Скифы в остроконечных шапках, стр. 17

— Невидаль, — перебила Гунда. — Я тоже среди овец росла.

— Был ли в твоем стаде баран с золотым руном?

— Золотую шкуру видеть не приходилось.

— А Фриксе и Гелле пришлось: все руно, до последней шерстинки, чистым золотом переливалось. Полюбили сироты златорунного барана, и баран к ним привязался, всюду за ними ходил. Куда Фрикс с Геллой — туда и он. И вот однажды, когда никого из пастухов не оказалось рядом, баран вдруг заговорил. «Фрикс и Гелла, — сказал он человечьим голосом. — По просьбе Нефелы я спустился с золотых облаков, чтобы спасти вас от злой мачехи. Злодейка ищет вашей смерти, уже посланы слуги убийцы». — «Что же нам делать?» — в страхе вскричали дети. «Скорее садитесь ко мне на спину. Ты, Фрикс, держись за рога, а ты, маленькая Гелла, садись позади брата и крепко обхвати его за шею». Слышишь, что я говорю. Одатис, доверься во всем своему брату, он непременно вызволит тебя из беды.

— Какая Одатис? Ты, рабыня, сказывай, да не заговаривайся.

— Прости, царица, спутала имена. Геллой звали маленькую сестренку Фрикса. И повела эта Гелла себя неправильно. Сначала все шло ладно. Дети послушались златорунного, сели верхом, и баран помчался по горам и долинам, пока не достиг синего моря. Но и здесь посланец Нефелы привал не устроил, с разбега бросился в синие волны и поплыл. Заиграли волны, запенились. Любо им царских детей качать. Только руки у Геллы вдруг онемели. «Ах, устала я, братец, держаться». — «Потерпи немного, маленькая сестренка». — «Нет больше сил». — «Смотри, видна уже Азия. Еще немного, и мы у цели». — «Прощай, милый брат». Слабые руки разжались, девочка скрылась в синих волнах. С той поры синее море стали звать Геллеспонтом [10]. Море Геллы значит это слово на языке эллинов.

— Девчонка утонула, с мальчонкой что сталось?

— Фрикс спасся, царица. Златорунный вынес его на берег.

— Кончилась, что ли, история?

— Истории не кончаются. Из одной вытекает другая, как из речки ручей.

— Все равно, в дугой раз доскажешь. Вон опять ошалевшие дружинники несутся пыль поднимать да вопить.

— Слава тебе, супруга Савлия! Радуйся! Радуйся! Оу-о!

— Царь! Царь! — завопили и запрыгали гадатели в шкурах мехом наружу. Подняли трезвон привязанные к рукам бубенцы.

— Оу! — затянул растянувшийся по степи змей с чешуйками из кибиток и всадников не виделось им конца.

— У-у! — подхватил пролетавший над степью ветер.

— У-у-у! — закачалась трава.

— Радуйся, Гунда! Ты уходишь вместе с царем!

Акинаки вспороли воздух, и дружина умчалась к вороной четверке, спеша занять место около Савлия. Но ни один из дружинников не посмел обогнать или подъехать близко к коренастому широкоплечему всаднику, вросшему в кожаное седло горделиво выступавшего серого скакуна. Неожиданно всадник сам повернулся к отцовской дружине. Едва заметным движением повода он заставил коня описать половину круга и, приподнявшись в седле, крикнул негромко, властно:

— Царь! Савлий!

— Савлий! — завопила в ответ дружина и снова умчалась в степь. Только комья земли брызнули из-под копыт.

Возле царской повозке сделалось пусто.

— Отец, — сказал Иданфирс, нагнувшись над навощенным телом. — Я поклялся богиней огня Табити, самой нерушимой из всех наших клятв, что твое последнее кочевание свершится, как должно. Я выполню клятву. Не гневайся и не насылай беду на народ из-за того, что воины покинут твою повозку и я сам окажусь вдали.

Тьмы войска явились, чтобы отнять у нас степи, небо и ветер, и глаза мои заливает ярость. Бой будет смертным. Знай и прости своих воинов за то, что они оставят тебя. Но не окажется сын вдалеке, когда отец уходит под землю. И когда ты, отец, будешь спускаться в жилище Вечности, я буду рядом и провожу тебя, как должно.

С этого дня змей, ползший за царской повозкой уменьшился. Чешуйки его поредели, но не умолкли крики и звон.

— Оу-о! — гудело по-прежнему за вороной четверкой.

— Савлий! Савлий! — вопила дружина. — Радуйся, Гунда! Оу-о! Радуйся! Ты идешь вслед за царем!

