Безжалостный обольститель, стр. 29
Клодия, открыв рот, смотрела на отца, испытывая одновременно и ужас и удивление. Неужели возможно, чтобы он, достигнув с женщиной вершины интимных отношений – рождения ребенка, – считал эти отношения всего лишь дружеским партнерством?
– Так, через минуту-другую ты уже должна стоять у алтаря. – С этими словами он распахнул дверь и быстро вышел из кареты.
Клодия не в силах была даже пошевелиться. Через открытую дверь она видела собор и мужчин, с любопытством посматривавших на карету. В желудке у нее снова все всколыхнулась, и она подумала, какую историю раздули бы сплетники, если бы ей стало плохо прямо у алтаря. Однако времени на размышления не было, потому что седая голова отца снова нырнула в карету и выражение его лица ясно говорило о том, что он крайне раздражен.
– Хватит, Клодия! – хрипло прошептал он. – Ты же знаешь, что посеешь, то и пожнешь. Пойдем же!
Небольшая толпа, собравшаяся у входа в собор, расступилась, пропуская их. Взоры присутствующих обратились к ней. Некоторые бормотали поздравления, и отец отвечал на них с прирожденной непринужденностью. Юджиния, Энн и Софи с нетерпением ожидали их. Клодия не проявила никакого интереса к планированию свадьбы, безжизненно подчинившись неутомимой энергии Юджинии и способности Энн помнить обо всех мелочах. Она взглянула на Софи – глаза у той были красными, словно она плакала, губы плотно сжаты.
Клодия, сняв накидку, вдруг засмущалась и посмотрела на свое платье из серебристого бархата с верхней юбкой из тончайшего прозрачного шифона, отделанного крошечными стразами, отражавшими свет свечей в церкви. Оно было слегка тесно в груди и талии, очевидно, она поправилась с тех пор, как последний раз надевала его несколько лет назад на очень важный бал, куда сопровождала отца, – тот самый бал, на котором Филипп закружил ее в вальсе. С тех пор она ни разу не надевала платье, но сейчас оно оказалось вполне уместным для венчания.
– Пора, – пробормотал отец и крепко взял ее за локоть, словно опасаясь, что она может убежать. Энн вдруг засуетилась – выстроив всех, прошептала последние указания на ухо Софи, прежде чем практически вытолкнула ее из-за ширмы, отделявшей вход от главного придела.
Затем Юджиния, заключив на мгновение Клодию в медвежьи объятия, вышла на дорожку, ведущую к алтарю. Граф молча взял руку дочери, положил на свою и шагнул вперед.
Паника в груди Клодии устремилась вверх, к горлу, она споткнулась и успела выпрямиться в тот момент, когда отец шагнул на дорожку, ведущую к алтарю.
Море людей всколыхнулось, все встали. А взор Клодии вдруг затуманился – возможно, слезами страха, – и она судорожно попыталась сосредоточить взгляд на каком-нибудь предмете, чтобы не видеть всех этих лиц. Ее ресницы затрепетали, она посмотрела в сторону викария...
Джулиан.
О Боже!
Джулиан, стоявший рядом с Артуром Кристианом, был одет в темно-серые сюртук и брюки и искусно расшитый серебристой тесьмой жилет. Он был выше всех, черные волосы – все еще слишком длинные, судорожно подумала она – блестели в свете десятков свечей у алтаря, резко контрастируя с белоснежным воротником сорочки. Круглые очки, несколько смягчавшие его цепкий взгляд, все же не скрывали блеска черных глаз, прикованных к ней.
О небеса, он был великолепен!
С каждым следующим шагом, приближавшим ее к нему, сердце Клодии билось все сильнее. Она не могла оторвать от него глаз. Завороженная, она не услышала ни слов викария, спрашивавшего, кто отдает ее в жены, ни ответа отца. Она лишь почувствовала, как отец вложил ее руку в руку Джулиана и его пальцы крепко сжались. Граф отступил, и между ними ничего не осталось, ничего, кроме неприглядной правды. Клодия по-прежнему смотрела на него, все еще не веря, словно в каком-то кошмарном сне. Джулиан ободряюще улыбнулся, подавшись к ней, когда они повернулись к викарию.
– Все хорошо. – Он прошептал это так тихо, что она решила, будто ей это показалось, но она тут же ощутила мягкое пожатие его пальцев.
