Тигр, олень, женьшень, стр. 55

Оказалось, в этот день тигр привел нас к палатке ближе, чем накануне. Прошло меньше часа, и мы увидели вынырнувшего из-за мыска рыжего бычка и обоих помощников. Они торопливо шагали по обе стороны саней, порозовели от подъема, запыхались. Но если Понджуни держался относительно спокойно, то Чигони ликовал как ребенок. Маленький, кривоногий, он счастливо улыбался во весь свой широкий рот, то пытался что-то выкрикивать, то хрипел и в восторге бил себя по ляжкам. А приблизившись, долго тряс нам руки, обнимал и закончил плавным национальным танцем, медленно кружась с воздетыми и покачивающимися в такт ладонями.

В окружении почетного эскорта, на мягкой подстилке из дубовых веток с листьями вез наш рыжий бычок этот трофей номер один. А к вечеру красавец грабитель висел на мощной ветви векового дуба в нескольких шагах от палатки, где тоже остался запечатленным на фотографии.

Весной на Чукотке

Старый приисковый трактор «С-80» рванул так, что сидевшие в санях люди повалились со скамеек, хватаясь за борта и друг за друга; кубарем покатились мешки и рюкзаки. Звякнуло металлическое водило, увлекая высокие сани в мутную воду. Обычно спокойная чукотская речка Млелювеем, которую на летней рыбалке переходили в простых резиновых сапогах, сейчас, в весеннее половодье, бесилась и кипела, унося к Северному Ледовитому океану выдранные с корнем кусты рододендрона, карликовой ивы и березки, толстые серые льдины. Перебраться на другую сторону можно было только по воздуху или вот так; риск, конечно.

Трактор неотвратимо волок свой воз в пучину, и все понимали, что стальное водило, зашплинтованное мощным болтом, не сорвется ни при каких обстоятельствах, значит, оставалось одно: сжав зубы ждать и верить, что тягач преодолеет глубину. Через щели хлынула ледяная вода, заливая ноги, и пассажиры почувствовали, как бешеное течение оторвало тяжелые сани от дна, их стало разворачивать, они всплыли. Все вскочили. Трактор по-прежнему полз к противоположному берегу, но с каждой секундой погружался все глубже. Скрылись в кипящей воде гусеницы, потом подножка, начала уходить кабина. На глазах, как закатное солнце, таяло заднее смотровое окошко, а за ним смутное очертание головы тракториста Петьки в замасленной кепке.

И вдруг…

Нет кабины, только бурлящая поперек течения водяная воронка. А на желто-пенистой, ускользающей поверхности, как перископ подводной лодки, едва заметен кончик выхлопной трубы, через которую еще дышит с усилием железное чудовище. Урчит под водой двигатель, отлетают вверх серо-голубые колечки отработанных газов. До верхнего среза тонкой трубки остается пустяк; сейчас двигатель захлебнется, и тогда уже «труба» всем…

Никто не вскрикнул, не вымолвил слова, только посерели лица и губы, а феноменальный стальной краб продолжает ползти под водой! Но вот труба начала расти. Почудилось? Обманывает волна? Нет, растет, растет!!!

Показалась черная слезящаяся крыша кабины, сверкнуло стекло; оно так запотело, что сквозь него ничего не видно. Наконец забурлили гусеницы, заскрежетали о береговую гальку. Мокрый, дрожащий трактор выполз на берег, вытянул за собой сани и остановился. Вся сцена заняла минуты, но показалось — прожито полжизни.

Тракторист распахнул дверку, спрыгнул на гальку, но покачнулся и, чтоб не упасть, прислонился к борту машины. Кепки на голове не было, вода ручейками текла из карманов ватных брюк, из-за голенищ кирзовых сапог. Мы медленно приходили в себя, прыгали на сухое, принимали от товарищей подмоченные котомки. Петро заглушил двигатель и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Баста. Пока вода не спадет, назад не поеду. Жизнь — одна. Прошлым летом сколь раз здесь переправлялся, а тут… Кто его знал, чертов Млелювеем. Вырыл за весну этакую траншею! Собирайте плавник, ребята, щас разведем костер, заделаем чифирку, просушимся, а то несдобровать. Эх, спиртику бы…

Часа через два, подсохшие и подогретые — кто чаем, а кто разведенным мутной водичкой спиртом, пожав руку герою-трактористу и приладив неудобные еще сыроватые мешки, группа в десяток человек ступила на тропу, ползущую вверх к водоразделу, за которым в весенней дымке притаился загадочный обетованный Ичувеем — цель нашего похода.

