Кир Великий. Первый монарх, стр. 52

Они свернули в рощицу финиковых пальм, казалось ничем не отличавшуюся от тысяч других. В тени дожидались двенадцать взнузданных лошадей, таких же гладких и норовистых, как скакуны мнимых арамейцев. С постеленных на земле одеял поднялось четверо; у каждого был лук в чехле и колчан со стрелами, притороченные к поясу, лица скрывались под капюшонами. Пятый, седовласый мужчина, медленно выдвинулся вперед, чтобы схватить стремя у оруженосца, отдавшего резкую команду. Разом все лучники скатали одеяла и привязали к седлам. Оба экскурсанта спешились, и оруженосец передал свое оружие старому конюху.

— Видишь, у нас есть хорошие лошади, — заметил он Иакову, — но не думаю, чтобы ты смог их купить.

Внезапно Иаков Эгиби похолодел от страха. Он почувствовал себя одиноким и беспомощным, когда понял, что столкнулся с вооруженными врагами, должно быть мидянами или персами. Возможно, к стенами Вавилона они подъехали как торговцы лошадьми, но теперь им не нужно было его обманывать. В этих условиях Иаков посчитал, что у него есть лишь один шанс из десяти уйти живым из их убежища. Не сомневаясь в этом, он мужественно смотрел в лицо переодетому вождю, тяжело дыша от непривычной скачки.

— Действительно, у тебя замечательно красивые животные, — невозмутимо ответил он, — и есть запасная лошадь для каждого всадника.

Переодетый слуга весело рассмеялся. Несомненно, все остальные смотрели на него как на вождя и молчали в его присутствии. Иаков сделал вывод, что его ранг очень высок.

— Вавилонянин, твоя мать родила не глупца, — заметил мнимый слуга. — С сегодняшнего дня я у тебя в большом долгу, ведь ты показал мне путь, которым я могу войти в твой город. — Он вскинул руки, рассмеявшись, словно от шутки. — Когда я приду в Вавилон, ты сможешь попросить что угодно для своей семьи и племени. Я удовлетворю твою просьбу.

С этими словами он вскочил на спину свежей лошади, а все остальные пристроились за ним и выехали из рощи. Они быстро исчезли в сумерках, но Иаков какое-то время слышал стук копыт по дороге, удалявшийся в сторону востока.

Дав отдохнуть мулу и сам переведя дух, Иаков задумался о словах этого военачальника, наверняка из персов: «.., путь, которым я могу войти в твой город». Они всего лишь объехали вокруг большей части десятимильной стены, не имевшей другого входа, кроме бронзовых охраняемых ворот.

Наутро Иаков не стал искать в Эсагиле инспектора Римута. Появившись в своей конторе, он велел агентам найти блудницу Эалиль и кирпичника Нуску, желая узнать все, что с ними произошло накануне. Когда молодая пара была доставлена, Иаков сам допросил Эалиль. Ее история показалась ему правдивой — не упоминая о подаренных золотых монетах, она честно рассказала всю историю, повторив еще раз, как она читала табличку, высмеивающую Кира.

Немыслимое подозрение зародилось у Иакова Эгиби. Выставив всех помощников, он сел к столу и надолго задумался. Затем, потребовав к себе аморита с посохом и носильщика зонта, он вышел на солнце и не спеша направился пешком через улицу Забары и восточные ворота на многолюдный берег Кебара. Там он снял туфли и вошел в молельню, где, как всегда, ждали старики.

Это были сородичи матери Иакова, старейшины племен, которые, как велели им пророки, придерживались закона Моисея и не выполняли никаких других законов. Они поклонялись храму Яхве, хотя даже старейший из них никогда его не видел. Им-то Иаков и передал шепотом невероятную новость, рассказал, как собственными глазами видел на мосту улицы Адада царя мидян и персов Кира. Более того, нога Кира ступала по Вавилону, по Эсагиле, даже там, где стояла табличка с насмешливой записью Набонида.

— Перед отъездом Кир сказал мне: «Когда я приду в Вавилон, ты сможешь попросить что угодно для своей семьи и племени. Я удовлетворю твою просьбу».

