной тишины
колбами слепоты на чистом щелканье тока,
я слышу мышиный почти, стеснительный, парусный скрип
полок библиотек, книжек в обложках покойных,
всей теснотою своей сжавших осмысленный вскрик
в щелоком вымытых добела целлюлозных пеленах.
Но из щелей дверных, но из скважин замков
пьются эфиром ручьи непрозрачного существованья,
— Кто там? — там ничьи тихоходы смертельных стихов
стадом косматым бредут к водопою страданья.
19 июня 94
x x x
Не разобраться в дневных очертаньях,
я повернул в сторону лета:
птица с паузами читает
«Книгу Псалмов» и качает ветку.
Странно, что в гору идет дорога,
а подниматься по ней все легче,
странно, что тишь, не шурша осокой,
красной насечкой штрихует плечи.
Странно, что сон этот непрерывен,
он переходит в ночь, как в веру,
и зажигаются в небе рыбин
хорды, трогающие Венеру.
21 июня 94
x x x
Будет полдень, будет много солнца,
будет только абрис облаков
пробегать по небу сосен
сонных выше шелушащихся стволов.
Дальше я увижу на тропинке
бабочек ковровый магазин,
медленно бредущие пылинки
в ярусный Ерусалим разинь.
Поднимая к небесам запястья,
я туда их мигом донесу
в воздухе исполненном участья
даже к насекомым на весу.
Пусть хвоя усохшая устелет
пересыпанный, процеженный песок,
мураши в нем справят новоселье…
…с тиканьем невидимых часов
жизнь моя опять соединится
детскими сандальями шурша,
вслушиваясь в звяканье синицы
маленькой, пугливой как душа.
3 июля 94
x x x
Сухая кровь метафоры.
Предметы оставляют хвост кометы.
Движенья суетливых птиц у лиц.
Смерть фосфорна и ждет, как Пенелопа,
тебя, мой хитроумнейший Улисс,
пока ты перебьешь всех женихов
(так в эпосе) и в жизни точно так же.
5 июля 94
БАБОЧКА
«Искусство всегда движется против солнца».
I
Из жизни бабочек и сумерек —
печали скрещенных орудий,
звучащих непрерывным зуммером —
Набоковым ветвей упругих,
выпархивает мягко прошлое
и крылышками помавая,
ощупывает время рожками
троллейбуса, сачком трамвая.
Всего за восемьдесят выстрелов
в минуту — продадут билетик
к такому будущему чистому,
что надобны ему лишь дети,
сияющему белой лестницей —
за жестью крыш оно мелькает —
и жестом невозможно медленным
закручивает кровь в спирали.
5 июля 94
II
Сухой походкой эмигрантской,
с сачком альпийским на плече,
вдруг появляется из транса,
из прошлого в параличе,
из грусти ртутного миманса,
писатель сумрачного вида,
на нем профессорский пиджак —
такой весь в елочку, из твида,
и бабочка в его руках
бьет крылышками, как обида.
Из черно-белой киноленты
сочится привкус кровяной,
оставьте ваши сантименты —
не детство ль наше им виной
и памяти больной моменты?
А расправилки, а булавки,
эфирный сладкий аромат,
латынь, чьи черненькие лапки
защемят пятнышки стигмат
распятых или смятых в давке?
Он входит в дивный лабиринт —
в его беспамятные звенья,
как заскорузлый, бурый бинт
он отрывает от забвенья
живой, кровящий жизни вид.
5 июля 94
x x x
Это только чернота зрачка —
света уходящие ступени.
Вход прозрачен, каряя река
отступает в стороны от тени.
Чистый день развернут — прочитай
текст его, теснящийся к надбровью,
то, что неприкаянный чудак —
череп, поворачиваясь, ловит.
3 сент. 94
x x x
В сумерки львиные лапы
настольной лампы,
вечер теряет глаголы,
улицы голы,
звезды высохли и невнятны —
зачатья пятна,
тронул откуда-то сзади
небо Создатель.
Что же мне делать на свете,
ромашка-цветик,
жизнь вытягивать в строчку
по лепесточку,
дни, один за другим обрывая,
двинуть к солнцу горячему — в желтую сердцевину.