Мэгги и Джастина, стр. 30
— А если ты уйдешь в отставку, то будешь продолжать заниматься бизнесом?
Лион тяжело вздохнул.
— Конечно, я бы хотел посвящать больше времени тебе…
Она снова улыбнулась.
— Мне очень приятно это слышать.
16
Возвращение Лиона домой было для Джастины как никогда восхитительным. Они снова были вместе, они разговаривали. Они вспоминали первые месяцы их женитьбы, когда Лион довольно много времени проводил в Лондоне. Казалось, то время было предназначено для того, чтобы взрастить и взлелеять их страсть.
Джастина вначале успокоилась, счастливая найденным в любви убежищем. Ей казалось, она могла проявить все то лучшее, что было в ней. До этого она чувствовала себя покоренной, связанной путами, которые теперь ей пришлось отрывать от себя и без сожаления выбрасывать. Временами она будто загоралась пламенем страсти и даже опасалась, что безумный взрыв ее желаний может оттолкнуть от нее сдержанного и спокойного Лиона. В ней еще долго жили предрассудки о том, что душа немца так же холодна, как камень перед Кельнским собором.
Но он оказался совсем не таким. С каждой секундой, проведенной вместе, их сердца все полнее и полнее сливались друг с другом. Они жили, откликаясь на все желания и порывы друг друга. До этого Джастина чувствовала огромную пустоту, которая существовала и в ней, и вокруг нее. В этой пустоте тонуло и все окружающее, и ее чувства, вплоть до сознания собственного существования. С особой остротой это проявилось после смерти Стэна. Она долго пыталась найти опору и не могла. Не могла до тех пор, пока не вернулась к Лиону.
После этого все дурное, что окружало ее, исчезло. Теперь жизнь ее связывало дорогое ей существо — этот человек, который не обещал ей чуда, но обещал любовь. Она видела и слышала только его. Его малейшее слово приобретало для нее громадное значение. Ему она предавалась всецело, мечтая раствориться в нем и этим придать ему свою собственную силу.
Это происходило незаметно, но неодолимо. Они долгое время проводили в постели, когда встречались их глаза, руки, губы. Они трепетали от любви и нежности друг к другу, и их чувство становилось все сильнее и сильнее. Они обнимали друг друга в прекрасных жестах обладания, прижимаясь всем телом. Они пожирали друг друга в жадных поцелуях, словно стремясь влить свое дыхание, свою жизнь.
Они снова и снова произносили признания, которые долго таились в их сердцах и теперь вырывались наружу, словно птицы из клетки. В эти минуты счастья влюбленные сливались воедино, дарили друг другу любовь, обвеянную жарким трепетом благодарности.
Удовлетворенные, они откидывались на спины, и часто в такие минуты Джастину охватывали рыдания.
— Я плачу. Ты видишь, я плачу от счастья, — сквозь слезы говорила она. — Боже мой, как я тебя люблю! И как мы будем счастливы!
Потом она снова приникала к Лиону, ласковая и доверчивая, как дитя, отдаваясь восторженным порывам любви и нежности. После долгих, мучительно долгих лет, когда они не могли соединиться вместе, теперь они оба вкушали сладость успокоения. Наконец-то они нашли друг друга, снова были рядом. Сердца их раскрылись еще шире, и они чувствовали, что любят друг друга еще сильней, чем прежде, пройдя вдвоем через многие испытания, трепет которых еще жил в них.
Их большая спальня становилась как бы соучастницей, такая теплая, интимно тихая, насыщенная той благоговейной атмосферой, которая окружает постель влюбленных. Они не говорили о многом, довольствуясь тем, что и так все знают. Их руки и тела соединялись и разъединялись для того, чтобы после короткого отдыха снова слиться вместе.
Эти дни, эти целые недели шли друг за другом однообразной пленительной чередой. Джастина не считала дней. Если бы не театр, она бы вообще не выходила из дому: лежа в постели рядом с Лионом, она забывала все на свете, ни одна весть из окружающего мира не долетала до нее.
Здесь, рядом с Лионом, заполнявшим горизонт своим рокотом и шумом, она создала себе обитель, еще более замкнутую, более уединенную, чем затерянные в скалах кельи святых отшельников.
