Копия Афродиты (повести), стр. 66

В кабинете следователя стояла гнетущая тишина.

«…Выпроводив Витьку из кабинета, Кравец предложил мне написать эту самую «свою автобиографию». Получив неделю времени, я должен был распределить его так, чтобы полностью довести дело до конца: или суметь себя защитить, или… Я испугался не на шутку. Объяснительная Оксаны, написанная собственноручно, являлась самым страшным документом, подтверждавшим мои действия. Мне надо было доказать обратное. А как? Только сама Оксана могла все поставить на место. Только она…

Витьки нигде не было. Ни в милиции, ни на вокзале. Значит, уехал без меня. Кстати, с ним было все ясно. Случай с собакой, являвшийся серьезной уликой, связанной с хищением мотоцикла, будто отпал. Витька — свидетель. Мы честно признались, что с собакой разыграли шутку: очень уж беспокоила лаем-визгом. Идея эта не новая. В прошлом году мы видели, как ребята из профтехучилища дали коту две таблетки реланиума и как кот, осмелев до безумия, бросался на собаку, гонялся за курами. Хохотали до слез. Кот остался жив, но в дальнейшем избегал встречи с людьми, словно одичал. Отсиживался в темных углах. Мы тоже, мол, хотели подобным образом успокоить собаку, но… Никакой он не был бешеный, а председатель с испугу зря его застрелил.

Кравец вроде бы соглашался с нашими доводами. Слушал внимательно, кивал утвердительно головой, временами улыбался. Но поверил ли? Этого мы не знали.

Я все же решил в нотариальной конторе снять копию свидетельства о рождении и взять медицинскую справку. В поликлинике людей было мало. Все те, кто надумал поступать учиться, давно уже взяли необходимые документы и, вероятно, отправили их по учебным заведениям. Я единственный из вчерашних учеников ходил из кабинета в кабинет, врачи удивленно встречали меня, больше из устных моих заверений, чем серьезных обследований, делали отметку в справке и отправляли в следующий кабинет. К обеду я успел завершить все дела.

По дороге домой, прижавшись щекой к холодному стеклу автобуса, я обдумывал свои дальнейшие планы. Прежде всего — надо встретиться с Оксаной. Дома она сейчас или нет? Если в Гродно, куда отправилась с документами и осталась у тети, для меня это совсем худо. Значит, надо узнать адрес тети. А как узнать? Идти на поклон к Петру Саввичу? Да он меня в три шеи выгонит из дома. Да и встреча с ним усугубит мое и так шаткое положение. Собственно, после моего категорического заявления о ложном показании Оксаны, следователь и сам обязан передопросить ее. Допустим, он это сделает. А вдруг Оксана снова подтвердит то, что сообщила в первый раз. Господи! Неужели это может быть? Тогда мне крышка. Как тут ни изворачивайся, как ни доказывай свою правоту, а путь ведет к одному. Следователь ведь не шутил. Как он сказал? Через месяц ты уже будешь в автоколонии строгого режима… Конечно, это «в автоколонии» — ответный удар на мое «свою автобио…» Старший лейтенант в долгу не остался. Он хоть и говорил, что его цель — не посадить меня в тюрьму, а не допустить туда, но в это поверить теперь очень трудно. И я, и Витька вначале не договаривали, были неискренними, где-то приврали… В конце концов вызвали к себе недоверие. Но все это я делал для того, чтобы не втянуть в историю Оксану. А она? Вот как отблагодарила за мою преданность, мою любовь… Любовь? Да разве она меня любила? Она меня как последнего дурака водила за нос, а в итоге подвела под суд. И все это, наверное, преднамеренно. Любовь… Придется все же выяснять, что это за такая любовь…

Водитель автобуса резко затормозил, громко объявил остановку. Я, словно очнувшись, вскочил и вышел на свежий воздух».

Гришка взглянул на часы. Маленькие красные цифры в квадратном углублении против заводной головки показывали двенадцать. Июль подбирался к середине. Жара начала спадать, деревья отбрасывали длинные тени, мошкара выползала из укрытий и яростно набрасывалась на одиноко стоявшего парня. Гришка сломал несколько березовых веток и с не меньшей яростью отбивался от них. Что же делать? Время бежит неумолимо.

Какая-то внутренняя сила заставила Гришку свернуть в урочище Партизанское, и напрямик через Тещину поляну он направился в Дубиловку. Осознание того, что рано или поздно придется идти туда, ускорило это решение. Но он не шел так, как раньше. Он скрывался за Деревьями, оглядывался по сторонам, напрягался при каждом шорохе, словно преднамеренно шел на воровство. В дом решил зайти не с улицы, а с переулка, со стороны сарайчика. И первое, что его поразило — молодая овчарка на цепи, той самой, хозяином которой был Барбос. Овчарка завиляла хвостом, присела-прижалась к земле, масляно-преданными глазами посмотрела на Гришку, тихо и жалобно заскулила. Парень не выдержал, приблизился к собаке, погладил по шерсти. Та в благодарность пыталась лизнуть лицо незнакомого человека.

