Великое сидение, стр. 92

Зачинатели радений заповедали своим последователям: неженатые – не женитесь, женатые – разженитесь. Не воруйте, ибо кто хотя бы единую копейку украдет, тому ту копейку положат на том свете на темя, и лишь когда от адского огня она расплавится, тогда только человек получит прощение за содеянное им воровство. Но если хлыст, божий человек, велит ограбить, убить кого или лишить хоть себя самого жизни, то повинующийся собрат должен исполнить приказанное без раздумий. И будет то не преступлением, не грехом, а исполнением воли, внушенной человеку самим богом. В своих проповедях хлысты говорили, что они подобны птицам-голубям, а потому надо креститься сразу двумя руками, – птица ведь не летает одним крылом! Нельзя произносить слова «черт», «дьявол», «сатана», чтоб не осквернять языка, а говорить надо – «враг божий». Женщинам не позволялось носить наряды и украшения, а голову следовало повязывать платком низко к самым глазам.

Отцу Демиду хлыстовское радение было не в диковину, а Филимон с Трофимом как вошли в горницу, так и замерли, остановившись в дверях. Собравшиеся хлысты занимали все лавки, а перед ними на середину горницы вошли в круг четверо мужиков и баб. Спустили они с себя по пояс белые рубахи и, взяв длинные полотенца, развесили их по плечам и, припрыгивая, стали кружиться посолонь, а сидящие на лавках руками плескали им. И запевалась молитвенная песня:

«Пивом» называлось кружение по горнице.

А сидевшая в красном углу «богородица» выкрикивала:

Отец Демид приметил молодую, лет шестнадцати, послушницу и поманил к себе пальцем. Она нехотя подошла, выжидающе остановилась, не поднимая глаз.

– Пойдешь со мной, – сказал ей Демид.

Послушница отвернулась.

– Не… не хочу.

– Не я зову, а дух святой велит тебе со мною идти, – внушал ей отец Демид. – Веди к себе в боковушку.

И, подчиняясь велению «святого духа», послушница заторопилась, убежденная, что исполнит волю божию.

Филимон и Трофим не решались последовать примеру Демида и тоже подозвать какую-нибудь, но не оказались после радения обойденными. Филимона приглядела себе сама хлыстовская «богородица», а Трофим достался одной из ее подручных, в чаянии, что новоприбывшие потом обратятся в их собратьев, божьих людей, белых голубей.

Самый тяжкий грех, по учению хлыстов, это гордость. Целомудрие девицы или честная жизнь вдовы – не что иное как смертный грех человеческой гордыни, когда вовсе не подобает беречь себя. Да и в соитие впадают они, божьи люди, не по своей воле, а по велению святого духа. И не грех это, а, как и в других раскольничьих скитах, лишь простое падение, которое можно всегда легко замолить. И какой может быть в соитии грех, когда птица-голубь, под видом коей изображен святой дух, на людских глазах со своей дружкой целуются, прославляют любовь. И они, божьи люди, приравнивают себя к голубям.

VIII

Пуще огня, пуще змеи подколодной опасался Андрей Денисов женского пола. Еще в молодости наслушался он от перехожих старцев и сам в книгах вычитал, что женская лепота опаснее всякого другого соблазна и что многих строгой жизни подвижников враг рода человеческого, сиречь дьявол, старается уловить в свои сети именно женской греховной красотой. В книгах писано, что в древние времена в безлюдных пустынях египетских и фиваидских преподобным отцам беси чаще всего в женском образе появлялись и на всякое коварство пускались, чтобы греховностью очернить чистоту богоугодного человека. То – в пустынях, в единоборстве с крепкими духом отшельниками так бывало, а в Выговской пустыни как отрешиться поселенцу от злосчастных женских чар и прелестей, когда они в каждом скиту могут тебя одолеть. Прислушается он, Андрей Денисов, о чем говорят молодые послушники и благочестивые иноки, но вместо ожидаемых благоспасаемых слов – про баб да про девок речь. И никак не искоренишь этого.

