Александр II, или История трех одиночеств, стр. 21
Вообще же понятие монархической власти трудно определяемо. Видный русский юрист С. А. Котляревский писал: «Положение монарха часто имеет гораздо более глубокое историческое, чем юридическое обоснование. Правовые определения этой власти... только поверхностный слой, который накинут на веками отлагавшиеся плоды побед и поражений в борьбе с окружающими социальными силами, на отпечатлевшиеся привычки, верования, чествования». На языке юристов, всегда требующем пояснений, власть императора являлась крайней, чрезвычайной, последней и безответственной.
Первое означало право крайних решений в минуту особой опасности, которой подвергается страна. Такие крайние решения зачастую выглядели нарушением традиций, даже богохульством, но являлись необходимыми и, с точки зрения верховной власти, единственно возможными. Говоря словами одного из героев В. Гюго: «Да, я разорвал завесу алтаря, но я перевязал раны страдающего отечества». Государю принадлежало и право чрезвычайных, надправных решений там, где законы оказывались бессильны или несовершенны. По выражению одного из толкователей этого положения, «давая законы, Государь, очевидно, сам стоит выше законов, как его источник». Ему же принадлежало право последних решений в делах государства, что давало возможность устранить почву для внутригосударственных конфликтов, оставляя последнее слово за монархом. В действительности это право иногда, напротив, приводило к возникновению конфликтов, особенно в интересующем нас XIX веке. Наконец, государю зачастую приходится принимать безответственные решения (термин, как вы понимаете, не имеет ничего общего с легкомысленностью и самодурством), что не только не упрощало его деятельности, а усугубляло положение самодержца. Ведь безответственными эти решения были по отношению к обществу, но совесть самого монарха и его религиозные убеждения требовали строгого и нелицеприятного ответа.
Честно говоря, при всей видимой четкости юридических определений власти венценосца мне больше по душе слова короля российских адвокатов Ф. Н. Плевако, который, отчаявшись научно определить, что из себя представляет власть монарха, сказал: «Не прикасайтесь к Помазаннику Божию... Бывают минуты, когда Цари действуют подобно пророкам под высшим наитием Божества». Или более прозаичное, но не менее точное замечание П. А. Столыпина: «Теория скоро перешла в верование, верование в догмат, догматы же трудно опровергать какими-либо рассудочными доказательствами». Не правда ли, эти слова более точно выражают и искреннее уважение к царской власти, и умную растерянность перед ее бескрайностью.
В XIX столетии одной из центральных идей, посвященных самодержавию, стала идея о его цивилизаторской, прогрессивной роли, которая возникла не на пустом месте. Ее разделяли не только ретрограды и консерваторы, но и люди либерального и даже радикального склада ума и образа действий. Прислушаемся, например, к А. С. Пушкину, который в свое время писал: «Не могу не заметить, что со времени восшествия на престол дома Романовых у нас правительство всегда впереди на поприще образовательности и просвещения... правительство все еще единственный европеец в России. И сколь бы грубо и цинично оно ни было, от него зависит стать во сто крат хуже».
Действительно, неограниченная монархия, как форма правления, имела много преимуществ для проведения преобразований: возможность быстрого принятия единоличных решений, непререкаемость обновлений или, наоборот, постоянства кадрового состава высшего чиновничества, подталкивание исполнительной власти в нужном самодержцу направлении, подчинение всех и вся поставленной задаче. Однако непричастность России к правовой государственности не означала, что проблема правовых действий автоматически снималась. Ее нерешенность усугубляла социальные противоречия, деформировала общественную жизнь, вызывала противодействие растущих политических сил. До поры до времени выручало то, что власть в России осознавала свои интересы прежде, чем общество спохватывалось о своих. Но вечно так продолжаться не могло.
