Маленькая Миледи (СИ), стр. 33

А вдруг — нет? Сколько таких погибло, недооценив противника.

Не стану спорить. Факт, что ты такой глупости не сделала.

Тогда надо было бы и остальных валить. Мне это надо?

Я взяла кинжал и обошла мёртвые тела. Непомню, говорила или нет, что они лежали ногами к головам? Так знайте. Присела у головы Февра и, предварительно вытерев о его рубашку ножик…

Кинжал.

Да какая разница…принялась выковыривать свою заколку. Надо сказать, что та поддалась не сразу, пришлось повозиться. Я так увлеклась, что аж язык высунула. Слегка. Наконец глубоко засевшая шпилька была извлечена, и я, не торопясь, вытерла о рубаху моего несостоявшегося убийцы сначала её, потом кинжал. Сунула заколку в волосы. Встала. Проклятье — ноги не держат. Покачнулась.

Хорошо, что Сона вовремя подскочила меня поддержать. Но какое у неё было лицо. А у остальных. Казалась ещё секунда, и отряд стражников ощетинился бы копьями. Кого ж они так перепугались? Неужели меня родимую?

Я протянула кинжал сержанту. Чего это он замешкался? А-а, лезвие в его сторону. Подбросила на ладони, перехватив его наоборот. Цыр буквально выхватил оружие из моих рук и быстро сунул в ножны, даже не проверяя чистоту лезвия. Не-е, ну чего это они на меня так уставились? У меня что, клыки выросли или когти?

— Э-э, нэдина, а не отдадите ли вы мне свою шпильку?

Какой-то он вежливый стал, аж жуть берёт. Ну не драться же мне с ним. Я протянула серебряную иглу. Сержант сгрёб её и протянул юноше.

— Нэдин Шимон позаботится о вашей собственности и вернёт её в целости и сохранности.

— Сона, — прохрипела я, — передай нэдину Лесного Предгорья мою благодарность.

И упала в обморок.

Следующие трое суток помню, как в тумане. То меня куда-то несли, то я ехала на трясучей повозке, считая своим несчастным телом все кочки и ухабы. Более-менее отчётливо, в памяти запечатлелось лишь три момента.

Разговор, выплывший из полусна-полудрёмы. Юного прынца и его сержанта. По-моему, это были они.

— …Не знаю, кто она ваша милость, но будь у неё в руках сосновая иголка, я вас вдвоём без надзора не оставлю. И вам советую быть начеку.

— Она всего лишь слабая девчонка. От вида крови в обморок хлопнулась, — презрительно произнёс, будто выплюнул молодой олух.

— Не-е, — возразил старик, — не от этого. Жар у неё, сильный жар. А с кинжалом как управляется? Если верить служанке, которую я расспросил, она уже убила две дюжины давгов.

— Врёт поди? — не поверил юноша.

— Конечно врёт, но что это меняет? Те двое — отец и дочь — её рук дело. Вы ж сами видели. Да и кольцо на пальце, а я, старый дурак, сразу не приметил, будто кто взгляд отвёл. Так что вы будьте поосторожнее, неизвестно кого нэд Арид из своей дочери вырастил…

Что зауважали, волки серые.

Опять забытье.

Следующий раз меня разбудили посреди ночи, грубо пхнув в сторону.

— Ну, вот так-то лучше, а то разлеглась тут, сучка малолетняя, как королева.

Это что, тот самый сморчок кривоногий? Его напарник приглушённо загыгыкал.

— Будешь послушной девочкой, мы доставим тебе удовольствие, а закричишь, мы тебя ножичком чик-чик, понятно? — это он Соне, вертя кинжалом перед её носом.

Та в ответ что-то промычала. Колченогий убрал руку, которой зажимал девушке рот.

— Кивни, если ясно.

Девчонка закивала. А что она могла сделать?

— Подвинься, сказал, — пнул он меня кулаком в бок.

Больно то как, аж искры из глаз посыпались. Я закусила губу. Рука с кольцом дёрнулась вверх. Вспышка.

Нет, как же вы меня достали. И развернуться негде в этом фургоне. А кривоногий уже задрал Соне платье и спускает штаны. От предвкушения удовольствия чуть слюной не захлёбывается. Я, как лежал на спине, так, не вставая, и впечатал подошвами обеих ног ему в пах. Как он завыл. А его напарник изумлённо уставился на неподвижное тело Олы. Я хотел было взяться за него, но тут накатила такая слабость. Видно мои душа и тело накрепко связаны. Впрочем, чего тут удивительного. В изнеможении я откинулся назад.

