Ищи на диком берегу, стр. 31

Потом пленники уселись в кружок, чтобы обсудить свое положение. В их тюрьме не было окон. Воздух поступал только через щель под дверью шириной в полпальца. Они решили по очереди ложиться головой к этой отдушине, по трое за один раз. Часть драгоценной питьевой воды они израсходовали на то, чтобы смягчить и расслабить ножные путы. Они смочили свои головные повязки и обвязали ими отекшие ноги там, где они уже начали гноиться под кожаными путами. Несмотря на сапоги, щиколотки Захара стерлись до живого мяса. С каждым шагом в пути петли затягивались все туже, и теперь ременные узлы были тверже железа. О том, чтобы снять сапоги, нечего было и думать.

Время шло, но Захар не знал, день теперь или ночь. Его мутило от удушливой вони в камере, блохи ели его поедом. Мучительно болела голова. Захар решил, что их оставили умирать в этой вонючей каменной коробке.

Но вот пришел его черед лежать у щели под дверью и вдыхать свежий, прохладный воздух. После короткого сна он ощутил прилив бодрости и надежды. Захар уселся и сказал, обращаясь в темноту:

— Ну, вот что! Нам нужно выбраться отсюда!

12. РАБСТВО

леуты реагировали на его слова еще медленнее, чем обычно. Сидя в зловонной тьме, Захар слышал, как они откашливаются, что-то бормочут. Кто-то начал было говорить, но тут заскрипели дверные засовы. Завизжали железные петли. Массивная деревянная дверь медленно растворилась. Поток солнечного света ослепил Захара, сердце его заколотилось.

На фоне золотого сияния видны были только неясные черные силуэты. Тайин, прихрамывая, вышел вперед.

— Они говорят: «Выходи».

Захар вышел вместе с остальными, жадно вдыхая горячий свежий воздух. Двое из алеутов выбрались на четвереньках, остальные еле передвигали окровавленные ноги. Захар чувствовал сырость в сапогах от гноящихся ран на лодыжках.

Постепенно глаза привыкали к яркому свету. Перед ними стояли двое. Священник в рясе, круглый, румяный, загорелый, голова тоже круглая, с тонзурой на макушке. Рядом с ним — офицер, поджарый, мускулистый, над аккуратной бородкой нависал крючковатый нос. За этой парой стояли солдаты в синих мундирах, с ружьями наизготовку.

Тайин заковылял было к священнику. Обмахиваясь соломенным веером, священник крикнул ему что-то. Тайин попятился:

— Он говорит: «Поди прочь. Воняешь, как дохлая рыба».

Захар окинул взглядом просторную площадь, окруженную глинобитными стенами. Здесь были десятки зданий: дома, бараки, церковь с длинным портиком. За исключением каменной тюрьмы, все здания словно выросли прямо из этой твердой, скудной глинистой почвы. И нигде ни деревца, ни листочка. Казалось, все эти иссушенные зноем глинобитные строения вот-вот готовы рассыпаться под палящими лучами солнца.

Тайин внимательно вслушивался в слова офицера; вслед за офицером говорил священник. Оба старались говорить медленно и внятно. Тайин отвечал им на спотыкающемся испанском языке, потом повернулся к товарищам:

— Говорят: мы крали корову, потому наказание. Будем здесь работать.

Офицер засыпал Тайина вопросами. Алеут то и дело поминал в своих ответах название корабля. Священник размеренно обмахивал веером свое одутловатое лицо. Этот коротышка был круглый и румяный, как наливное яблочко. Однако острые серые глазки, спрятанные в мясистых складках, были твердые, как мушкетные пули.

— Скажи им, чтобы сняли путы, — сказал Захар, мрачно глядя себе под ноги. Его шатало от боли и слабости. — Они нам скоро ноги перепилят.

— Я сначала раньше говорил, — отвечал Тайин.

Он тоже покачивался на распухших ногах.

Испанцы не спешили. Мимо проходили индейцы: мужчины в рваных синих штанах и женщины, закутанные в бесформенные хлопчатобумажные платья, — с любопытством поглядывая на вновь прибывших. Наконец офицер и священник удалились.

