Весна, стр. 23
– Сама я не смотрела, а другие говорят, будто видели.
– Неужели ты никогда на облака не смотришь?
– Нет, не смотрю. А что мне смотреть, у меня и времени нет на них смотреть.
– А что же ты делашь, что у тебя времени нет?
– Ты разве не знаешь, что я делаю, – я матери по хозяйству помогаю.
Тээле произнесла эти слова – «по хозяйству помогаю» – с очень важным видом и бросила на Арно взгляд, в котором можно было ясно прочесть: «Конечно же, в хозяйстве помогаю – кто мне позволит шататься без дела, как тебе».
– Но не вечно же ты хозяйничаешь? – спросил Арно таким тоном, словно ему было жаль Тээле, которую постоянно заставляют работать.
– Если не хозяйничаю, то учусь, быстро ответила девочка.
– А так, просто?
– Как это – так, просто?
– Да так… чтобы просто посидеть и подумать.
– А что мне еще думать!
– Ну, вот когда лампа в комнате горит, не случалось тебе видеть, какие удивительные тени появляются на стене? Позавчера вечером или когда это было? – смотрю… на дверях как будто мамино лицо. Это от большого платка так падала тень, что получалось мамино лицо.
– И чего ты только не видишь!
– А почему бы мне не видеть? Но вот отчего ты ничего не видишь?
Наступило молчание. Арно, которого уже наполовину занесло, чуть пошевелился, счищая с груди и рукавов снег. Тээле же беспокойно вертелась, изредка поглядывая на мальчика. Наконец она решительно поднялась и, стряхивая с себя снег, сказала:
– Ну, пойдем уже. Больше тут сидеть нельзя, а то совсем стемнеет, ни зги не видать будет, заблудимся еще. Идем!
– Пойдем на кладбище, я покажу тебе могилу моего дедушки, – ответил Арно, поднимаясь.
Тээле с изумлением взглянула на него. Вот какой он, этот Арно: сам устал так, что и домой дотянуться не может, а хочет еще на могилу дедушки идти.
– Нет, я не пойду, – ответила она.
– Почему?
– Не пойду.
– Боишься?
– Все равно, а только не пойду.
– Не пойдешь – и не надо, я тебя особенно и не прошу. А скажи, Тээле, тебе было бы жалко, если бы я умер?
– Смешной какой ты сегодня, Арно. Почему же не было бы жалко? Конечно, было бы. Ну, теперь вставай и пойдем.
– Я не могу, – сказал Арно, улыбаясь.
– Дай руку, я тебе помогу.
Тээле протянула руку и помогла ему подняться. Потом она отряхнула с него снег, и они пошли по дороге.
– Как темно уже, – сказала Тээле.
Когда они дошли до развилки дороги, где Тээле надо было поворачивать к своему дому, Арно захотел ее проводить до ворот хутора Рая, как тогда, осенью. Но Тээле не согласилась.
– Да ну тебя, самому еще вон как далеко идти! Когда же ты домой доберешься, если меня еще пойдешь провожать?
– А я от вас пойду напрямик, через поле.
– Не говори глупостей! Это тебе не осень, когда по меже можно пройти. На поле сейчас такой снег, что ты совсем увязнешь. Будь хороший мальчик, иди прямо домой!
– Ну если ты так хочешь, я пойду.
– Да, иди!
– Я буду тебя здесь ждать утром.
– Ладно, только очень рано не приходи, а то озябнешь.
Они расстались, каждый пошел своей дорогой. Арно несколько раз оглядывался в сторону хутора Рая, пока темный комочек, двигавшийся по дороге, удаляясь, совсем не исчез во мгле. На душе у Арно опять стало грустно. Пока Тээле была с ним, как сейчас, когда они сидели у дороги, ему было хорошо, он не грустил, но стоило ей уйти… Он и сам не понимал, что это такое. Ему казалось, что, когда Тээле с ним, он счастливее всех на свете. Даже не так уж важно разговаривать с ней, достаточно того, что она рядом.
