Пирамида Хуфу, стр. 42

Какая жестокая правда была в этом выразительном и странном названии: «живые убитые».

Однажды в полдневный отдых они с Эсхилом ушли далеко и сели в тени скалы. Оба смотрели на далекий левый берег реки. Отсюда он казался пестрой зеленой полосой. Для того чтобы попасть туда, к свободным людям, требовалось так мало времени! Оба молчали. Каждый думал о своем.

Эсхил очнулся, взглянул на Инара и с тоской проговорил:

— У меня на родине осталось трое детей. Теперь они уже выросли. Я, видно, так и умру, не увидев их. Тяжелы камни судьбы, и горе тому, кто очутился под ними.

Инар внимательно посмотрел на старшего товарища. Карие, большие глаза его были печальны, губы сурово сжаты. Морщины горького раздумья избороздили высокий выпуклый лоб. Но было что-то в этом сыне далеких северных островов свое, особенное. Спокойная терпеливая стойкость отличала его от других. Инар часто наблюдал, как он бесстрашно, чуть презрительно смотрел на надзирателя, размахивающего своим устрашающим бичом. Только губы его кривились чуть иронически, даже гримасы боли не было на этом лице, когда бич обжигал его кожу.

Эсхил повернулся на север и смотрел на реку. Потом, как бы про себя, проговорил:

— Пять лет я плавал по вашей реке к морю и знаю ее так, как не знаете вы. А жизнь кончать, видно, придется в каменоломнях. В вашей стране жизнь живых приносится в жертву мертвым. Странный порядок.

— А почему ты не бежишь на родину? — отозвался Инар. — Неужели ты смирился с мыслью умереть в рабстве в чужой стране?

Эсхил долгим, изучающим взглядом посмотрел на товарища, тот рассеянно скользил глазами по противоположному берегу.

— Убежать в вашей стране нельзя, кругом так много охраны, что без ее глаза не сделать и шага. Думал я уже об этом.

Инар насмешливо посмотрел на друга:

— Плохо думал. За нами не так уж строго смотрят, как это кажется. Привыкли к мысли, что все покорны и ни у кого нет решимости на побег. Я убежал бы по воде, только для этого нужна барка, чтобы добраться до твоей родины. К этому надо привлечь товарищей. Чем до смерти жить в рабстве, лучше погибнуть в борьбе за свободу.

Эсхил с удивлением заметил:

— А почему ты не бежишь?

— Мне некуда бежать, — угрюмо ответил Инар. — Ты не знаешь наших законов. Если я убегу, всех моих родных посадят в тюрьму и будут держать до тех пор, пока я не вернусь. Как ни горька моя жизнь, но это моя родина, здесь мои близкие люди.

— Ты правильно думаешь. Чтобы вернуться через море на родину, нужна барка, пища на несколько дней, а где все это достать? — Эсхил тряхнул ветхую набедренную повязку и, усмехнувшись, проговорил:

— Вот все мое имущество. За него немного дадут.

— Но кому-то надо начинать борьбу. К побегу надо готовиться долго и серьезно. Средства? Может быть, и найдутся, только нужно хорошо подумать...

В этот день зародилась мысль о побеге, но прошло еще много месяцев, прежде чем мечта превратилась в план, в действие. Инар не хотел рисковать ни одним дорогим человеком. Он не обмолвился ни словом даже с Руабеном. Только через несколько недель он попросил Руабена принести костюм эллина, в которых ходили купцы с далекого Ханебу. Руабен выменял такой костюм на зерно и принес в корзине с продуктами, его никогда не проверяли. Инар горячо поблагодарил, но не сказал, зачем он ему потребовался. Руабен не решился спросить, но долго думал об этом с тревогой.

Однажды надзиратель Пекрур повел свою группу каменотесов к реке для омовения. Пока они раздевались и мыли свои повязки у берега, Пекрур отошел поболтать к береговой страже. Со стороны рабов слышались довольные восклицания, смех и громкие всплески воды. Пекрур с наслаждением потягивал пиво из кружки, предложенное ему приятелями. И вдруг послышались отчаянные крики и горестные аханья. Надзиратель бегом направился к купающимся, которые толпой собрались на берегу. Оказалось, что Эсхил, приблизившись к прибрежным тростникам, потревожил там крокодила и тот утащил его с собой в воду. Эсхил успел только крикнуть. Вода была еще красной от крови погибшего. Каменотесы поспешно натягивали повязки, не успевшие высохнуть. Все старались держаться подальше от реки. Инар, взволнованный и очень бледный, смотрел туда, где среди высоких тростников только что разыгралась нередкая для Хапи драма. На берегу валялась истрепанная повязка погибшего.