Пленники продолжали стоять под солнцем, охраняемые солдатами.

К ним подошел индеец с двумя ведрами воды. На нем были изношенные коричневые штаны и рваная синяя рубаха, широкополая соломенная шляпа защищала его смуглое лицо от солнца. С собой он принес баночку мази и чистую ветошь.

Под стеной тюрьмы оставалась узкая полоска тени. Пленникам разрешили сесть в тени, пока индеец обрабатывал их раны. Солдаты наблюдали за ними, лениво опираясь на ружья.

Индеец просунул тонкое лезвие ножа между кожаными путами и гноящейся щиколоткой Тайина. Захар видел, как побледнело лицо алеута, когда индеец начал перепиливать задубевшую сыромятную кожу. Индеец вытащил въевшийся в кожу ремень, промыл сочившуюся гноем ссадину и досуха промокнул ее ветошью. Потом наложил черной мази на тряпку и сделал перевязку. Тайин откинулся к стене и устало выдохнул:

— Спасибо, грасиас.

Лицо его было серым.

Все с тем же бесстрастным видом индеец принялся за следующего. Он работал быстро и сноровисто. Захар решил, что это их местный фельдшер. Его помощник, мальчик-индеец, принес еще воды.

Когда пришел черед Захара, он чуть не сомлел, пока с него стаскивали сапоги. Сапоги снялись вместе с полосками кожи. Прохладная вода и черная, остро пахнущая мазь смягчили боль. Захар напился воды и прилег в тени.

В первые же недели жизни в испанской миссии Захар совсем пал духом. Как только ноги у пленников поджили, их послали на полевые работы. Захар работал среди индейцев, оторванных от своих очагов и семейств. Изо дня в день он видел вокруг себя несчастные лица обездоленных «лос индиос», которых заставляли обрабатывать землю примитивными деревянными орудиями. Каждое утро их выгоняли на работу, как скотину. Солдаты подкалывали их пиками: «Быстрей, быстрей!» Вечером их гнали скопом, как стадо, в миссию. За непослушание хлестали бичами. Палки и столб для наказаний ожидали более серьезных нарушителей, особенно тех, кто пытался бежать из миссии домой.

Вместе с полусотней индейцев Захара запирали на ночь в одном из длинных бараков. Женщин запирали отдельно. Барак кишел насекомыми, пахло в нем, как в логове диких зверей. Люди спали прямо на земляном полу или на плетеных соломенных матах, укрываясь грубыми одеялами, задубевшими от грязи. По приблизительным подсчетам Захара, в миссии жило около тысячи человек.

Кормили их сушеной кукурузой и жидкой размазней, которая называлась «пиноль»; изредка давали немного вяленого мяса. Кроме кукурузы, пшеницы, ячменя, пленники выращивали также овощи, фрукты, арбузы и виноград, однако даже пробовать их было запрещено. Однажды Захар украдкой съел кисть винограда — за это его хлестали кнутом до тех пор, пока он не свалился.

Люди, с которыми обращались как со скотом, и вели себя как скот. С овечьей покорностью повиновались они своим хозяевам. Захару казалось даже, что индейцы стараются держаться поближе к конным стражникам, подобно тому как стадо овец жмется к своему пастуху.

Каждый новый день в точности походил на минувший. На рассвете рабов выгоняли во двор. Падре, позевывая, читал молитву перед строем. После работы их снова сгоняли на молитву. Большая часть воскресенья, свободного от полевых работ, уходила на богослужения. Захар глядел на все это, как на дурацкий балаган.

Однажды, после очередной бесконечной проповеди, Тайин осведомился, одна ли вера у русских и у испанцев.

Захар сказал, что одна.

— Только у русских — православная, византийская церковь. А испанцы — римские католики.

— Почему?

— Сам не знаю. Вера-то вроде одна, а церкви разные. Я знаю только, что русские попы ходят волосатые, бородатые и могут жениться. А испанский падре лицо бреет и даже макушку, ты сам видел. И жен им нельзя иметь.