Кир Великий. Первый монарх, стр. 9
После этого Кир пришел к заключению, что других доводов у него нет. Конечно, на следующий день он мог направить асваранцев, чтобы разграбили дома Шушана. Однако он помнил умоляющий шепот девушки и решил быть милосердным. Внезапно он рассмеялся, почувствовав духовный подъем:
— Хорошо, будем друзьями, правитель Губару! Только подари мне на память один из твоих новых сеющих плугов.
Впервые проницательный Губару удивился:
— Клянусь солнцем Иншушинака! Слово Ахеменида прочнее закона, высеченного в камне. Кир, я услышал твой обет дружбы.
На рассвете, когда персидские всадники собирали свой обоз, Губару уже приготовил для Кира плуг, а также несколько мешков восхитительного риса и специй. Как подарок Камбису, объяснил он. Затем он отвел Кира от его людей на мост, где шум стремительной реки приглушал слова. В этот момент владетель Шушана словно общался с бегущей водой, и черты его напряженного лица смягчились.
— Пастух, — сказал он так тихо, что Киру пришлось напрячь слух, — я не пророк из Иудеи, не халдей, читающий судьбу по звездам. Моей душой владеет Элам. Я верно служил могущественному строителю и архитектору Навуходоносору, — пусть даруют ему боги долгие годы жизни! Однако семь демонов болезней мучают его. Когда услышишь, что Навуходоносор умер, — его голос понизился до шепота, — седлай быстрого коня, приезжай ко мне, и мы поговорим о великих вещах. — Он улыбнулся воде. — Можешь не бояться приезжать один.
Так эламит Губару связал себя с Ахеменидами узами понимания.
Персидские всадники рады были покинуть жару и пыль Шушана; они устали хлопать мух и чесаться от муравьиных укусов. Вернувшись в Парсагарды, Кир рассказал все, что произошло в этом городе, воскресающем от смертных мук, опустив лишь последние конфиденциальные слова Губару. После чего Кассандана стала лить слезы и кричать, что эламиты пустили пыль ему в глаза. Он не добился от них дани. Камбиса восхитил новый плуг, хотя он сказал, что будет трудно научить одного каспия делать ту работу, которую всегда делали двое.
Поразмышляв о своей поездке, Кир решил, как только снова прорастет трава, отправиться с отцом к правящему мидийскому двору. Он испытывал потребность понять, что это значит — быть данником мидян. Но не озаботится тем, чтобы составить в уме ясный план. Если бы он подумал об этом хорошенько, мог бы избежать опасности.
ПЕСНЬ О РАЗГРАБЛЕНИИ НИНЕВИИ
Экбатана, город царя, властвовавшего над многими другими царями, лежал далеко в сторону холодного севера. Его бастионы из нового серого камня возвышались над темными соснами у подножия одинокого заснеженного пика. Это название означало «место сбора», поскольку мидяне говорили, что их первый знаменитый предок впервые собрал вместе все племена кочевников-мидян в этом месте, под священной горой Эльвенд. По иному мнению, Экбатана (Хамадан) просто находилась в месте пересечения великих караванных путей с востока на запад от Гирканского моря к «воротам», ведущим вниз, на равнину, к Ниневии.
Сами мидяне были иранцами и по крови родней (геном, говорили они) персам, все еще разделенным на племена. Мидяне и персы пользовались одним языком, но смотрели на мир по-разному, поскольку Мидийское царство уже три поколения завоевывало новые земли, в то время как персидские конные лучники не смогли добыть себе ничего, даже полуразрушенный Шушан. Таким образом, Мидия одерживала победы со времен Киаксара Увакшатры — воина, создавшего по ассирийской модели первую регулярную армию, примечательной особенностью которой было использование персидской кавалерии. Соответственно, мидяне называли Киаксара основателем их империи, хотя у них еще не было ясного понимания, что же такое империя. Гораздо легче было победить ассирийскую армию, чем скопировать устройство Ассирии.
У Астиага Копьеметателя, старшего сына Киаксара, была серебряная пластина с описанием деяний трех знаменитых предков. Эту пластину проносили через зал для трапез и демонстрировали всем сидевшим за столом гостям, независимо от того, могли они прочитать запись или нет. Астиаг мог рассказать историю семьи, поскольку знал ее наизусть. Ему уже не приходило в голову, что, хотя его отец Киаксар всю жизнь сидел на лошади, сам он большую часть времени делил между столами для пира и женской половиной, где проживало несколько принцесс из соседних стран, в том числе Мандана, дочь знаменитого Навуходоносора. В таких условиях Астиаг считал себя царем, равным по славе Навуходоносору, и полагал, что мир между ними опирается на взаимное уважение, вытекающее из равновесия сил. Мидянин обладал непобедимым войском, в то время как халдей, в свою очередь, был мастером в искусстве построения непреодолимых укреплений. Истина заключалась в том, что недавно возвысившийся Астиаг страдал комплексом неполноценности, требующим лести для своего удовлетворения, а Навуходоносор трудился как одержимый, строя защитные заставы на дорогах и даже преграды на реках в форме дамб.
