Тигр, олень, женьшень, стр. 44

Мысли обгоняют скорый поезд Тумынь — Синьцзин, спешащий в новую столицу Маньчжоу-Го. Завтра буду гостить в комфортабельном коттедже у сестры Виктории: ее муж, старый друг Георгий Гусаковский, служит управляющим известной в Маньчжурии фирмы «Бринер и К?» в Синьцзине. То-то будет рассказов и разговоров!

Но это только первый этап, главные события впереди. Уже послана телеграмма в Харбин; там, на вокзале, встретит важный, в фирменном мундире и фуражке с галунами, портье самого фешенебельного отеля «Модерн» на их модерновском лимузине. Номер в гостинице уже ждет. В регистратуре навстречу улыбнется прелестная девушка Таня:

«На сегодняшний вечер я вас похищаю. Едем танцевать в „Иверию“…» А на следующее утро — уютный яхт-клуб на берегу широкой многоводной Сунгари. Рядом у пирса — катера, белоснежные яхты, лодки, на одной из которых веселый «ходя»-перевозчик — доставит на поистине Солнечный остров, где знакомые загорелые девушки и ребята с утра до вечера режутся в волейбол, теннис, купаются, катаются на яхтах.

Пока все это еще впереди…

Хван-посу

На высокогорном Намсанском плато зацветали черемуха и голубика, легкий ветер приносил разлитые над каньонами запахи весны. Здесь было уже совсем тепло. Однако на западе, окаймляя эту горную область, в дымке мерцал еще совсем белый становой хребет Серен.

Мы с братом и Алексей Петрович Шин кропотливо укладывали рюкзаки для дальнего похода. Вьючная лошадка стояла во дворе уже заседланная. Известный на всю округу корейский охотник Хван сидел на высоком пороге своей фанзы, болтая с домочадцами о каких-то пустяках, будто его эти сборы совершенно не касались. Но ведь он тоже идет с нами и так же надолго… О чем он думает?

Старый скептик и брюзга Шин не выдерживает и с гримасой, полной нескрываемого презрения, цедит:

— Хозяин, солнца уже много, мы почти готовы. А когда ты начнешь собираться?

Хван живо оборачивается, запрокидывает голову и хохочет:

— Эх вы, охотники! Да я давно жду вас. Я готов!

В недоумении переглядываемся: а где его вещи?

Ведь мы не на день идем… Не думает ли он покинуть нас с полдороги?

— Вот они, мои вещи! — Он снова заливается заразительным смехом. — Разве у таежника может быть много барахла в походе?

Он вскакивает на короткие крепкие ноги и демонстрирует готовность. Закидывает за плечи карабин, завязывает на шее маленькое, серое от старости полотенце и сует в карман неразлучную трубочку. Кисет с табаком у него на поясе. Он готов!

Мы ошеломлены такой беспечностью, и мой занозистый брат не сдается:

— А одеяло у тебя где, как ты спать будешь?

— Как?

Хван, не задумываясь, падает на спину посреди утоптанного глинобитного двора, раскидывает в стороны руки и ноги, зажмуривает глаза и издает громкий храп. Потом открывает один глаз, серьезно смотрит на нас и спрашивает:

— Ясно?

Но вдруг хлопает себя по лбу, высовывает язык, вскакивает и кидается на кухню. Появляется оттуда с бронзовой корейской ложкой в руке. Сует ее в карман и бормочет:

— Вот это я правда чуть не забыл. Ну, теперь все. Пошли!

Так произошло наше первое знакомство.

Талантливый следопыт, прямой и честный, всегда жизнерадостный, энергичный, с большим чувством юмора, Хван оказался отличным товарищем. Небольшого роста, почти квадратный, с узкими глазками на бронзовом лице и копной жестких черных волос, он чем-то напоминал медвежонка; поражал силой, ловкостью и удивительной сообразительностью.

В первом же переходе подошли к бурной речке, мчавшейся по дну глубокого каньона. Все стали искать брод, рубить шесты, а Хван крикнул: «Смотрите, как надо!» — разбежался и, распластав, как ножницы, короткие ноги, летел с камня на камень — причем большинство камней лежало ниже уровня воды — и за несколько секунд перемахнул поток! Потом стоял и смеялся, глядя, как мы, по пояс в ледяной воде, с шестами пересекали коварную речку.

