Диковины, стр. 7
Скачет, и чудится ему сзади стук копыт, крики и лошадиное ржание. Все. думает, пропала моя головушка — выручайте, кони чудесные! И еще пуще их хлыстом хлещет и вожжами охаживает. Лошади еще резвее припустили, а Степан все свое орет: «Давай, родимые!» — хохочет и кулаком кому-то в темноту грозится.
Туг дорога к реке повернула, и луна из-за тучи вышла. Смотрит Степан — несут его лошади на мост, а мост тот посреди реки заканчивается — видать, достроить не успели. Стал Степан вожжи на себя тянуть, в сторону править, а все без толку. Закусили его кони удила и понесли, не разбирая дороги. Карета за ними по кочкам прыгает, а впереди вода черная под луной блестит, приближается.
Как въехала карета на мост, понял Степан, что жизнь ему дороже золота. Бросил вожжи и спрыгнул с кареты в реку. С головой в воду холодную ушел, а как вынырнул, сразу обернулся посмотреть, что с каретой сталось. И видит он — не упала карета в воду, а как мост закончился, полетела по воздуху. Кони воздух пустой копытами бьют, гривы седые под луной вьются, и бубенцы серебряные звенят. Не успел Степан до своего берега доплыть, как скрылась волшебная карста на другом берегу, меж ветел, и больше он ее не видел, только вдалеке бубенцы еще долго позвякивали да ржание раздавалось.
Кое-как доплыл кузнец до берега, вылез на песочек и расплакался. Да слезами горю не поможешь. Ни кареты не воротить, ни казны — только сапоги остались и шляпа, да и то все мокрое.
Сидит Степан на берегу, обсыхает — вдруг видит, со стороны деревни вроде кто-то идет с огнем. Вышел он на дорогу — глядь, а это плотовщики, а с ними Алешенька. Оглянулся Степан, а позади река широкая да быстрая, на другой берег не переплыть. Да и прятаться уже поздно — заметили его плотовщики и к нему бегут, а впереди них Алешенька. Решил Степан — будь что будет, и сам им навстречу пошел.
Алешенька первый с кузнецом поравнялся и кричит плотовщикам: «Смотрите, дядюшки, Степан Григорьевич нашелся!» Степан от удивления чуть не присел: «Какие они тебе дядюшки?» А один из плотовщиков вперед выступает да и говорит: «Обычно какие — родные. Я, Трофим, да Влас, да Микола, все Ивановичи. Вы Власу Ивановичу давеча глаз в трактире подбили, вот он и хочет разузнать, с чего вы на него так осерчали?»
Пригляделся к ним тогда Степан и понял, что не разбойники это были, а обычные плотовщики соседские, из Высоцкого, родня Алешеньке. Поклонился он старшему из братьев и говорит: «Прости меня, Влас Иванович, я спросонья не разобрал, кто ты есть, вот скамейкой-то и стукнул».
Влас за щеку распухшую держится и отвечает: «Ладно, Степан, на первый раз прощаю. Мне Алешенька рассказывал, что ты вроде человек хороший, его на конях катаешь и квасом поишь. Спасибо тебе, что о сироте так заботишься. А где твои кони?»
«Ох, — махнул рукой Степан, — сгинули! Упустил я коней, да и сам чуть жизни не лишился!»
«Это хорошо, что цел, — отвечает Влас. — А что, коней искать будешь?»
«Бог с ними, с конями, не принесли они мне счастья. Из нас двоих Алешеньке только и повезло, он хоть дудочкой разжился. А у меня теперь снова ничего своего нет, даже тулупа».
«Нe беда, — отвечает Влас, — у нас на плоту рогожа есть теплая. Поплыли с нами, мы как раз в субботу мимо Высоцкого проплывать будем, а там и до Торбеева недалеко».
Так и порешили. Сели они все на плот и поплыли тихо вниз по реке. А как солнышко изошло, Алешенька дудочку свою достал и стал такие веселые песенки играть, что у Степана сразу на сердце полегчало. Да и плотовщики оказались мужики веселые и хлебосольные. Погрели они ухи вчерашней, яблоками молодыми угостили, а Степан им про карету волшебную рассказал и про то, как кони по воздуху скакали. Плотовщики только удивлялись и головами качали — не верили.
