Домовенок Кузька и Бабёныш-Ягёныш, стр. 8
Ничего не понял Матвейка. Кто такая шишига, откуда она взялась, чего под лавкой делает. Но спрашивать не стал. Сначала надо Кузьку найти, а потом спрашивать.
Подумал-подумал Матвейка и говорит:
— Все ясно! Он просто улетел на родину. Увидел летягу, решил, что это нашлась его родная летяга, и улетел.
— Чего же он со мной не простился? — вытирает слезы Лидочка. — Я же к нему привыкла, я же его полюбила.
— Выше нос, — командует Матвейка, — мы сделали великое дело! Теперь он уже дома и рассказывает всем о великом изобретателе Матвее и его сестрице Лидочке.
Послушалась Лидочка, задрала повыше нос и увидела на крыше… летягу! Лежит себе спокойненько летяга на крыше, прочно зацепилась пружиной за конек, а на старом деревянном тележном колесе два аиста гнездо вьют.
— А где же Кузенька? — шепчет Лидочка, — неужели с крыши свалился?
Глава 9. На что клюет счастье
Когда летяга взвилась в ночное звездное небо, Кузька орать не стал. Совсем не потому, что не испугался: кто же не испугается, если обыкновенная каруселька под твоими ногами ни с того ни с сего отправляется куда-то по своим делам? Кузька не стал орать, потому что просто не успел. Полет продолжался всего несколько мгновений, за такое короткое время не только наораться вдоволь не успеешь, но и зевнуть-то толком времени нет.
Опустилась летяга, понятно, не на Луну, а на крышу родной Кузькиной избы. Наверное, не так уж и хорошо рассчитал Матвейка дорогу на Луну. Совсем немного промахнулся. Посидел Кузька на крыше, глазками поморгал, подождал, когда дар речи к нему вернется, и только собрался на Бабеныша Ягеныша из города ругаться, как зашелестели над его головой крылья и сели на крышу рядом два красивых белых аиста.
— Вот видишь, я же говорила, что это колесо уже занято, — печально сказала аистиха супругу, — какой-то воробей лохматый первый сел.
— Простите, — очень вежливо прервал их Кузька, — но я вовсе не воробей. Я вовсе домовой.
— Вот времена пошли, — вздохнул аист, — уже домовые гнезда вить начали. К чему мир катится?
— Простите, — опять очень вежливо прервал их Кузька, — но мне и в избе неплохо живется. А тут я так просто сижу, свежим воздухом дышу, на звезды любуюсь.
— Может быть, на восход солнца? — деликатно поправил его аист. — Звезды уже, кажется, померкли. Утро на дворе.
— Утро? — всплеснул руками домовенок. — Ой, мамочки, а у меня коровка еще не знает, на каком лугу трава слаще. Помогите-ка мне отсюда спуститься. А то я высоты боюсь.
— Так вы уходите? — обрадовалась аистиха. — А не будете ли вы возражать, если мы на вашем месте гнездо совьем? Если захотите, будете как прежде сюда подниматься, смотреть на звезды, из гнезда это даже удобнее. А потом детки наши выведутся. Я думаю, вы с ними подружитесь.
— Вы? Гнездо?
Только сейчас понял Кузька, какое счастье ему привалило.
Предназначение домового — заманить в дом, в котором он живет, счастье. А каждый образованный домовой знает, что лучше всего счастье клюет на аистов. И дом, крышу которого изберет аистиная пара, никогда уже не покинут радость, веселье и везение.
Как только не заманивали домовые аистов на свои крыши: и крошки хлебные крошили, и картинки красивые рисовали, и валерьянкой брызгали — никакого толку. Пролетали аисты мимо их деревни в другие края. А оказалось, что этим птицам нужны не картинки, не крошки и даже на валерьянка, а простое старое деревянное тележное колесо. Уж больно удобно на нем гнездо вить!
— Оказывается, невиданный прогресс науки и техники может приносить пользу, а не только одно расстройство, — радуется Кузька. — Оказывается, путь к настоящему открытию всегда лежит через безобразия, бабахи и неприятности.
Кузька всегда был добрым домовенком, и для друзей ему было ничего не жалко. Другой бы еще сто раз подумал, отдавать за так свое великое открытие или конфетку потребовать, а Кузька думать не стал. Пробежал он по деревне, в каждый дом стучится, каждого домового вызывает: и совсем стареньких дедушек, и совсем сопливых домовят. Вызывает и рассказывает, что надо делать, чтобы счастье найти.