Вышли на ночь глядя — экономили время. Впрочем, выше семидесятой параллели северной широты весенняя ночь — понятие относительное. Она больше походит на пасмурный день с каким-то сиреневатым оттенком маленького затмения. Здесь ее еще усиливают горы, а на берегу моря ночи уже нет вовсе: солнце только приспускается над горизонтом, плывет туманно-кровавое вдоль границы океана с небом и вновь начинает ползти вверх. Когда проснешься, даже глядя на часы, невозможно понять: утро это или вечер?

Долог путь на Ичувеем и тяжел. Шестьдесят с лишним километров подъемов и спусков, ключей и болот с высоченными кочками. А когда весь груз на плечах, тридцать километров за переход доводят до отупения; серо-белые к этому времени песцы, зайцы и стаи белых куропаток оставляют охотника равнодушным: только бы дойти, скинуть опостылевший рюкзак, сесть, а лучше лечь, вытянув ноги…

Утреннее солнце уже позолотило вершины каменистых чукотских сопок, когда наш отряд плотным табунком заполнил низкую землянку охраны геологической партии. И все, кроме двух сменяемых солдат, глотнув по кружке чая, улеглись вповалку на полу.

Проспали как убитые несколько часов, поели и снова в путь. Прибывшая с нами охрана осталась в землянке, дальше отправились восемь человек: четверо охотников и четверо рабочих прииска, откомандированные за диким луком, который еще предстояло найти по рассказам геологов и чукчей.

Теперь мы спускались уже одним из притоков Ичувеема, однако вокруг ничего не изменилось: те же каменистые холмы с карликовыми кустиками и брусничниками, серые сланцевые осыпи да бесконечные болота, усеянные высокими, похожими на тумбы кочками с торчащей на них блеклой прошлогодней травой. Ничего нового, никаких сказочных перемен, о которых столько говорилось и мечталось. Солнце спряталось за высокими вершинами, снова опускалась сиреневая полуночь, а мы, вяло переговариваясь, все шагали и шагали.

Но вот обогнули последний мысок, сделали шаг, другой и замерли. Почудилось, что нежданно-негаданно распахнулась потайная дверь в иной мир, мир фантастического острова «Земли Санникова». Пахнуло весной, потянуло теплыми, талыми болотами, распускающейся зеленью, донесся гогот гусей… Впереди, в широкой пойме, струилась с плывущими льдинами свинцовая река в нежно зеленеющих берегах! Ичувеем!

Если на всем северном побережье ни один кустик не поднимается выше колена, то здесь стояли давно позабытые в Заполярье заросли прибрежной ивы; они скрывали с головой, казались настоящими рощами. А рядом просторные отмели мелкого темно-серого песка, словно возделанные руками трудолюбивого огородника, щетинились куртинами полуметрового зеленого лука!

Чем объяснить такой контраст, о котором мы слышали, но в существование которого никогда до конца не верили? Составом почвы? Цепью гор, преградивших студеное дыхание Ледовитого океана?.. Не веря глазам, все ринулись к луковому полю, опустились на колени, сорвали по пучку, сунули в рот. Настоящий, живой! А ведь на Чукотке люди годами ели все консервированное и сушеное.

Теперь, весной, после долгой, темной, морозной зимы население нашего прииска «Южный», особенно женщины — два десятка молодых и чуть старше дам: старых там не водилось, — жаждало увидеть на столе живой, полный витаминов лук и свежую гусятину. На танцах в клубе они не скупились на улыбки, сулили охотникам спирт и особое расположение…

И вот он, лук, в наших руках, и гуси, правда, еще в небе, но тоже живые, гогочущие.

Пока мы ставили палатку, четверо молодых ребят, едва передохнув, нарвали огромные охапки лука, связали в пучки, доверху набили мешки и, помахав на прощание, тронулись в обратный путь. Стало еще тише и таинственнее, простор и безмолвие как-то оглушали.