Здесь псалтырь читают, там – сладкозвучными голосами поют канон богородице, и тут же, в святой обители, подлинно что бесовские действа хлысты творят. Да и в каждом другом скиту стариц и белиц во множестве, и каждая из них на утехи горазда. Никакой строгостью, никакими запретами отвадить их от того невозможно, а в случае чего старцы за них заступятся, и только ветхая дряхлость сможет угасить их пыл. Старцы и старицы не целуются между собой и с посторонними даже на пасху, а только ликуются, прикладываются щекой к щеке. Но запрещалось им ликоваться с молодыми послушниками, у которых еще ус не пробился, губы не обросли.

А как приятно было Андрею Денисову слышать, с каким умилением говорили о нем и о всей его обители живущие вдали от нее старообрядцы и многие миряне. Это ли не ласкающие ухо слова, радующие ревнителей древлего благочестия, когда о них говорят:

– Изукрашены вы смирением, послушанием да молчанием, доброумием, нищелюбием, нескверноложием; добродетелями плодовитые, боголюбивые и за то богом любимые.

Уже многие годы в народе стойко держится добрая слава о Выговской пустыни, управляемой Андреем Денисовым, и пусть бы та слава нескончаемой была во веки веков, а для этого никакой бури не следует в обители поднимать. Пусть и поповщина с беспоповщиной, и поморцы с хлыстами, и многие другие секты и толки живут и здравствуют еще и потому, что люди в них искренне полагают, что их верование – самое правильное. Ну и пусть так. В миру все они терпят гонение от архиерейской и воеводской власти. На страшном суде сам бог рассудит, кто был угоден ему, а кто в своих делах и помыслах заблуждался. Может, он и хлыстов оправдает. Помнить надо еще и о том, что един бог без греха, и, следуя заповеди, не осуждать брата своего. А в обители все они – братья.

Недавно было опасение, что в женском скиту у поморцев большая свара произойдет при избрании новой игуменьи вместо умершей матери Лепестины. Но все само собой обошлось. После трехдневного поста, когда каждой инокине полагалась на день лишь кружка воды, они порешили не затягивать избрание и не удлинять себе постные дни, а положили жребии за икону пречистой богородицы, пропели ей молебный канон и избрание произвели. И по случаю согласного приема новой игуменьи и окончания вынужденного поста радостно разговелись.

Хорошо проходит церковное богослужение в праздничный день. Хотя колокольный звон и не столь громкий, но под руками искусного звонаря колокола сладкозвучны. В церкви старцы стоят рядами, в соборных мантиях, в опущенных на самые глаза камилавках. Все в черных суконных подрясниках, перехваченных широкими кожаными поясами. Каждому иноку по его росту подрясник сшит. А за старцами – ряды послушников и трудников из мирян. А на другой стороне так же рядами старицы и послушницы. На обоих клиросах певчие. И не подумать бы никогда, что у этих благочестивых людей могут быть между собой какие-то распри.

Стоя на молитве, раскольники ног широко не расставляли, чтобы между ними не проскочил бес. Иной старец, нагнувшись и будто бы поправляя на ноге чебот (в валенках молиться грешно) или будто нечаянно, по своей рассеянности, опускал горящую свечу огоньком вниз – верная это примета, что недругу, о котором он, старец, злоумышленно молится, будет худо. Молитва особенно хороша и дорога тем, что за себя можно молиться богу или святым угодникам, прося о хорошем, а за недругов – о плохом. А чтобы молитва скорей и верней доходила, обращали взоры на иконы поморского письма, писанные в Данилове или Лексе, в своем Олонецком крае. Иконы, писанные в Москве на Преображенском кладбище, походили на поморские, и случалось, что их таковыми и принимали, не познав, что то была фальшь. Также фальшивили и изографы, жившие в Москве при Оружейной палате на государевом жалованье и кормовых. В старообрядчестве не говорилось, что икона, крест или какое другое священное изображение куплено, а говорилось, что выменяно, хотя бы ни на что, кроме денег, они не менялись.