Шум в деревне, переполох — не так уж и много беспризорных тележных колес валяется, да и с пружинами у кузнеца сложно. Притомился Кузька. Пока все дворы обежал, совсем замаялся, даже про хозяйство свое ни разу не вспомнил.
Какое там хозяйство, когда такое событие случилось! Разве мог представить домовенок, что этот суматошный гость из города приведет в их дом счастье, как собачку на веревочке!
Наконец добрался Кузька и до дома. Волосенки дыбом торчат, язык — на плечо, устал. А тут еще Лидочка подскочила, схватила его на руки, трясет, жмет, как будто он не домовенок, а белье грязное, и она его постирать вздумала. Насилу отбился.
— Где этот гость городской, — кричит, — подайте мне его, как миленького!
— Не сердись на него, Кузенька, он не специально тебя на Луну чуть не отправил, — оправдывает братца Лидочка.
Не слушает Кузька девочку, — бегает по двору, Матвейку ищет. Нашел, на свет выволок, прямо перед собой поставил и низкий поклон отвесил.
— Спасибо тебе, добрый молодец, прости на худом слове. Не знал я, тетеха неразумный, когда Бабенышем Ягенышем на тебя обзывался, что никакой ты не Ягеныш, а очень полезный гость.
Ничего не понимает Матвейка. Ждал он, что Кузька на него опять ложки деревянные напустит, а дождался похвалы да ласки. Ничего не понимает Матвейка, понимает лишь то, что отчего-то Кузька добрый и совсем не нервный сделался. И, значит, можно к нему опять с предложениями и вопросами приставать. А Матвейка давно хотел к Кузьке с таким вопросом пристать: много ли у них в деревне еще таких лунных человечков живет? Разве мог он поверить, что та самая Юлька, что так забавно шепелявит, обыкновенная шишига? Конечно, не шишига! Конечно, лунная девочка! И ее вместе с Кузькой просто необходимо тоже на Луну отправить.
— Не хочу, не хочу, не бу-у-уду! — кричит шишига. — На Луне мешта мало, она шкользкая, я упаду, ишпачкаюсь, а мыться я не люблю.
— Не упадешь, — успокаивает ее Матвейка, — там притяжение действует, держит, как канатом.
— Так меня на Луне еще и на канат пощадят? И гавкать заштавят? А почему меня, почему меня? Вон Кикимору Запечную не заштавляют на луну, Рушалок-вредин не за-штавляют, Лешика не заштавляют, а я должна за всех отдуваться? Нешогластная я, и все тут!
— Если уж ехать на Луну, то всем вместе, — заступается домовенок, — с Бабой Ягой, с Корогушами, с Хмырями болотными, с Криксами, со Злыднями, с Анчутками, с Ликом одноглазым, с Жировиком-лизуном, с Упырями, а еще всех моих родственников прихватить надо: Нафаню, Сюра, Афоньку, Адоньку, Вуколочку, Сосипатрика, Люто-нюшку, Кувыку…
— Хватит, хватит, — зажала уши ладошками Лидочка. Она уже знала, что если Кузька начнет перечислять всех своих родственников, то уже не остановится, — Знаешь, братец, я думаю, что они и правда все на луне не уместятся. А одному Кузьке на Луне скучно будут. Давай их дома оставим, а?
Насилу уговорили Матвейку. И то с одним условием, что Кузька его со всеми своими друзьями познакомит. Матвейка, правда, больше всего хотел Упырей и Хмырей болотных исследовать, но Кузька их не очень любил; нервные они какие-то, всегда в плохом настроении, в отличие от Бабы Яги, еще и покусать могут, А вот лешонка из леса крикнул. Лешик сперва стеснялся, за шишигу Юльку прятался, а потом все-таки подал Матвейке зеленую лапку.
Вот Лешик-то больше всего Матвейке и понравился.
— Теперь я знаю, какие вы, маленькие зеленые человечки! — обрадовался он. — А то в одной книжке вас так рисуют, в другой — эдак. Жалко, что я вообще никак рисовать не умею, только чертежи строю. Надо бы посидеть, подумать и придумать такую машину, чтобы сама рисовала. На что ее направишь, то и нарисует.