А как доплыли до Высоцкого, сошел Степан на берег, а Алешенька с дядьями остался — решил его Влас Иваныч к себе в артель взять, уж больно он на дудочке весело играет!
Попрощался Степан с плотовщиками и с Алешенькой и пошел пешком до Торбеева. С тех нор он по-старому зажил и к жене вернулся. Только теперь, когда коней у людей проезжих подковывает, все с расспросами пристает — не видал ли кто, мол, четверку вороных, с седыми гривами, в старинную карету запряженных? Да пропала с тех пор карета, никто ее не видел. Видать, нет в пашем краю безгрешных людей.
Пчелиная царица
Разузнал Кузьма, как ее звать (а звали ее Ольгой), где живет, и повадился в ее деревню ходить, под окнами Ольгиными прогуливаться. Чуть минута свободная выпадет — бежит к Ольге, да не просто так, а с гостинцем. То пряник ей принесет, то зеркальце. Только Ольге Кузьма сперва не нравился — росту он был небольшого, нрава тихого и одет бедно. Потому она подарки не брала и с Кузьмой почти не разговаривала или смеялась над ним.
А Кузьма не отставал, все искал, как бы Ольге понравиться. Раз в канун Иванова дня пошел он на луг и цветов полевых набрал целую охапку. Пришел к Ольгиному дому и зовет через плетень: «Выходи, Олюшка, на двор, погляди, какие я тебе цветы принес!» А Ольга из окна отвечает: «Вот еще придумал! На дворе жарко, не пойду! А цветы ты нашей коровке снеси — ей всякая трава сгодится, может, и цветы твои подойдут. Или пчелам отдай, они мед цветочный любят, а меня этим на двор не выманишь». И смеется. А потом язык показала и ставенки захлопнула.
Огорчился Кузьма, да насильно мил не будешь — пошел домой. Идет по дороге мимо леса, цветы в руке держит, а над цветами пчелы вьются и жужжат. А время то было жаркое, около полудня; утомился Кузьма и присел отдохнуть в тенек под старой липой. Глядь — а на липе дупло, и в том дупле пчелы дикие живут. Вот, думает Кузьма, кто моим подарком брезговать не станет. Взял цветы, положил под дуплом и говорит: «Летите сюда, пчелы лесные, берите мед душистый да несите его своей царице. Не любит меня гордая девица, так, может, полюбит лесная царица!»
Сказал — и сам удивился, так складно у него получилось. То ли слышал где Кузьма эту присказку, то ли сама она ему на ум пришла — неизвестно, а только сказал он точь-в-точь вот так. А как сказал, видит — тень от липы в сторону быстро-быстро по траве поползла и листочки на липе затрепетали, будто от ветра. Глянул Кузьма на небо и обомлел — только что вроде полдень был и жара стояла, а уже солнце садится, и вечер настает, и холодом с реки повеяло! «Эх, — думает Кузьма, — заснул я, видать, под липой с усталости, и не заметил, как день прошел». Оглянулся но сторонам, почесал в затылке и пошел в деревню.
На следующее утро взял отец Кузьму с собой в Торбеево, к куму. Целый день они там работали, помогали для новой избы подпол копать. Так день прошел, а за ним и другой. На третий день вернулись Кузьма с отцом в Высоцкое затемно и на сеновал спать легли, чтобы мать с сестрами не будить да дедушку с бабушкой не тревожить.
Утром отец по делам в город поехал, а Кузьма дома остался, телегу чинить. Сидит он в амбаре, колесо на ось прилаживает, вдруг слышит — шумит что-то сзади. Обернулся — а у амбара вся стена пчелами усижена, да так их много, что бревна как живые шевелятся! Думал Кузьма потихоньку из амбара выскочить, да поздно — пчелы с места снялись и к двери подлетели, выход закрыли и гудят, недобро так.