Клодия стояла рядом с ним, бормоча бессмысленные ответы викарию, беспомощно уставившись на икону Девы Марии. Все ее тело охватила дрожь – в огромном соборе было очень холодно, единственным источником тепла была его рука, крепко сжимавшая ее пальцы. Как странно, думала она, когда он надел ей на палец простое золотое кольцо, что всего одна рука поддерживает ее, словно спасательный круг, в столь необычный момент жизни. Рука человека, который погубил ее жизнь, и не единожды, а уже дважды.
– Я объявляю вас мужем и женой.
Она не слышала больше ничего, только почувствовала его руку на своей щеке, прикосновение его губ к своим губам, его легкий вздох. И когда он поднял голову, Клодия увидела, как в его глазах промелькнуло какое-то новое чувство, глубокое, слишком глубокое – на мгновение он показался почти беззащитным. Он бережно накрыл ладонью ее руку и повел Клодию по дорожке под звуки струнного квартета.
О Боже!
Дело сделано.
Но это всего лишь начало.
Глава 12
Вся тяжесть происшедшего начала наконец доходить до Клодии только во время приема гостей после венчания. И дело было не только в золотом кольце, которое казалось чужим и неестественным на ее пальце. И не в гостях, которые учтиво подтверждали ее новый статус, называя «леди Кеттеринг».
Дело было в нем.
Джулиан не сказал ей ни слова за исключением того, что Софи погостит две недели у Энн. Он упомянул об этом, когда они ехали в карете в дом ее отца на Беркли-стрит, и терпеливо ждал ответа. Но Клодия все еще не в силах была произнести что-либо внятное, и он в конце концов отвернулся к окну.
После этого он не сказал ей и двух слов, но дело было даже не в этом. На нее давило само его присутствие. Джулиан легко и непринужденно беседовал с поздравлявшими его гостями, держась так, словно это было событие, о котором он мечтал. Очаровательный, остроумный собеседник. Его присутствие заполнило все пространство вокруг нее. С каждым прошедшим часом последствия собственной глупости давили на нее все сильнее и сильнее. Она теперь принадлежала ему.
И еще он прикасался к ней. С того момента, как священник провозгласил их мужем и женой, он все время касался ее – ее руки, локтя, талии. Для Клодии это было совершенно непривычно – отец никогда не отличался склонностью к демонстрации ласки, и те крохи, которые она получала, всегда были ее инициативой. Но ощущение его пальцев, его руки, лежащей на ее талии, было слишком... убаюкивающим. Это испугало ее. Если она позволит ему вовлечь себя в ложное чувство безопасности, он в конце концов причинит ей боль. Она была в этом уверена. Он рано или поздно устанет от нее и начнет искать удовлетворение в других местах, что он всегда и делал.
И потом, его слова. «За здоровье и счастье моей молодой жены, – сказал он. – Я клянусь до конца своих дней уважать и почитать ее». Какая-то женщина вздохнула, Артур Кристиан зааплодировал поэтическому дару друга, а Джулиан улыбнулся, глядя ей в глаза. Клодии пришлось напомнить себе, что это всего лишь слова, сказанные ради гостей. И тем не менее душа у нее затрепетала.
А теперь они остались одни.
Одни и порознь в огромном доме Кеттерингов на Сент-Джеймс-сквер. Когда они приехали, старый Тинли проводил ее в отведенные ей покои, и там она и сидела, уставившись в окно на серый день, промокший от дождя сад и дым, поднимавшийся из труб.
Джулиан, нервно расхаживавший перед камином в парадных апартаментах, остановился и раздраженно взглянул на часы. Восемь. Прошло четыре часа с тех пор, как Клодия поднялась наверх за Тинли, не сказав ни слова. Предполагалось, что она переоденется и присоединится к нему. Он, правда, ничего не сказал ей, сочтя, что это само собой разумеется. Нравится это ей или нет, но это день их свадьбы. Она что, собирается дуться в своих покоях до конца жизни?
Он повернулся, подошел к небольшому столику на колесиках и налил себе виски из графина. Женские капризы ему были не в новинку. Имея четырех сестер, любая из которых могла надуться в любой момент и запереться в своей комнате, он привык пережидать подобные моменты. Но только не на этот раз – он был слишком нетерпелив, выбит из привычной колеи стремительным ходом событий.