— Ты что здесь делаешь?! — Гришка вздрогнул от неожиданного голоса, прозвучавшего над ним.

— Ничего… Я так… — парень выпрямился, и глаза его в упор встретились с колючим взглядом матери Оксаны.

— А-а, это ты, Гришка? — вдруг мягче сказала она. — Ну-ну?

— Тетя… — Гришка запнулся, не зная, как правильно назвать женщину. — Ста… Ста…

— Станислава, — подсказала она. — Идем отсюда.

Ах да, Станислава. Когда-то отец этой доброй женщины имел неосторожность назвать ее Сталиной — в честь любимого вождя. Теперь же, когда имя «отца народов» стало нарицательным и страшным в устах современников, Петр Саввич заставил свою жену изменить его на Станиславу, оформить документально и ревниво следил за точностью его произношения. Но соседи продолжали называть ее Сталиной, и поэтому она старалась как можно меньше показываться на глаза односельчанам.

— Станислава Ивановна, я бы хотел видеть Оксанку.

— Нет ее, — резко ответила женщина. — И нечего вам, Гришечка, больше встречаться.

Гришку это задело.

— Как нечего?

— А вот так. Как говорится — горшок об горшок… Трудно разобраться в этой жизни. Две недели назад

Сталина ему улыбалась, приносила чай со сдобой, создавала условия для нормальной подготовки к экзаменам, встречи с Оксаной тогда нужны были. А теперь, значит, нечего?

— Я должен ее видеть, — выпалил Гришка. — она меня оболгала.

— Как оболгала?

— Что не разрешила взять мне мотоцикл.

Председательша от удивления открыла рот. А разве она тебе разрешала?

— Да, сама. Я у нее не просил.

— Ну и нахал ты, Гришка, — с прижимом на каждое слово медленно выговорила председательша. — Ты что, хочешь опозорить мою единственную дочь? Она в жизни не позволяла себе врать.

У парня закипело внутри. Перед ним стояла будто не мать Оксаны, а какое-то чудовище, готовое проглотить его. Петр Саввич — известно. Тот никогда не был к нему доброжелательным. Но Сталина… Почему она так резко изменила к нему свое отношение?

— Мне только адрес дайте ее, — подавив в себе бурю негодования, попросил Гришка. — Больше мне от вас ничего не надо…

— А этого не хотел?! — вызывающе вскрикнула Певниха и выставила перед носом парня комбинацию из трех пальцев. — Не смей и думать о ней… Ху-ли-ган!

«…Я, раздосадованный, униженный, поплелся домой. После разговора со Сталиной мне стало ясно, что никто из Певнев меня защищать не станет. От встречи с Петром Саввичем никакого добра тоже не будет. Чего доброго, отлупит еще как Сидорову козу, а потом иди и доказывай, что это было не так. Нет, дорога мне сюда заказана навсегда. Но все же меня успокаивало одно: хорошо, что встречу с Оксаниными родителями я не отложил на завтра. Значит, время выиграно.

После этой встречи в моей голове творилось что-то невообразимое. В ней столкнулись самые противоречивые мысли, выводы, совершенно мне не понятные и неразрешимые. Прежде всего — о самой Оксанке. Подлиза и выскочка, изменница и предательница. Как я ее еще мог назвать? Я впервые задумался над своей любовью. А что такое любовь? Я годами лелеял надежду на встречу с любимой, в мечтах носил ее на руках, парил вместе с ней в облаках, я ее нежил, голубил, ловил ее каждый взгляд, чувствовал каждое ее желание и готов был исполнить немедленно. Ночами она преследовала меня во снах, днями я просиживал где-нибудь в кустах, чтобы хоть издали увидеть ее… Казалось, мечта сбылась. Она ответила взаимностью. Я был готов на все, даже изменить выбор профессии. Ради нее, моей мечты… И вот финал. Неужели так бывает в жизни с другими? Ну ладно, для нас, неопытных, случилась неприятность… А поведение Станиславы Ивановны? Она-то могла спросить, что к чему? Хотя бы узнать, как здоровье, действительно ли меня посадят и на сколько? А, собственно, зачем ей это нужно. Для нее главное — дочь. Как наседка в защиту цыплят, так и она в защиту единственной… Как же мне развязать этот узел? И вообще распутать его можно или нет?