Нэнуни-четырехглазый, стр. 27

— Отношение направил на имя министра внутренних дел. Он, конечно, запросит мнения наместника Северо-Западного края, по месту вашего прежнего жительства и событий 63-го года… И, по получении ответа, составит доклад для утверждения решения государем, Такова процедура всех подобных дел…

Корф сказал правду. Сам он давно изучил «Дело штаба войск Виленского военного округа», начатое 16 сентября 1863 года, эту летопись шести молодых людей, в самом расцвете сил угнанных в сибирскую каторгу. Может быть, генерал-губернатор никогда до конца и не верил в полную лояльность Янковского, но, несомненно, уважал его. Во всяком случае симпатизировал как энергичному человеку. С другой стороны, в те годы лошади Янковского приносили огромную пользу, а это поднимало авторитет главы русского Дальнего Востока и приносило ему определенные лавры. В общем, барон Андрей Николаевич Корф был, конечно, неглупым и дальновидным человеком. И психологом. Он сделал уверенный ход конем и достиг цели.

Когда они уже подходили к берегу, спросил:

— Ну, что же вы все-таки решаете предпринять по вопросу улучшения лошади в ближайшее время? Сами видите — обстановка…

— Что делать, ваше высокопревосходительство. Раз обстановка требует, придется, видно, распродать часть молодняка и отправиться на будущий год в Западную Сибирь. Отберу там лучших скакунов и рысаков, приведу их сам. Такого ответственного дела не смогу поручить никому.

— Вот и прекрасно! Давайте, действуйте! А когда нужно, не стесняйтесь, по любому вопросу обращайтесь прямо ко мне…

Они распрощались, и белый восьмивесельный вельбот доставил гостей к пароходу. Загремела якорная цепь, из трубы повалил черный дым. Пароход развернулся и дал прощальный гудок.

Михаил Иванович не спеша поднимался назад, на перевал. В мыслях он был далеко, где-то в просторах Сибири…

Дальше все протекало так, как предсказал Корф. Переписка между высокими царскими чиновниками шла своим чередом. Помощник министра внутренних дел запросил генерал-губернатора Северо-Западного края — как его высокопревосходительство смотрит на ходатайство генерал-адъютанта барона Корфа? И не возражает ли против возвращения бывшего мятежника Янковского на родину?

Ответ наместника был недвусмысленным. На его взгляд, в Польше, Литве и Белоруссии вполне достаточно неблагонадежных лиц, чтобы еще усиливать их лагерь такими, как Янковский…

В каких выражениях докладывал министр царю — неизвестно. Но как бы то ни было, в июле 1890 года в «деле» ссыльного поляка появился документ, поставивший окончательную точку. Озаглавленный «По Высочайшему Повелению», он гласил дословно:

Так половинчато — без права возвращения в родные края — был «помилован» Михаил Иванович Янковский. А канцелярия Северо-Западного края тотчас же разослала губернаторам и начальникам жандармских управлений Виленской, Гродненской и Люблинской губерний строжайший секретный циркуляр, запрещающий Янковскому посещать и проживать в перечисленных губерниях. Копия этого документа закрыла двадцатисемилетнее дело в сто двадцать шесть рукописных страниц.

ЗНАКОМОЙ ДОРОГОЙ

Для приобретения нескольких десятков кровных производителей требовались немалые деньги. Для этого Михаил Иванович продал всех второстепенных лошадей и, идя на немалый риск, взял ссуду в банке. Он понимал, что покидает дом надолго, поэтому в помощь жене пригласил из Иркутска ее брата Семена Лукича, оставил и Платона.

