Мэгги и Джастина, стр. 69

Может быть, все обойдется. Может быть, не стоит придавать этому столь большого значения. Но совсем забывать о том, что с Джозефом что-то может произойти, ей нельзя.

Однако церемония встречи принца Уэльского в аэропорту Канберры прошла совершенно спокойно. Принц, высокий мужчина средних лет в военно-морском мундире и фуражке с большой кокардой, медленно спустился по трапу самолета, который вырулил на специально отведенную полосу в дальнем углу аэропорта.

Служба безопасности сработала четко, и ни одного лишнего человека среди встречавших главу британских ВМС не было. Поскольку визит принца носил неофициальный характер, государственным чиновникам было необязательно присутствовать на его встрече, а это значительно облегчало жизнь охране. Здесь были лишь посол Великобритании и генерал-губернатор с супругой.

Мэгги поздоровалась с принцем Уэльским, который, к ее удивлению, оказался значительно моложе, чем она предполагала. Очевидно, Джозеф был в близких дружеских отношениях с британским гостем, потому что принц с такой радостью бросился к нему в объятия, что человек со стороны мог бы подумать, что наблюдает за встречей родных братьев.

Из аэропорта принц Уэльский направился в дом генерал-губернатора Австралии, где и отобедал. Мэгги с огромным любопытством слушала разговоры за столом, которые касались в основном современной политической ситуации в Британии и Австралии, а также здоровья королевы-матери и остальных членов правящей фамилии.

Принц оказался остроумным и тонким собеседником, который с присущим, наверное, только англичанам юмором рассказывал о последних событиях в Лондоне и Букингемском дворце.

После обеда в доме Уилкинсонов принц пригласил Джозефа вместе с ним посетить британские эсминцы, которые зашли с визитом вежливости, а Мэгги, сославшись на плохое самочувствие, осталась дома. Не то чтобы она действительно плохо чувствовала себя, однако тревожные ощущения последних дней и напряжение, связанное с этим, сказались на ее здоровье.

Они с Дженнифер поужинали в одиночестве, и Мэгги рано легла в постель, но так и не могла заснуть до самого утра. Ужасно болела голова, а стоило закрыть глаза — ее начинали тут же навещать какие-то ужасающие видения, и она мгновенно подскакивала на подушке.

Уже начинало светать, когда в очередной раз провалившаяся попытка уснуть заставила ее подняться с постели. Несмотря на то, что стояла ранняя весна, было еще прохладно. Ветер дул с северо-запада, и Мэгги, распахнув окно, долго стояла, вглядываясь в начинающую светлеть темноту.

Может быть, она прислушивалась к ветру, который не смущала опустившаяся ночь и который все больше набирал силу и все настойчивее вторгался в сознание. В этом шуме ветра было что-то особенное. Его порывы налетали с северо-запада бесчисленными волнами, и когда такая ветровая волна проходила мимо, в ее общем звучании ясно выделялись три тона: дискант, тенор и бас. Словно три голоса разговаривали с Мэгги, пытаясь рассказать ей о чем-то.

Удары ветра о землю рождали самые низкие ноты этого трехголосья. Одновременно возникал баритональный жужжащий гул в лишь недавно появившейся листве деревьев. И, наконец, самый маленький по силе, более высокий по тону, трепетный подголосок силился вывести свою собственную приглушенную мелодию. Это был какой-то особенный звук, которого Мэгги прежде никогда не слыхала. Тонкий и не столь заметный, как первые два, он, однако, производил на нее наибольшее впечатление.

В шумных напевах весенних ветров этот звук больше всего был похож на полуиссякший человеческий голос, каким он еще сохраняется в горле девяностолетнего старца. Это был шепот, сухой, как шелест бумаги, но отчетливо касавшийся слуха, и привычный человек мог не хуже, чем осязанием, распознать, какая мелочь его производит. Это был результат игры ветра с какими-то растениями. Может быть, он рождался в высохших колокольчиках, оставшихся от прошлого лета, когда-то пурпурных и нежных, но теперь вымытых и вымороженных зимними дождями и ветром. Каждый отдельный звук был так слаб, что только сочетание сотен таких звуков едва-едва нарушало молчание, а миллиарды их, приносимые ветром со всех окрестных склонов, достигали ушей Мэгги как прерывистый, чуть слышный лепет. И все же ни один из ночных голосов не обладал такой властью приковывать внимание, не будил столько мыслей о его источнике. Человек, слушавший его, словно охватывал внутренним зрением все эти неисчислимые множества — так ясно видел, как ветер накидывается на каждую из этих крошечных трубочек, врывается внутрь, обшаривает ее всю и снова вылетает наружу, как будто любой колокольчик был размером с кратер вулкана.