Последнее, что я увидела и услышала, перед тем, как снова провалиться за завесу беспамятства, как Сона, не будь дура, вцепилась зубами в руку второго насильника. Как же он заорал, нам, бедным девушкам, и «Помогите!» кричать стало ни к чему — сразу весь лагерь на уши встал.

Потом, словно через пелену тумана, шум беготня, крики, меня опять трясут.

— Вы что не угомонитесь? Опять колдовали?

С трудом фокусирую взгляд. Опять Цыр, позади — нэдин Шимон.

— Кто он вам? — хриплю.

— Не понимаю, — мотает головой сержант.

Да всё ты понимаешь, хмырь болотный.

— Займите делом своего родича и его друзей, чтобы не искали приключений на свою жопу и свой… и всё остальное, — из последних сил сиплю я. Голова кружится, падаю.

Последние, что вспоминается. Уже рассвело. Лучик света прорывается за полог нашей кибитки и на полотне дрожит и пляшет солнечнй зайчик. Нет, ну к-как-к ж-же т-т-тр-р-ряс-с-сёт-т н-на эт-т-тих-х ух-хаб-б-бах-х.

Слышу какое-то нытьё.

— Цырон, ну Цырон.

— Я для тебя — сержант, так меня и называй. Шутки кончились. Раз до тебя не доходит через голову, значит, будет доходить через руки и ноги. Мне потом твои отец и мать ещё спасибо скажут.

Подползаю к щёлке. О-о-о, да это ж мои знакомые. Цыр поскакал на нарге вперёд, а «колченогий» и «шутник» ковыляют за повозкой, таща на руках здоровенные камни.

Часть вторая

Королевский суд и иные зигзаги судьбы

Глава 1

Я проснулась. В кровати. Кр-расота. Сладко потянулась. Не надо трястись в повозке или бегать по лесам сломя голову. А где моя одежда и Сона. Ни того, ни другого. А комнатка вроде ничего, без изысков конечно. Обстановка спартанская. Кровать, стол, табурет. Но мы люди привычные. Вы можете себе представить гламурный будуар на пограничной заставе? Вот и я не могу.

Надо посмотреть в окно, чтобы понять хоть, где нахожусь. Откидываю одеяло и завёртываюсь в простынь, как римский патриций. Шлёпаю босыми ногами по полу. Отдёргиваю весёленькую бежевую занавеску. Ох, ё-моё!

У меня чуть ноги не подкосились. С трудом доползла до кровати. А как утро хорошо начиналось.

На окне. Была. РЕШЁТКА!!

Картина Репина маслом — «Приплыли». Я чуть не разрыдалась. Ну это ж надо!

А чего ты, собственно, хотела?

Ну как же. Эти ж гады полностью уверились, что я нэдина Серебряной реки, и тут такой облом. Может ошибка? Да нет, вряд ли.

В сталинских лагерях каждый второй считал, что все за дело сидят, лишь он, родимый, случайно.

Но тут-то не большевики у власти.

А причём тут это? Вон Эдмона Дантеса и Железную Маску на пожизненный срок не Ленин со Сталиным замариновали.

Так то — политика.

А у тебя? Ведь форпост «У Серебряной реки» сожгли.

И что? Кто ж в здравом уме и трезвой памяти возложит ответственность за сдачу крепости на десятилетнюю девочку? Бред! Чистой воды бред!

А на кого, по-твоему, её должны возложить?

Ну первый кандидат — коменд… Отец?! Но его же там не было?!

Вот об этом я и хотел сказать.

Нет, на фиг такие мысли, а то меня сейчас затрясёт.

От страха?

Нет, ненависти, чувства несправедливости и… Ну, может, и от страха, только немножко. И, вообще, ни в жизнь не поверю, что его никто не испытывает, сидя в тюрьме. Насколько бы крут ты ни был. Единственно, что радует — что камера не общая. Не представляю, чтобы я там делала.

Особо не радуйся. Не помню, кто сказал, но чем лучше тюремные условия, тем ближе к смерти.

Ну спасибо, обнадёжил!

Всегда пожалуйста.

Не знаю, до чего бы я дошла, всё глубже погружаясь в свои душевные терзания, если бы в камеру не влетела Сона.