Шапка Мономаха
Теперь пришла пора вернуться к нашему герою и посмотреть, что ему лично принесла «шапка Мономаха», а прежде — насколько он был готов к вступлению на престол и действительно ли оказался одиноким «по определению», в силу занимаемого им поста. Начнем с того, что Александр II искренне верил в преимущества неограниченного правления. Он вполне мог бы разделить взгляды одного из самых умных и пылких защитников монархической государственности Л. А. Тихомирова, если бы основные труды последнего вышли на несколько лет раньше, и монарх мог бы с ними ознакомиться. Тихомиров, в частности, писал: «Династическая идея делает личность царя живым воплощением того идеала, к которому стремится нация». Далее он вычленил основные принципы монархической власти, которые нам будет небесполезно припомнить:
— самообладание;
— следование долгу;
— справедливость;
— соблюдение законности;
— сознание своей безусловной необходимости нации;
— осуществление назревшего и недопущение нации до роковых ошибок.
Понятно, что каждому из нас трудно сегодня вообразить себя реальным самодержцем, но никто не мешает нам оценить не только тяжесть власти, сложность задач, стоявших перед Александром II, но и груз надежд, которые возлагались на него. Не по себе становится от одних только определений качеств личности: вершитель судеб; гений нации; защитник справедливости, законности и прогрессивной эволюции — ведь их надо понимать в самом что ни на есть прямом смысле. Никаких послаблений, никакого отдыха и непрерывный самоконтроль, как необходимое дополнение к постоянному контролю со стороны окружающих. При том авторитете, которым обладал монарх, он должен был прежде, чем высказать свое мнение, обдумывать, кому какие слова можно или нельзя говорить. Он вообще всегда был должен. При всей своей независимости любой самодержец неизбежно попадал в полную зависимость от того положения, которое занял. Сказать, что ощущаешь себя при этом на сцене под лучами софитов, значит не сказать ничего. Это не сцена, не трибуна, не амвон — человека просто нет. Вместо него — образ, лик, на который истово молится вся страна, ожидая не реальных свершений, а чудес, возлагая не понятные надежды, а неразумные упования.
Фрейлина новой императрицы Марии Федоровны А. Ф. Тютчева (дочь знаменитого поэта Ф. И. Тютчева) 22 сочувственно и со знанием дела писала о положении самодержцев: «Жизнь государей так строго распределена, они до такой степени ограничены рамками не только своих официальных обязанностей, но и условных развлечений, забот о здоровье, они до такой степени являются рабами традиций, что неизбежно теряют непосредственность. Все живое навсегда вычеркнуто из их жизни. Никогда они не имеют возможности с увлечением погрузиться в чтение, беседу или размышление. Им по часам надо быть на параде, в Сенате на прогулке, на приеме, не считаясь с тем, что у них на уме или на сердце...»
Да, человек, вступающий на политическое поприще, перестает быть только самим собой и невольно пытается сделаться тем, чего от него требует характер занимаемой должности. В этом отношении ранг самодержца является одним из самых трудных и даже показательных в своей сложности. Сегодняшние политики во многом сами выстраивают ту стену, которая отгораживает их от всех, во всяком случае, они сами выбрали себе политическую стезю и, видимо, знали, на что идут. Да и стена-то эта зачастую выглядит чем-то игрушечным, искусственным, ненужным. У наследственных монархов положение было совсем другое. Им по укоренившейся традиции доставался тот образ правителя, который сложился в сознании народа веками, и вряд ли они могли что-то изменить в нем кардинальным образом. Тяжело и больно выдавливать из себя по капле раба, но каково выдавливать собственное "я"?! А ведь Александр Николаевич не принадлежал себе задолго до того, как вступил на престол. В подтверждение этому можно привести следующий случай. Однажды во время заграничного путешествия, о котором речь шла выше, он сильно простудился. Среди сопровождавшей его свиты поднялся переполох, но каким странным был это переполох! Генерал Кавелин вызвал к себе доктора Епихина и, грозя ему кулаком, кричал: «Чтобы завтра его величество был здоров! Если завтра его величество не выздоровеет совершенно, то я упеку тебя на гауптвахту здесь же в Копенгагене». Интересно, в столице Дании действительно существовала гауптвахта для иностранцев, да и чем могло помочь больному заключение на нее доктора? Если бы такое средство помогало при недомоганиях, то врачами были бы заполнены не больницы, а исправительные учреждения.