— Царь! Царь! — вызванивали бубенцы на жезлах гадателей.

Заслыша шум приближающейся повозки, в кочевьях вытаскивали из котлов с ручками-оберегами куски проваренного в пряностях мяса и разливали в чаши вино. Для Савлия наполнялся оправленный в золото дорогой ритон, к навощенным губам подносились лепешки, сыр-иппака, перья зеленого молодого лука.

Когда пир кончался и царь отправлялся в путь, кочевья, как раньше, пустели. На месте оставались лишь женщины с ребятишками да дряхлые старики. Мужчины, даже подростки, уезжали все до единого. Только дороги их расходились надвое. Мальчонки, не носившие кипий, отправлялись за Савлием. Остальные, с утроенным запасом стрел в грите у пояса, уезжали в другую сторону, чтобы, составив отряды, пополнить войско. У скифов армии не было. Все скифы-мужчины становились воинами, когда приходила война.

Поредел хвост кибиток и всадников, тянувшийся за четверкой черных, как ночь, лошадей. Из воинов, кроме отряда дружинников Савлия, никого не осталось. Днем дружина сновала растревоженным роем и испускала громкие вопли, ночью с еще большим усердием сторожила кибитку жены своего царя и другое его имущество, сложенное в большую шестиколесную кибитку.

И по-прежнему рядом с черной четверкой, прямо держась в седле, ехал широкоплечий всадник в остроконечной шапке, с гривной на шее, с браслетами на обнаженных ниже локтя руках. Конь под всадником был другой, хоть и серый, но не мышиного цвета, как раньше.

— Трус, — прошептала женщина, убранная как на пир.

Она сидела в проеме белой кибитки. Пухлые пальцы впились в колени. Черные без блеска глаза через головы всадников уставились в ненавистную спину, затянутую в простую, без шитья и меховой опушки, куртку.

— Все воины биться ушли, один сын старшей жены остался. Трус и есть. Эй, рабыня! — крикнула Гунда, не поворачивая головы. — Хватит петь-распевать. Сказывай дальше свои истории.

— Как угодно, царица, — откликнулась Миррина. Но прежде, чем подъехать, она довела до конца свою песню.

«Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой. Сладко ли, горько ли — счастье придет».

13

Царь царей принимает ванну

В короткий срок Иданфирс собрал пятидесятитысячное войско. Ядро сбили всадники, вооруженными луками, копьями и мечами. Подвластные земледельческие племена составили пехоту. Оружие пехотинцев — дротики с наконечниками, острее змеиного жала, и короткие обоюдоострые мечи.

Пятьдесят тысяч воинов встали против несметных полчищ. На каждого скифа приходилось без малого полторы сотни противников. Но скифы защищали свою свободу и верили, что победа достанется им. В победе не сомневался самый последний бедняк, не имевший ни шлема, ни панциря и защищенный лишь деревянным щитом, обтянутым толстой, грубо выделки кожей.

— С нами Таргитай, — говорили скифы друг другу. — Его силой натянуты наши луки. Золотая пантера хранит нас от вражеских стрел. Ее сбросил священный Меч прямо на щит Иданфирса, когда Иданфирс, закляв стрелу, нацелился в небо.

Среди скифов распространился слух, что Папай наделил Иданфирса способностью находиться сразу во многих местах. Воины, прибывшие из дальних кочевий, клялись покровительницам очага, что Иданфирс по-прежнему сопровождает отца на его пути к жилищу Вечности, что серый конь не удаляется от вороной четверки. Но при этом разве не видели скифы Иданфирса впереди головного отряда? Щит «Золотой пантеры» сверкал в левой руке молодого царя, когда отряд встретился с персами.

Действия разворачивались по плану, выработанному в священном месте Меча. Скифская конница, завидя персов, с громкими криками набрасывалась на врага. Летели копья, стрелы резали воздух — атака напоминала смерч. Внезапно все утихло: ни криков, ни лязга мечей. Лавина откатывалась и успевала исчезнуть прежде, чем к персам подходило подкрепление. Преследуя яростного и неуловимого противника, персидское войско уходило все дальше в степь. Бескрайний простор затягивал, словно болото без дна. Продвижение затрудняли пожары. Отступая, скифы сжигали траву, оставляя коней без корма. Людям тоже приходилось трудно. Обоз, казавшийся неистощимым, заметно скудел. Скифы стали показываться реже, в бой не вступали и исчезали бесследно, как только персы бросались в погоню. То жалили осами, теперь превратились в ускользающих угрей.