ВИА «Орден Единорога», стр. 73
Продолжение, действительно, следовало. Раздались крики: «Вира! Майна!»и с борта как шлюпку, или по более современным ассоциациям, как корову с бомбардировщика, начали спускать лошадь. Наиболее осторожные и знакомые с сельским хозяйством зрители поспешили отодвинуться в сторонку: ведь и голубь может изрядно испортить шляпу, что же о лошади говорить.
Тем временем, Шез Гаррет, ощущающий себя наверху блаженства в связи с неожиданным и ничем пока не объясненным обретением телесности, подошел к микрофону, и, звучно постучав по нему согнутым пальцем, проникновенно обратился к народу:
— Привет. Тут такое дело, братушки… Вы, кстати, тут празднуете что, или так митингуете?
Толпа сочла вопрос продолжением сценария и привычно возопила. Общий смысл сводился к тому, что, мол, празднуем.
— Ну, че тогда, с праздником, пиплы…
Толпа вновь приветливо взвыла.
— …Мы здесь, собственно, по какому делу… Мы ищем одну чувиху, девчонку то есть… Нет, не тебя, детка, хотя ты ничего тоже. Нашу девочку зовут Беатриче Гарвей. Шестнадцать лет. Темноволосая, невысокая. На гитаре здорово бацает. Сирота. Местная. В общем, если кто, что знает — вознаграждение гарантируем. Это удачно, кстати, что все мы здесь сегодня собрались. Может, какой чувак, что и знает. Ну все. Я кончил. Чего и вам желаю. Кстати, можно помахать летучему кораблю, его знаменитому капитану Сэму Фэрту и доблестному экипажу. Вряд ли подобное зрелище вам еще удастся увидеть. Прошу искьюзить нас за прерванную вечеринку. Можно продолжать. Да, герла в желтенькой маечке, которая так сладко мне улыбалась, я тебя почти люблю. Спущусь — поговорим. Как тебя? Аленка? Пользуюсь случаем — передаю привет Аленке.
ГЛАВА 8
Полный и окончательный. Со всех сторон в бока пихают локти, колени, головы и прочие мослы. Если прибавить к этому бесконечную болтанку — суповой набор в кастрюле. Жара и духота — самое то дополнение.
Кто-то, не в силах изменить привычке, принялся тырить по карманам. Его подсекли и навтыкали. Ему или не ему — в темноте закрытого кузова хлебной машины не разберешь.
В первую очередь вытянула из-за голенища узкий кинжал и безжалостно кудри, пососав палец, растерла до крови брови. Хотела навести и «мозоль»под носом, но передумала: от «соплянки»недалеко до «зассанки». Цель-то не в том, чтобы собратья по несчастью заклевали, а в том, чтобы не светиться и не выделяться. Смазливая рожа — проклятье, когда попадаешь в такие неясные ситуации.
В углу чей-то прокуренный голосок вещал:
— …точно-точно: это — торговцы органами. Привезут в специальную больницу и будут отрезать по кусочку… — шум стих, попавший под облаву народец настороженно прислушивался, счастливые обладатели папирос и «дури»нервно курили. — …Всякие старушонки богатенькие приканают и будут нас разглядывать. «Ах, уси-пуси, какое миленькое ушко — заверните его мне. И еще почку, левую. Моя уже плохая… А че? Думаете, нет? А че тогда Саню-Торчка не взяли? Потому, что он — наркоша, насквозь обдолбанный. У него все органы — дырявые…»
«Может, взбунтоваться?»— Битька закусила губу. Еще в самом начале пути она оставила попытку расколупать кинжалом борт. Он был металлическим и не поддавался, — «Заорать, застучать. И когда шофер пойдет открывать — сбить его с ног и всем врассыпную. Впрочем, в наручниках, застегнутых на щиколотках далеко не убежишь. А малышня, той, вообще, не убечь».
Под боком кто-то тоненько ныл. Битька наугад обняла ноющее существо: существо заныло горше и слезливей, но менее безнадежно. «Эх, Рэн, это тебе не Шансонтилья. Да и была ли Шансонтилья?!»
В это время машина остановилась. В боку открылось маленькое окошко, и было приказано вылезать в него по одному.
Естественно, никто не полез. Тогда снаружи шарахнула автоматная очередь, и раздалось предупреждение, что следующая будет по машине.
— Ай! Люли мои, люли!
Полетели пули! — с отчаянной разухабистостью запел-завопил кто-то разбитной и смелый. — Да над нашей зоной дорогой! Гляну распоследний я разок на небо и отправлюсь к мамочке родной!