Позднее, когда строили зимовье, он брал на плечо, казалось, неподъемные сырые бревна и бежал с ними, словно танцуя.

Пожалуй, единственным недостатком этого незаурядного человека была его поразительная беспечность. Впрочем, это никому особенно не вредило. С годами мы крепко сдружились; много больших охот связало нас.

…Снова шла весна, мы готовились к широко задуманной экспедиции за пантами в район легендарного в Корее потухшего вулкана Пяктусан. И вдруг, как всегда неожиданно, появился наш старый приятель. Я привык видеть его в охотничьих доспехах, но сегодня он предстал в шляпе и парадном белом национальном халате с бантом на груди. Сделал церемонный поклон, пытался выглядеть важным, но верхняя губа знакомо сморщилась, он рассмеялся и стал трясти мою руку. Я обрадовался:

— Хван-посу! Вот кстати! Мы собираемся на Пяктусан, на пантовку. Заезжаем к истокам Сунгари, с маньчжурской стороны; поехали с нами на все лето: все три брата, Шин, Вальков, ты…

Он сделал протестующий жест:

— Нет, брат, не уговаривай. Мы тоже собираемся на Пяктусан, но с востока, с корейской стороны. На маньчжурской и вода темная, и люди темные — хунхузы. Там неспокойно. Ну их… я уже договорился с одним стариком. А сегодня — к старшему брату с большой просьбой.

Он был лет на десять старше меня, но в торжественных случаях любил прибегать к высокопарным, принятым в корейском языке оборотам.

— Просьба немалая: одолжи на лето свою вторую винтовку. Мой карабин совсем расстрелялся, да и патронов к нему мало.

Одалживать нарезное оружие строго воспрещалось, он это знал не хуже меня, но смотрел в упор и ждал. Мог ли я отказать после всего, что было вместе пережито?

Снял со стены пятизарядный спрингфилд и вручил вместе с патронами. Он принял оружие двумя руками, как подобает по старым корейским правилам вежливости, и низко поклонился:

— Спасибо, хенним. [7] Ты не беспокойся, у Хван-посу оно будет в порядке. И никакие ищейки не пронюхают…

Он подмигнул, распахнул халат, укрепил ружье под мышкой стволом вниз и снова пышно завязал бант. Мне стало ясно, что этот маскарад продуман заранее.

— Ну, мне пора. Может, и встретимся где-нибудь на Пяктусане, хотя горы там широкие… Много убивайте! (У корейцев нет русского «ни пуха ни пера».)

Вскоре выехала и наша группа. Больше двух месяцев провели мы на склонах альпийских лугов и отрогах потухшего вулкана. Пяктусан был милостив — выдал пару могучих пантачей. Измотанные, но удовлетворенные, в начале августа вернулись в Корею.

Я сидел на веранде своего домика в блаженном состоянии отмытого, побритого и переодетого после долгих скитаний человека, когда на дорожке показалась высокая фигура Шина. Алексей Петрович тоже преобразился: чисто выбритый, в легком летнем костюме, однако бросилось в глаза — чем-то сильно встревожен.

— Слыхали? Хвана привезли… Медведь подрал… Говорят — плохо! Он сейчас в фанзе на станции Шюоцу. Едем проведать, а?

Мы застали Хвана сидящим на высоком пороге фанзы, всего в бинтах, с неизменной короткой трубочкой в руке. Он пытался встать, но его удержали. Сильный запах йодоформа, карболки и чего-то гниющего повис в воздухе. Хван силился улыбнуться и пошутить: об этом можно было догадаться по привычно искривившейся верхней губе — только рот и один глаз не были закрыты повязками. На перевязи забинтованная рука; шея и плечи укутаны, под распахнувшимся халатом пластыри и бинты на животе и ноге.

Потрясенные, смотрели мы на старого друга Хван-посу — Большого охотника, как уважительно звали его односельчане, несмотря на малый рост. А он, издав звук, отдаленно напоминавший привычный смех, довольно внятно произнес:

— Что, красивый? Теперь уж ничего. А видели бы недели две назад, когда меня в госпиталь привезли… Валери-сан, не беспокойся, винтовка твоя цела — вон там в углу, спрятана в плаще. Чего стоите? Садитесь поудобнее, я расскажу, как мы боролись! Честно говоря, стоит послушать…