XIX
Лаур внимательно следил за Арно и заметил, конечно, что мальчик стал все чаще грустить. Так вот оно и получалось: Арно хорошо учился и был во всех отношениях примерным, но что толку – все же, несомненно, такому мальчишке, как Тоотс, за которым, кроме веселого права, почти никаких хороших качеств не водилось, жилось гораздо легче, чем Арно. Если так будет продолжаться, из Арно выйдет грустный мечтатель, которого жизнь будет бросать из стороны в сторону, кик лодку, лишенную руля. А Тоотс, взбалмошный и беззаботный, вечно ходивший задрав нос, лавировал среди самых трудных житейских обстоятельств с такой легкостью, точно это для него было все равно, что взять да выкупаться в речке. Но что же делать ему, учителю, чтобы наставить Арно, этого странного мальчугана, на правильный путь? Прежде всего, конечно, нельзя было давать новую пищу его печальным настроениям, как это делал кистер своими вечными издевательствами и наказаниями. А затем направить мысли мальчика на что-нибудь другое, более веселое.
Однажды незадолго до рождества Тоотс во время урока русского языка стал не отрываясь смотреть в окно. Учитель не раз делал ему замечание. Так все же не годится, говорил он Тоотсу, нельзя так увлекаться посторонними предметами; но, видя, что слова его не оказывают никакого действия, спросил наконец:
– Что же там, собственно, такое, Тоотс? Почему ты так упорно смотришь во двор?
– Нет… ничего там нет, – ответил тот.
– Ты мне не говори, что-то там есть, иначе ты так не смотрел бы. Скажи лучше, не то мы с тобой опять поссоримся.
– Здорово тает на улице.
– А-а! Но почему тебя это так интересует?
– Да вовсе не интересует, я просто так…
– Конечно, интересует; ты, наверное, думаешь – вот хорошо бы сейчас налепить снежков и устроить битву, верно? Ну-ну, признавайся.
– Верно.
– Ну вот видишь, как мы прекрасно понимаем друг друга. Но сейчас, будь добр, сиди спокойно и слушай внимательно, как только можешь. Снежная битва – не волк, в лес не убежит. Если будешь молодцом, мы в обеденный перерыв поиграем в войну. Согласен?
– Согласен.
До обеда Тоотс сидел неподвижно, как пень, зато потом, когда разразился снежный бой, он дрался как лев.
Сражающиеся разбились на два лагеря. Ребята, расположившиеся в крепости Плевна, то есть на склоне холма, выбрали себе командиром самого учителя. Другой лагерь, разместившийся у подножья холма и изображавший русских, произвел в генералы Тыниссона.
Лауру хотелось, чтобы Тали находился как можно ближе, – так легче было за ним наблюдать: но Арно уже перекочевал в лагерь неприятеля и стоял сейчас рядом с Тыниссоном. Учителя обрадовало уже то, что Тали сам, не ожидая, пока его позовут, присоединился к ребятам.
Сначала Тыниссон отказывался принять на себя «командование»: «Да ну, что я… – говорил он, – выберите Тоотса, он лучше сумеет», но когда ребята начали настаивать, он наконец дал свое согласие. Все было готово, вот-вот должен был начаться жаркий бой. Но один вояка все еще колебался – к какому лагерю ему примкнуть. Это был Тоотс. Он стоял между отрядами противников и растерянно поглядывал то в одну, то в другую сторону.
– Ну, Тоотс, иди сюда, что ты там еще смотришь, шею вытянул, – кричали ему снизу.
– А вы кто такие? – сурово спросил Тоотс.
– Русские, ясное дело. Иди, иди же к нам!
– К русским я не пойду. А те кто – там, наверху?
– Турки, турки… Ты что, дурень, разве не знаешь – это же Плевна.
Тоотс сморщил нос: ему не нравился ни один, ни другой лагерь. Будь это индейцы и кентукские ребята – тогда совсем другое дело, тогда у индейцев сразу прибавился бы еще один страшный противник, а то – русские и турки!
– Тоотсу хочется быть индейцем! – крикнули снизу.
– Да ну тебя, разве он захочет быть индейцем! – возразили с другой стороны. – Он же Кентукский Лев! Он ищет своих кентукских воинов. А ну-ка, держись, Кентукский Лев!
В этот же миг снежок, брошенный из турецкого лагеря, попал Тоотсу прямо в рот. Он как раз собирался что-то сказать, должно быть, хотел ответить на насмешки ребят, но жестокий комок снега, брошенный чьей-то еще более жестокой рукой, залепил ему рот. Он смог только произнести раза два: «Ох-ох!» —и стал откашливаться.
Зато теперь он твердо решил, куда ему идти: ком был брошен с турецкой стороны, значит, турки сами искали с ним стычки. Ну что ж? Они скоро отведают его железного кулака!