Сборник "Рассказы 1909-1924", стр. 40
— В самое ухо, ей-богу! Ставьте на Томми — лошадь против курицы! Еще один такой удар, и ты побил его!
— Послушай, Стивенс, это заходит уже слишком далеко, — сказал баронет, поддерживая усталого боксера. — Что скажут в полку, если я привезу тебя, а на тебе живого места нет? Пожми руку этому парню и признай, что он победил, иначе ты не справишься с делом, ради которого едешь.
— Признать, что он победил? Ну уж нет! Сперва я собью с его безобразной рожи эту гнусную улыбку.
— А как же будет с сержантом!
— Скорее я вернусь в Лондон и никогда его не увижу, чем допущу, чтобы этот парень меня одолел.
— Ну что, еще мало получил? — спросил издевательски его противник, поднимаясь с поросшего травой вала, на котором сидел.
В ответ молодой Стивенс прыгнул вперед и, собрав все силы, на него набросился. Натиск его был так стремителен, что противнику пришлось отступить и несколько мгновений казалось, будто Стивенс берет верх. Но незнакомец, похоже, не знал вообще, что такое усталость. В конце этого долгого раунда он двигался так же легко и наносил такие же сильные удары, как и в его начале. Стивенс ослабил натиск, потому что изнемогал. Зато противник обрушил на него град яростных ударов, защищаться от которых у Стивенса уже не было сил. Еще секунда, и он повалился бы на землю, если бы не произошло нечто неожиданное.
Как уже говорилось, все участники описываемых событий, направляясь на лужайку, прошли через рощицу. И вдруг из нее донесся страшный, душераздирающий вопль. Вопль был нечленораздельный, пронзительный и невыразимо тоскливый. Услыхав его, незнакомец, уже сваливший Стивенса на колени, попятился и посмотрел в сторону рощицы. Лицо его выражало ужас, от улыбки не осталось и следа, рот приоткрылся.
— Снова гонится за мной! — закричал он.
— Держись, Томми! Ты уже почти победил его! А она ничего не может тебе сделать!
— Может! Еще как может! Я боюсь на нее посмотреть, боюсь! Ой, я уже ее вижу!
С криком ужаса он повернулся и побежал. Его приятель, громко ругаясь, подхватил сложенную на земле одежду и кинулся его догонять, и их бегущие фигуры исчезли в темноте под деревьями.
Стивенс тем временем, немного придя в себя, добрался при содействии сэра Фредерика до поросшего травой вала и прилег, положив голову на грудь к молодому баронету, а тот поднес к его губам фляжку с бренди. Вопли, между тем, становились все громче и пронзительней. И наконец из кустов выбежал, нюхая землю, будто отыскивал след и жалобно скуля, белый маленький терьер. Он пересек лужайку, не обратив никакого внимания на двух молодых людей, и тоже растаял в темноте под деревьями. Едва он исчез, сэр Фредерик и Стивенс вскочили на ноги и опрометью бросились к воротам, где их ожидала двуколка. Ими овладел ужас, панический, неподвластный воле и разуму. Дрожа, они вспрыгнули в экипаж, и только когда послушные лошади унесли их на две мили от зловещей ложбины, осмелились наконец заговорить
— Ты видел когда-нибудь такую собаку? — спросил сэр Фредерик.
— Нет, ни разу! — воскликнул Стивенс. — И не дай бог снова такую увидеть!
Уже поздно ночью путники остановились на ночлег в гостинице "Лебединый двор" близ Харпендена. Хозяин был знакомый баронета и с удовольствием присоединился к приезжим после ужина, чтобы выпить с ними стакан портвейна. Немолодой мистер Джо Хорнер, заядлый любитель бокса, готов был часами говорить о легендах ринга. Имя Альфа Стивенса он хорошо знал и смотрел на обладателя этого имени с величайшим интересом.
— Послушайте, сэр, вы ведь явно приехали сюда после боя, — сказал он боксеру. — А в газетах не было ни слова о том, что намечаются какие-то встречи.
— Не хочу говорить об этом, — буркнул Стивенс.
— Не обижайтесь, пожалуйста! Кстати, вы, случайно… — его улыбающееся лицо вдруг стало очень серьезным, — случайно, не видели, когда сюда ехали, того, кого называют Задирой из Броукас-Корта?
— Ну, а что если видели?
Хозяин страшно взволновался:
— Ведь это он чудом не убил Боба Медоуза! Задира остановил его у самых ворот старой усадьбы Броукасов. Вместе с Задирой был еще какой-то человек. Боб боксер высшего класса, но когда его нашли на лужайке около виллы, недалеко от ворот, на нем живого места не было, пришлось буквально собирать его по частям.
Баронет кивнул.
— А-а, так вы с ним встретились? — воскликнул хозяин.
— Что ж, пожалуй, стоит все рассказать, — проговорил баронет, глядя на Стивенса. — Да, мы встретились с тем, кого вы называете Задирой, и боже, до чего же он уродлив!