Они любили друг друга! И этого было достаточно. Уверенная в его чувствах, Джастина одаривала его своими ласками, радуясь каждой мелочи: блеску его взгляда, даже мельчайшим движениям пальцев. С каждым часом она все ближе и ближе узнавала его — его прекрасные глаза, его пышные седеющие волосы, его крепкие мужские руки. Ей казалось, что она только сейчас возродилась к настоящей жизни.
Чем медленнее тянулись эти дни и недели, тем больше Джастина наслаждалась ими, вспоминая те дни, когда была далека от Лиона и не принимала его чувства. Видя, как их супружеские узы крепнут, Джастина испытывала волнение еще более сладостное, чем тогда, когда впервые услышала его признание в любви.
Изо дня в день они отдавались сладости от сознания, что любят друг друга, не думая о завтрашнем дне, забыв о том, что было вокруг. Их любовь захватывала обоих, и они проводили часы и дни рядом, трепеща, наслаждаясь настоящим, не желая задумываться о том, что будет, когда им придется расстаться, пусть даже ненадолго.
Час проходил за часом. Они баюкали друг друга редкими словами, произносимыми шепотом, чтобы подчеркнуть свои чувства; пусть даже слова эти были банальны, но они трогали до глубины души. Сердца их были исполнены безумной нежности. Они безраздельно принадлежали друг другу. Они видели себя гуляющими вдвоем в глубоких аллеях, где густая листва отбрасывает черную тень и дождем сыплются розы, в тех аллеях, что рисует мечта. Они наслаждались даже запахом друг друга. Она могла проводить вот так, в постели, целые дни и недели, отдаваясь лишь ритму любви.
Наверное, это было их сокровенным желанием — проводить вот так день за днем в этом мирном уголке, прижавшись друг к другу в сладостной неподвижности, в безмолвии, в котором каждый из них слышал биение сердца другого, неизъяснимую нежность, восхищавшем их единым ощущением любви и вечности.
— Ты добрая, добрая, — шептал Лион, не находя других слов, чтобы выразить ту радость, которая наполняла его из-за ее присутствия.
Такой пламенной, страстной любви она даже не ожидала. Закидывая руки вокруг шеи Лиона, покрывая его лицо жадными поцелуями, она раз за разом разражалась неудержимыми рыданиями. Лион, задыхаясь от невыразимой нежности, долго прижимал ее к себе, смешивая ее слезы со своей любовью, и клялся ей никогда никого не любить так, как он любит ее.
Но это счастливое время необъяснимо быстро закончилось. У Лиона снова появились неотложные дела, он стал все чаще и чаще уезжать из Лондона, все больше времени проводить в командировках. Джастина поначалу скучала, потом стала нервничать, и в конце концов в ней снова зародилась ревность.
Каждый раз, когда Лион возвращался домой, она бросала на него тревожные взгляды, пытаясь по одним его глазам определить, нет ли у него этой, другой женщины, иногда достаточно было, чтобы он произнес хоть одно слово, бросил на нее хоть один взгляд, чтобы ревность пробуждалась в ней с новой силой. Пока Лион находился рядом, какой-то инстинкт заставлял Джастину забывать о ревности, возвращаться к любви, спасительную нежность которой она ощущала вокруг себя. Но стоило Лиону покинуть дом, и все возвращалось снова.
Ревность крепла. Джастина ни с кем не хотела делить Лиона. У нее глухо нарастали подозрения, и чтобы выйти из этого состояния, она отдавалась работе, отдавалась целиком, самозабвенно. Она ни разу не высказала прямо в глаза Лиону своих подозрений, но и он тоже понимал, что она чувствует.
Когда Лион снова уезжал, глухая злоба и ревность начинали душить Джастину. Она считала всех вокруг несправедливыми к ней, и даже Клайд не мог ничего с ней поделать.
Но все-таки характер брал свое, и Джастина справлялась с подозрениями, душила в себе эту источавшую сердце змею. Иногда, чтобы отвлечься, она находила себе какое-то маленькое занятие, растягивая его на долгие часы.
Она выдвигала ящики платяного шкафа, с радостью находила и перебирала забытые вещи, занималась всевозможными мелочами, чтобы вернуться к счастливому течению своей повседневной жизни. Она успокаивалась, приходила в себя, чувствовала, как возрождается к жизни. И от этого возрождения ее любовь к Лиону снова росла. Ливень был как будто наградой, какую она разрешала себе за все свои мучительные сомнения. Она вспоминала, как в тиши этой комнаты они были вне мира, забывали о всех препятствиях. Ничто здесь не разделяло их.