В ноябре по первому санному пути из пригорода Владивостока лихо вырвалась ямщицкая тройка. День выдался морозный. В надвинутых на лоб шапках и длинных теплых тулупах скакали на запад Янковский и его второй помощник, отставной унтер-офицер Афанасий Антипов. Небольшие, крытые кожаным козырьком сани легко скользили по накатанному за три дня тракту. На облучке, до глаз укутанный шарфом, крепко держал длинные вожжи плотный ямщик. Под правой его рукой в железной трубочке мерно раскачивался гибкий кнут. Когда бородач брался за него, кони переходили на галоп и в сани летели комья снега…

На станциях отогревались чаем, меняли лошадей, а иногда и ямщиков. За день порою пробегали сотню верст и больше, но долог был тот старинный путь от Владивостока до Томска. Ехали без остановок, без отдыха, и все равно дорога отняла целых два месяца. Только в начале нового, 1892 года, прибыли к месту.

Шесть мощных жеребцов-производителей купили на казенных заводах, а тридцать шесть кобылиц тщательно отобрали в крепких крестьянских хозяйствах Кузнецкого округа. Потом несколько дней ушло на то, чтобы познакомить лошадей друг с другом, научить дружно бежать одним табуном. Наконец они выехали на старинный сибирский тракт.

И пролегла перед глазами дорога, по которой юный польский студент шагал с товарищами на восток — в неведомую даль — двадцать восемь лет назад.

Мало что изменилось за эти годы в облике великого сибирского пути. Только сам Михаил Иванович был уже не тот юнец, что брел в колонне унылых арестантов. Он заметно раздался в плечах и пояснице, поредела пышная шевелюра, а в каштановой бороде появились первые седины. Зато теперь он организатор любимого дела, а дело это приносит немалую пользу далекой, но ставшей такой близкой сердцу окраине русской земли. И скачет домой во главе гурта пламенных лошадей, — садись на любую! Временами даже не верилось: не сон ли это?

Они очень спешили. Весна нагоняла и могла остановить надолго. С теплом развезет дороги, вскроются реки. А денег в обрез, что если разливы задержат на месяц, на два? Чем кормить? Фуража на такую ораву во вьюках не увезешь…

И гнали. Старались идти больше на рысях. Но как ни торопились, до Байкала добрались только в апреле. Момент был критический; сизый лед озера-моря лопался, образуя непроходимые трещины.

На ангарском берегу «священного моря» наскоро сколотили деревянные щиты, поволокли их за собой. Перебрасывали эти мостки с кромки на кромку бездонных зияющих разрывов и осторожно переводили храпевших, упиравшихся коней. Наконец одолели Байкал и подступили к реке Селенге.

Но здесь картина оказалась еще более страшной. Между сушей и льдом уже бежала вода. Что делать? Погнали табун вдоль берега вскачь, но везде то же самое. И лишь в семи верстах ниже Верхнеудинска заметили место, где можно ступить на подозрительно потемневший, ноздреватый лед. А река широкая, над ней пар. И тут даже никогда не терявшийся лихой кавалерист Антипов заколебался:

— Успеем ли перейти, Михаил Иванович, не утопим ли весь табун, да и сами?..

Михаил Иванович спрыгнул на лед, постучал окованном концом подобранного на берегу рыбацкого шеста. Прикрыл ладонью, защищая от сверкавшей поверхности глаза, прикинул расстояние до противоположного берега. Если не одолеть, ледоход задержит на много дней.

— Лед должен выдержать, Афанасий. Давай, пошли ходом, без задержки. Только врастяжку, не кучей. Пошел!

Они двинулись бегом, местами по хлынувшей поверх льда воде, лавируя между парящими полыньями. Был, конечно, немалый риск утопить косяк и утонуть самим, но инстинкт, верный глаз и расчет победили. Перевели весь табун и выбрались на берег.

Лошади тяжело дышали, нервно вздрагивали. Им дали немного овса, успокоили. Потом люди быстро собрали плавник, разложили костер — нужно было обсушиться, вскипятить чаю. Мокрые и продрогшие начали переобуваться у огня.

Чайник стал напевать, как вдруг позади раздался приглушенный треск. Оба вскочили, оглянулись и замерли: Селенга качнулась, загрохотала и двинулась в Байкал. Лед тронулся!