— Расскажите скорей! — попросил хозяин, сразу понизивший голос до шепота. — Правда ли то, что говорит Боб Медоуз, будто одежда на обоих этих людях такая, какую носили во времена наших дедов, и у того, который дерется, огромная вмятина на голове?
— Пожалуй, да… Одеты они были по-старинному, и такой странной головы я в жизни не видел.
— Боже милостивый! — воскликнул хозяин. — Известно ли вам, сэр, что Том Хикмен, знаменитый боксер, и его приятель Джо Роу, серебряных дел мастер из Сити, погибли в тысяча восемьсот двадцать втором году у тех самых ворот? Том Хикмен, пьяный, попытался проехать мимо встречного фургона. Убиты были и он и Джо, и колесо фургона проехало по голове Хикмена.
— Хикмен, Хикмен… — сказал баронет, будто пытаясь что-то вспомнить. — Уж не Хвастун ли?
— Да, сэр, он самый. Он побеждал на ринге благодаря своему удару в скулу, и никому не удавалось взять над ним верх, пока его не свалил Нийт — тот, кого называли Бристольским Быком.
Стивенс поднялся со стула белый как мел:
— Пойдемте, сэр. Хочется на воздух. Поедемте дальше.
Хозяин гостиницы хлопнул его по спине:
— Выше голову, дружок! Так или иначе, но вы дали ему отпор, а этого пока не удавалось никому. Сядьте и выпейте еще стакан доброго вина: уж если кто в Англии и заслужил его сегодня, так это вы. Если вы задали Хвастуну трепку, даже мертвому, вы уплатили ему долги многих. Знаете вы, что он сделал в свое время здесь, в этой самой комнате? Мне рассказывал старый сквайр Скоттер, который видел все своими глазами. В тот день Шелтон победил в Сент-Олбенсе Джона Хадсона, и Хвастун, поставивший на Шелтона, выиграл на этом порядочно денег. Он и его приятель Роу, проезжая мимо, остановились возле гостиницы и зашли сюда, и Том Хикмен был пьянешенек. Люди разбежались по углам, начали прятаться, чтобы он их не увидел, потому что Хвастун стал расхаживать по комнате, в руке у него была большая кухонная кочерга и сама смерть смотрела из его улыбки. Таким он бывал, когда выпьет, — жестоким, отчаянным, наводил страх на всех. Ну и что, вы думаете, сделал он кочергой, которую держал в руке? Была холодная декабрьская ночь, и перед камином лежал свернувшись и грелся песик терьер, как мне потом говорили. Одним ударом кочерги Хвастун перебил ему спину. Потом расхохотался, обругал шарахнувшихся от него людей и — назад к своей высокой двуколке, что стояла около гостиницы. А потом все узнали, что его привезли в Финчли, и голова у него раздавлена, как яйцо, всмятку. Да, еще вот что: поговаривают, что с той поры не раз видели эту собачку возле усадьбы Броукасов, всю в крови, спина перебита и скулит, будто ищет злодея, который ее убил. Так что теперь вы понимаете, мистер Стивенс: когда вы его колошматили, дрались вы не только за себя.
— Может, это и так, — отозвался молодой боксер, — но больше мне таких встреч не надо. С меня вполне хватит сержанта ветеринарной службы, — сказал он, повернувшись к баронету, — и, если вы не против, сэр, назад в город мы вернемся по железной дороге.
Конан-Дойль Артур
Кошмарная комната
Артур Конан Дойл
Кошмарная комната
Перевод В. Воронина
Гостиная Мейсонов имела весьма странный вид. Одна ее сторона была обставлена с большой роскошью. Широкие мягкие диваны, низкие уютные кресла, изысканные статуэтки и дорогие портьеры, висевшие на декоративных каркасах из металлических конструкций, служили подходящим обрамлением для красивой женщины, хозяйки всего этого великолепия. Мейсон, молодой, но богатый делец, явно не пожалел усилий и средств, чтобы удовлетворить каждое желание и каждый каприз своей красавицы жены. И то, что он поступил так, было вполне естественно: ведь она стольким пожертвовала ради него! Самая знаменитая танцовщица во Франции, героиня десятка пылких романов, она отказалась от блеска и удовольствия своей прежней жизни, чтобы разделить судьбу молодого американца, чьи аскетические привычки составляли такой разительный контраст с ее собственными. Пытаясь возместить ей утрату, он постарался окружить ее всей роскошью, какую только можно купить за деньги. Кое-кому, наверное, могло показаться, что с его стороны было бы тактичнее не выставлять этот факт напоказ и тем более не афишировать его в печати, но, если не считать подобных своеобразных черточек характера, он вел себя как муж, который ни на мгновение не переставал быть любовником. Даже присутствие посторонних зрителей не явилось бы помехой для публичного проявления его всепоглощающей страсти.