Надзиратель осторожно подошел к камышам, не отваживаясь зайти в мутную воду, и осмотрел их. Как ни хорошо было на полях Иалу, он не спешил туда. Но для отчета начальнику нужно было все осмотреть самому. Подошли охранники с пристани и подтвердили, что здесь часто видят огромного эмсеха.

Пекрур пересчитал всю группу и, злой, повел рабов в хижины, в поселок. Испуганные, перешептываясь между собой, каменотесы уходили от опасного места. Пекрур в душе был доволен, что избавился от иноземца с дерзкими глазами. Кроме того, в группе рабов, подвластных Пекруру, все больше подчинялись Эсхилу, словно он, а не Пекрур был надзирателем.

На другое утро Пекрур сделал обстоятельное сообщение начальнику каменоломен о случившемся. Для убедительности пришлось кое-что приврать. Начальник каменоломен безразлично выслушал надзирателя и только спросил:

— А ты сам видел, когда это случилось?

— Как же, как же, господин мой начальник! Эмсех был из самых крупных, локтей двенадцать в длину, раб только вскрикнул и захлебнулся, — вдохновенно сочинял Пекрур.

Начальник помолчал и добавил:

— В следующий раз купайтесь дальше от камышей, и так не хватает каменотесов. Сходи к писцу, пусть отметит.

Пекрур пошел к писцу, ведающему записью всех рабов каменоломен. Тот против имени погибшего поставил иероглиф — «кончено».

А Инар ходил очень грустный. Всем было заметно, как он тосковал о погибшем друге. Как-то незаметно получилось, что теперь вся группа слушала его. Но Пекрур против этого особенно не возражал. Инар был свой, а не какой-нибудь презренный экуеша* [34]. Работу группа выполняла так же аккуратно, а все время быть в духоте карьера не слишком-то приятно. Теперь иной раз можно отойти и сразиться на игральной доске.

Прошло еще несколько недель, и о происшествии на реке все постепенно забыли.

В УСЫПАЛЬНИЦЕ РАХОТЕПА

Хемиун вызвал к себе Руабена и предложил ему сходить в усыпальницу дяди, чтобы посмотреть великолепную работу знаменитого ваятеля.

На другое утро они отправились в Медум, в некрополь. Вначале поплыли на дахабие на юг, а потом вышли и направились на запад — Хемиун на носилках, а Руабен пешком.

Жрец, надзиравший за усыпальницей, провел их внутрь мастабы. Странно было после яркого солнечного дня идти в мрачную темноту. Все шли молча, стараясь ступать бесшумно, звуки здесь, в покое мертвых, казались преувеличенно громкими и заставляли невольно вздрагивать.

Идущие впереди остановились, и жрец высоко поднял факел. Руабен вздрогнул. В красноватом свете на него смотрели блестящие глаза. Густые черные брови и толстоватые губы были столь выразительны, что казалось вот-вот они начнут шевелиться. Это незнакомое лицо так поразило его, что он отшатнулся, не поверив, что это всего лишь мертвый камень, преображенный рукой гениального мастера.

Хемиун внимательно следил за лицом Руабена.

Жрец передвинул факел и осветил другую фигуру. Как живая сидела жена Рахотепа. Густой короткий парик обрамлял ее красивое лицо. Серебряная диадема со звездочками и лепестками слегка углублялась в массу волос. В глубине больших, чуть опущенных глаз затаилась грусть. Под полным подбородком ярко выделялось широкое ожерелье. Тонкий плащ плотно облегал ее фигуру и поднимался на высокой груди. Это лицо с характерными длинными бровями и полными небольшими губами очаровывало своей особой красотой.

Подавленный ваятель молчал. Покоряющая сила незнакомого мастера привела его в необычайное волнение. Это был всего лишь камень. Всем знакомый известняк. Но какой это был камень!