Скитавшийся по дальним странам иудейский купец, продавший Губару сеялки, дошел до Мидии и пал ниц перед туфлями Астиага. Без всяких затруднений он пристроил царскую пурпурную ткань во дворце Экбатаны. Благородные мидяне никогда не торговались, поскольку не понимали торговли, хотя в гневе они могли завладеть всеми товарами купца, а самого его бросить охотничьим псам. Сообщая им дорожные новости, иудей заботливо описал неотделанный город Ахеменидов как просто какой-то райский сад. Имея способности к языкам, он подцепил иранское слово, означающее орошаемый быстрым потоком тенистый сад — фирудис, — и произносил его как рай. Слова фирудис-и-адам означали сад для уединения. Неизбежно получилось так, что купцы-иудеи, рассказывавшие о своих путешествиях по Вавилонии, упоминали о том, какой сад создал Яхве на востоке — рай для Адама. Из этого у их пророков возникла известная история. Но это было после великих перемен и прекращения умирания земли.
Если придерживаться все еще последнего христианского календаря, Камбис и Кир отправились в Экбатану в год 563-й до рождения Христа. Это было за год до смерти Навуходоносора и за два года до освобождения из заточения царя Иудеи Иоахима, чем, однако, не закончилось его пленение.
Никогда еще долина Парсагард не была так красива. Когда они въехали в ущелье, служившее северными воротами, Кир повернул лошадь, чтобы оглянуться на свежую зелень весенней травы, испещренную синими и алыми цветами.
— Это как боль от раны, — сказал он, — покидать долину.
— Если ты так чувствуешь, — быстро вставил Камбис, — то зачем же ее покидать? Должно быть, сейчас в тебе проснулся твой дух-хранитель, не говоря уже о том, что закон запрещает тебе выезжать за границу вместе со мной. Этой ночью — вспоминаю теперь — мне приснилось, что ядовитое дыхание Ази-Дахаки коснулось тебя и вызвало болезнь во время поездки.
У Камбиса была манера вспоминать сны, когда ему требовалось получить подходящее предзнаменование. Кир очень хотел вернуться, но не желал втягиваться в разговор о предсказаниях.
— А мне приснилось, — сказал он, смеясь, — что я осадил коня у ворот Экбатаны и огромная толпа пала ниц.
— Ты погубишь себя, прежде чем это увидишь. Если не будешь обращать внимание на своего духа-хранителя, — мрачно добавил он, — один из трех демонов, следующих за тобой по пятам, положит конец твоей жизни.
— Трех? Кто же эти трое? — Кир по-прежнему не отрывал глаз от долины.
Камбис крепко сжал плечо сына, чтобы прервать его размышления.
— Гнев. Неизвестная женщина. Слепая отвага. — Поскольку Кир не отвечал, отец задумчиво добавил:
— А из этих троих последний хуже всех. Мудрый воин перед сражением осматривает свое оружие и принимает во внимание оружие врага. Глупец умирает быстро.
После этого Кир ударил лошадь коленями и двинулся вперед. Действительно, в тот момент злые силы брали верх в его судьбе. Прервав путешествие на пастбище нисайских скакунов, они отобрали в качестве дани Астиагу двух белых жеребцов и двадцать племенных кобыл. Однако мидийские чиновники, поджидавшие их с писцами, взяли их отборное стадо, не учтя жеребят, которые должны были родиться. Кир обнаружил, что несколько скакунов нисайцев, которых они пригнали на север, были не более чем символической данью, требуемой мидянами от персов. Более горькое знание пришло к нему среди великолепия дворца Экбатаны, где он и его отец затерялись в толпе, спешившей увидеть великого царя. Он возмутился, когда его обеспокоенный отец заторопился надеть неуклюжую церемониальную корону из перьев и застегнуть безупречно белый полотняный плащ под торчащей клоками бородой. Кир и не подумал сменить свои сапоги для верховой езды или украшенную кисточкой шапку. Даже Волька, его охранник-скиф, прежде чем направиться в зал Астиага, украсил руки золотыми браслетами, чтобы продемонстрировать добытые им трофеи.