В затемненной комнате у вод вавилонских шепот был еле слышен. Иаков поверил, что неизвестный Ахеменид, не умевший читать, — о чем свидетельствовала блудница Эалиль — держал данное слово. А из всех сокровищ, спросил он молчаливых старцев, какое было величайшее? Золотые сосуды из храма, вынесенные Навуходоносором, разрушителем Иерусалима.

Они долго размышляли вместе и принесли эту весть Исайе.

Шпион Римута из квартала Кебар, как положено, донес, что евреи опять устраивают заговор, распространяют слухи о пришествии перса Кира и снова говорят о возвращении золотой посуды из их храма, стоявшего когда-то в Иерусалиме.

Сам Римут оценил информацию таким образом: в этом не было ничего нового. Еврейские пророки и в прошлые годы распространяли дикие истории о пришествии мидян, и ничего подобного не произошло. Ничего подобного и не могло произойти. Хотя может случиться, что наиболее отчаянные иудеи, которые внушают другим мысли о возвращении в Иерусалим, могут попытаться украсть священную посуду из подвалов дворца. А значит, в назидание другим стоило бы публично содрать кожу с их предводителей, к которым теперь, видимо, нужно причислить двурушника Иакова Эгиби. Не преподал ли раньше сам Навуходоносор пример, наказав вождей бунта в самом Иерусалиме? Непобедимый Навуходоносор сжег храм царя-бунтовщика Седекии, убил его детей на глазах этого иудейского царя, а затем выжег глаза самому Седекии!

И тогда инспектор Римут проинформировал царя Набонида.

ЧТО СКРЫВАЛ НАБОНИД

Тем летом Набонид прикладывал некоторые усилия, чтобы казаться сумасшедшим. После праздника Нового года и в это последнее лето своего правления он редко покидал покои дворца. Он старел; в те редкие случаи, когда нужно было посоветоваться с учеными или принять послов, ему прицепляли фальшивую, сильно завитую бороду и фальшивый узелок темных волос на затылок. По преданию, древние ассирийские монархи были черноволосы и имели зловещий вид, поэтому новая халдейская династия пыталась подражать им и внушать страх подданным. Страх перед богами, царями и слугами царей держал народ в повиновении, что было важно в тяжелые годы эпидемий и нехватки продовольствия. Это лето также выдалось тяжелым.

Изобретательный верховный жрец Зерия провозгласил, ссылаясь на предзнаменования, что гнев Мардука тяжелым бременем давит на страну. (Это заявление имело двоякую цель: внушить низшим классам благоговейный трепет и повернуть их против жречества Мардука, которое исподтишка обвиняло Набонида в оскорблении пренебрежением божественного хранителя Вавилона. На самом деле в стенах цитадели Эсагилы жречество боролось с двором за восстановление своего влияния. Башня и храм Экура, можно сказать, вели войну против царского дворца.) Никто, кроме могущественных жрецов Мардука, не порицал Набонида. Остальные считали его безумцем и, следовательно, стоящим в стороне от дел человеческих, но тесно связанным с невидимыми божествами.

Иначе его поведение нельзя было объяснить. На долгие годы он бросил Вавилон, чтобы непрерывно путешествовать по западным территориям, находившимся за Двуречьем. Там он занимался перестройкой древнейших святилищ, отыскивал скрытые надписи и расшифровывал их. Без всяких видимых причин далеко на западе, в пустыне Тейму, Набонид заново отстроил город, с блестящими дворцами и храмами, требующий постоянного снабжения из самого Вавилона. (Отлучившись, таким образом, из Эсагилы, хитроумный старик понизил значение Мардука и его жрецов, своих врагов.) На самом деле, прокладывая западные торговые пути к морю, Набонид попытался возместить влияние, потерянное Вавилоном из-за побед энергичного Кира. Персы стали хозяевами северных дорог, пересекающих верховья рек и ведущих к Анатолийскому побережью. Таким образом, они держали в руках богатейшие хлебные земли севера и остатки Ассирийской империи. Как наследники Мидии, они претендовали на огромные территории, жизненно важные для Вавилона, даже на финикийские торговые порты и Палестину. Точно так же на юге пришедшие в себя эламиты выдвигали претензии на приморские земли в устье двух рек, в дельте, важной для рыбной ловли, не говоря уже о выходе к морю.