За дурашливо протянутые в окошко руки смельчака вытянули наружу. Он оказался маленьким и щуплым, но, судя по всему, либо умным, либо опытным.
— Не п…дите, пацаны и телки! Лезьте в эту х…тину! — раздался тот же голос снаружи.
Битька подвинулась к отверстию: из него пахнуло лесом. Битька подтянулась на руках, и тут же была вытянута вниз кем-то, перебившим приятный аромат хвои душераздирающим запахом «Олд спайс».
Машина стояла рядом с высокими железными воротами, по обе их стороны — забор, обмотанный колючей проволокой, отделяющий теперь Битьку от внешнего мира. От забора исходило тихое гудение и едва слышимый запах озона. А над воротами покачивались ржавые буквы: «Добро пожаловать в пионерский лагерь им. Лизы Чайкиной».
«Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен», — подумалось Битьке и захотелось забиться в истерике, запроситься куда угодно, лишь бы обратно за забор. Однако, прежде всего, присев на корточки, она незаметно припрятала кинжал и воткнула в землю под кустом заветный листочек: «Порасти незаметно, сильно не выделяйся. Бог даст — выберемся».
Тут их всех погнали по потрескавшейся асфальтовой дорожке, мимо не менее потрескавшихся допотопных горнистов и щитов, обещавших счастливое детство и безоблачное небо всем, кто чистит зубы и моет ноги перед сном.
Х х х
Загнали в душевую всем скопом на дезинфекцию. Сначала обкорнали под гопа (зря старалась в машине). Потом и парней и девок голышом в холодную баню со ржавыми кранами и обсыпали вонючей дрянью из брандспойтов. Кто-то рядом шепнул: «Это — не ментовка. Слишком морилка крутая. Как в видике.»
Друг до друга дела особо не было: холод, вонь и всеобщая нагота пришибли как пыльный мешок. Только жалобно повизгивали те, кому дезинфекция попала в расчесы и сколупнутые болячки. И все тот же Ганя-Фига застучал под белой струей твердыми пятками и, распахнув хлипкие, занозистые руки, затряс обнаженным достоинством:
«Смотрите, девки на меня!
На меня, да на х…я!
Хоть не вышел рожею,
Зато с прыщавой кожею!»
Стянутые в гримасы рты слегка расслабились улыбками. Молодец, Ганя. Шут нигде не пропадет. Поливавшие дезинфекцией быки в пятнистых штанах тоже осклабились, однако, рыкнули и шлангом стеганули: нечего выделяться.
Отмытые попадали в темный тамбур, где отовсюду били теплые воздушные струи. Сушилка напомнила Битьке реку ветра, и она вздохнула.
Дверь отъехала, как в купе, и все они оказались в пустом бетонном кубе, все стены которого были завешены красивой черной формой с нашивкой в виде оскалившегося волчонка на рукаве.
«Вавилон-пять…»— прошелестел кто-то.
«Икс-файлы».
«…Инопланетяне».
«Класс»…
ГЛАВА 9
Анна Тимофеевна Литвинчук оторвала голову от надоевших за день бумаг. В кабинете было душно. Анна Тимофеевна намеренно не открывала окна, прячась от упоительных летних запахов. Будь ее воля, Анна Тимофеевна перепрыгнула бы через подоконник и побежала по пыльным лопухам и подорожнику, все вниз и вниз по Солнцекамским склонам, к Ключовке.
Нет, конечно, не побежала бы. Хороша бы она была: дородная сорока трехлетняя тетка в отпотевшем под мышками сарафане, черном с яркими подсолнухами, бежит, сверкает пятками.
— Дозвольте войти… — Анне Тимофеевне показалось, что с губ остановившегося в дверях нефора чуть не слетело что-нибудь типа «Достопочтенная госпожа». Женщина скептически поджала губы: «Вот романтическая дура!». Впрочем, вошедший подросток действительно вызывал ассоциации с приключенческой литературой. Если не учитывать футболки с изображением Цоя на груди и банданы, подбирающей темно-русые волосы, парень выглядел как герой фэнтэзи. Не смотря на жару, какие-то кожаные сапоги с разрубленными отворотами и вязаное трико, через плечо перекинута нестандартного покроя кожаная куртка, на запястье вместо ожидаемых фенек толстый серебряный браслет и, в довершение, на солидном ремне нечто подозрительное в ножнах. Опытная Анна Тимофеевна отметила, что Цой на футболке — это хорошо, признак «ботаничности»визитера, впрочем, нефора — все бюджетные дети: учительские, докторские и т.п.