«Дух носился над ними». Эти слова вставали в памяти Мэгги, переводя ее мысли на другую, более высокую ступень, потому что чем пристальнее она вслушивалась, тем чаще ей начиналось казаться, что не голоса высохших цветов доносятся откуда-то справа, или слева, или спереди, но какой-то один голос, голос чего-то другого, звучит сразу со всех сторон, говоря что-то свое всеми этими крошечными языками.

Если бы в спальне оказался еще один человек, он услышал бы внезапно влившийся в эту стихийную ораторию ночи звук, который неожиданно возник и затем с такой же неожиданностью замер.

Этот отклик Мэгги был как будто бы еще одной фразой в этой общей речи ветров. Брошенный ею звук слился с ними и вместе с ними перенесся прочь.

Это был всего-навсего протяжный вздох — может быть, ответ на переживания, охватившие ее душу и заставившие ее стоять в эту глубокую ночь у окна. А может быть, этот прерывистый вздох говорил о внезапно наступившей душевной расслабленности. Как будто позволив его себе, Мэгги тем самым уже выпустила кормило судьбы из рук и покорилась чему-то, над чем ее сознание больше не имело власти.

Одно можно было сказать твердо — даже внешнее спокойствие прятало под собой лишь ее подавленное возбуждение, а не вялость или застой.

Однако ночь, обнимавшая Мэгги, не выдавала ее тайн, потому что тьма скрывала ее лицо.

41

Сильный ветер держался до утра следующего дня. Все это время Мэгги провела с Дженнифер, потому что Джозеф вместе с принцем Уэльским должен был прибыть из поездки только к моменту открытия регаты королевских яхт. Однако вечером он позвонил Мэгги и попросил ее прибыть к десяти часам утра в аэропорт, куда он пришлет свой личный самолет.

Не было еще и полудня, когда Мэгги сошла по трапу в аэропорту Мельбурна, где ее уже ожидал автомобиль мужа.

За рулем сидел молодой человек, которого вместе со вторым телохранителем Мэгги видела еще в Джиленбоуне в момент своего знакомства с Джозефом. Только сейчас она как следует смогла рассмотреть его. Это был высокий темноволосый парень с короткой стрижкой, в черном строгом костюме. Черты его лица явно говорили о том, что его предки были выходцами откуда-то из Южной Европы — пухлые губы, нос с горбинкой, проницательные, глубоко посаженные темные глаза.

Усаживаясь в машину, Мэгги спросила:

— Как вас зовут?

Тот с некоторым удивлением посмотрел на жену генерал-губернатора и, немного помолчав, ответил:

— Чарльз Конти.

Мэгги улыбнулась. Значит, в своих предположениях она не ошибалась.

— Ваши родители были итальянцами? — спросила она.

— Дедушка, — неохотно ответил Чарльз.

Мэгги почувствовала, что довольно бесцеремонно вмешивается в личную жизнь этого молодого человека, однако любопытство все-таки пересиливало ее.

— А как зовут вас друзья? Чарли?

— У меня не слишком много друзей, — уклончиво ответил телохранитель.

— Простите, почему?

— Работа не позволяет.

— А ваш напарник, Джонни — разве вы не дружите с ним?

Чарли пожал плечами.

— Я не могу сказать, что мы с ним друзья. Напарники — да, но не друзья.

Мэгги понравились спокойствие и скромность этого молодого человека, а потому она решила больше не мучить его расспросами.

— Где мой муж?

— Сейчас я отвезу вас на пристань, где все это произойдет, но мистера Уилкинсона и его гостя там еще нет. Они пока что не прибыли.